Царские аллеи. Ольга Ланская

Ольга Юрьевна Ланская
И в полудреме, опускавшейся на сад  глубокими, но едва различимыми тенями, Лягуш бесшумно пересек тропинку, неся на своей выпуклой спине знаки о судьбах всех времен, начертанные темным изумрудом по шоколадной, как мне показалось, замше.

Может быть, не шоколадной. Я никогда не сказала бы так, если бы знала о том, что существует на свете коричневый бархат.Но тогда, в полумраке Царских аллей Дворцового парка, где мы проводили все вечера, я этого еще не знала.

Мы шли вдоль аллеи. Почти невидимая в этот час металлическая сеть отделяла нас от родникового озера, из которого пил воду чуть не весь город.
Озеро поблескивало далеко внизу – между нами уже легла бездна наступающей ночи, и в ней не было ни огонька, ни светлячка, – потому и бездна, то есть беспросветная тьма, тьма, без дна.

И почему-то, описывая это, вспомнила я Валентина Катаева времен мовизма и подумала, что, наверное, я пишу также…

В центре озера еще отражалось небо, и оттого середина его казалась бледно лазоревой – солнце уже ушло низко, почти за горизонт, и тени неспешно спускались от Царских аллей по сочным травам и неярким цветам к озеру, в низину.
Но ни они, ни сетка не мешали нам рассматривать это древнее существо, предки которого наверняка мирно сосуществовали с предками динозавров (ах, есть ли жизнь на Марсе? – почему во все времена кровавых перемен их, затевавших эти перемены, так волновал вопрос о Марсе?)Меня он никогда не беспокоил.

Мы остановились, глядя на шествующую поперек аллеи хранительницу древнейшего из самых древних посланий нам, и пытались его прочесть.
Но читаешь сразу. Или нет.

Мы молча стояли на одной из аллей Дворцового парка, заросшего  великими гатчинскими дубами, и смотрели на пришелицу, ворвавшуюся в наш быт и мир, – большую, неспешную, несуетную, такую родную земле и всему, из чего состояло ее существование.

Лягуш исчез в полумраке сумеречных аллей, ушел своим путем, своей дорогой куда-то, куда нам ходить было не дано.

Мы пошли дальше по тропинке, бывшей когда-то ухоженной аллеей, и за поворотом увидели большую круглую поляну. Она казалась совершенно пустой, словно выбрал ее последний предзакатный, еще золотой луч солнца, чтобы отдохнуть.

Мы замерли в тени обрывавшейся здесь дубовой аллеи.
Что-то мешало шагнуть в этот солнечный круг, словно граница тени и света была физически непреодолима.
И в этот момент мы услышали тихий серебряный звон, словно тронул кто-то какую-то невидимую сказочную струну, и она отозвалась на это прикосновение.

И, так и не поняв, что это за звон и отчего он тут, в старых заброшенных Царских аллеях, хозяев которых давно не было нигде, мы вдруг увидели на противоположной стороне внезапной солнечной поляны высокую, одетую во все черное женщину, тоненькую и гибкую.

Платье ее едва касалось зеленых еще трав и она медленно скользила по ним, а потом вдруг наклонялась и, опустив руки, что-то искала на земле.
И осенние травы обвивали ее.

А когда она распрямилась, мы снова услышали тот странный звон, словно где-то неподалеку от нас кто-то пробовал играть на серебряных колокольчиках.

Звон стихал, женщина в черном снова плыла по травам, и снова наклонялась, собирая что-то, одной ей видимое, в траве. И снова слышался тихий звон, когда она распрямлялась. Такой тихий и чистый, какой только и мог возникнуть в засыпающих, почти пустых, Царских аллеях.

В какой-то миг мы увидели в руке женщины маленький светлый бидончик. И сказка померкла.

Женщина собирала в него спелые желуди, и это они издавали, падая в бидончик, странный, такой неуместный в тихих вечерних аллеях Царского Дворца перезвон.
Я легко представила себе, как она придет домой, перемелет их на древней ручной мельнице, вращая по кругу ручку с черным шариком на конце, и сварит свой желудевый кофе.
Никто, подумала я, никто в мире уже не варит  желудевый кофе!
 
Но что-то приковало нас к этой поляне, к последнему солнечному лучу, по краю которого не спеша двигалась женщина в черных одеждах. Словно прорвалась завеса времен, и мы увидели другое время, другой век.

…А женщина все так же медленно скользила по травам, изредка наклонялась к ним и, опустив руки, что-то искала там, внизу, почти в полумраке, у самой земли.

И осень обвивала ее черное одеяние своим волшебным золотом.
А потом она распрямлялась, и снова слышался тихий чистый звон, словно где-то неподалеку от нас кто-то пробовал играть на серебряных колокольчиках.

Очарованные, мы стояли, не в силах сдвинуться с места, и слушали этот серебристый волшебный звон... Не знаю, сколько это длилось. Есть вещи, которым в юности просто не придаешь значения.

И мягко опускалась на Царские аллеи, притихший Дворец, на тихий водопад соединявший древний пруд Кувшинку с Серебряным Озером, на заросли трав, в которых жил загадочный Лягуш, желудевая ночь. И, казалось, что слышишь, как не спеша и вечно текут в ней минуты, часы, столетия…

Ольга Ланская,
Гатчина - Санкт-Петербург