Отрывок из книги В.Быкова «На ветрах моего времени»
о детях войны и их послевоенном детстве
Работать в совхозе во время летних каникул мои сверстники начинали после третьего, четвёртого классов. Пропалывали посадки кукурузы, окучивали картошку, заготавливали корма. Многим из них, а также и мне больше всего нравилось работать со взрослыми на сенокосе. Утром мы принимали на конном дворе от конюха лошадей, напяливали на них хомуты, набрасывали вместо сёдел телогрейки и скакали наперегонки в поле. Там нас уже ждали взрослые. Они рубили тонкие берёзы для волокуш, впрягали в них наших лошадей и отправляли возить душистое сено из валков к стогам.
Примостившись на костлявой спине лошади полулёжа, чтобы не тревожить набитую скачками задницу, дёргая за поводья уздечки, «водитель» волокуши направлял транспортный агрегат между валков высохшей на солнце травы. Взрослые работники шли по бокам волокуши и вилами собирали и набрасывали сено на волочащиеся по земле берёзы.
После того, как на волокуше набиралась такая копна сена, что лошадь тащила её уже с трудом, лошадь направлялась к стогу, где колдовало звено укладчиков. Один из укладчиков показывал, куда, на какой бок стога нужно поставить лошадь. Втыкал в землю впереди волокуши вилы и, крепко удерживая их, понужал животину. Лошадь тужилась, приседала на задних ногах, рвалась вперёд. Доставленная к стогу копна медленно съезжала с берёзовой волокуши. На смену разгруженной подходили вереницей, одна за другой, следующие волокуши. Несмотря на нестерпимый зной, работа спорилась. Мужики суетились, обливаясь потом.
Вокруг стога хлопотали наиболее крепкие работники. Вилами с длинными черенками они подавали огромные пласты сена на вершину стога. Там, наверху, находился главный распорядитель и дирижёр всего отряда заготовителей. От его мастерства укладывать сено в стог зависели сохранность и качество корма. Стог нужно было умудриться сметать так, чтобы в дальнейшем он не осел и не превратился в «шаньгу», не завалился набок, как трухлявый гриб, чтобы осенние, разгулявшиеся ветра не задрали его бока, словно подол у зазевавшейся бабы. Наконец, чтобы стоял он на таком месте, где осенью не скапливается влага, а зимой не наметает сугробы снега. Все эти условия требовали от бригадира укладчиков наличия крестьянского опыта и смекалки, которые не почерпнёшь из бумажных инструкций.
Наблюдать, как работает на стогу профессиональный укладчик – одно удовольствие. Он в постоянном движении. Как кузнец лёгким ударом молотка показывает молотобойцу, куда и сколько раз необходимо обрушить молот, точно так же укладчик хлопает вилами по краю стога, и именно в это место ему немедленно подают с земли очередной навильник травы. Укладчик разравнивает принятый пласт. Приминает его, приплясывая, высоко поднимая ноги, согнутые в коленях. Снова показывает ударом вил, куда необходимо положить очередной пласт сена. А сам, не останавливаясь ни на секунду, ровняет и утаптывает, утаптывает и ровняет принятую наверху траву. Глядя со стороны кажется, что он кружит по вязкой трясине, Боится, как бы она не засосала его, оттого старается как можно чаще и выше поднимать ноги. Не догадываясь, что его движения похожи на импровизированный танец журавля и видны даже с окраины поля.
В это время ездовой волокуши мчится рысью к неподобранным валкам травы, к ожидающим его работникам…
Ближе к полудню жара становится нестерпимой. Сверху нещадно палит раскалённое солнце, снизу, под телогрейкой, испускает жар и пот уставшая лошадь. Её мослатый хребет превращается для ездового в орудие пытки. Телогрейка не спасает. В поисках удобного положения приходится постоянно крутиться, отодвигаться от торчащих и двигающихся, выпирающих из кожи лошадиных костей. Несладко и тем, кто работает вилами. Начинают донимать пауты. Постоянно хочется пить. Но работа не прекращается. Все понимают, нужно выполнять установленную начальством стахановскую норму…
Объявить перекур или перерыв на обед может только бригадир – укладчик, что находится высоко наверху. Его решение на сей счёт встречается всеобщим ликованием. На сосредоточенных лицах людей появляются улыбки, острословы начинают отпускать шутки. В минуты отдыха можно полежать в тени, а если работы ведутся недалеко от речки, то выпрячь лошадей, съездить искупать их, да и самим поплескаться в прохладной воде.
В совхозе существовало негласное правило. Те из ребят, которые отрабатывали на волокушах два-три сезона, могли рассчитывать на переход в привилегированную касту. Им уже доверяли конные грабли. Для упряжки в грабли лошадей отводили получше, да и сидеть целый день можно было на шикарном подпружиненном сиденье, а не на шевелящемся полене, или мешке с костями. К тому же и заработок на граблях был раза в полтора выше, чем у волокушника.
Как дослужишься до водителя конных граблей, наслаждайся райской жизнью. Катайся себе в удовольствие целый день по полю, похлёстывая лошадку. На ходу можешь песни петь, краюху хлеба жевать. Не забывай только нажимать на педаль для сброса собранного граблями сена. Нажал на педаль, считай, копейку заработал. Ещё раз нажал – в кармане уже две копейки. Не жизнь – красота.
Правда. И среди земных красот есть колючки, которые больно ранят и запоминаются надолго.
Мне было уже тринадцать лет, и я считался заправским заготовителем сена. Не первый сезон работал на конных граблях в отдалённой бригаде. Чтобы утром добраться до неё, нужно было проскакать верхом километров шесть. При этом не опоздать на разнарядку, когда конные грабли распределяют по звеньям.
На работу мне нужно было выходить из дома, когда чуть брезжил рассвет. В это время ещё спали не только нормальные люди, но и самые горластые петухи. На траве лежала густая роса, вдоль реки и по низинам стелился прокравшийся в ночной темноте туман. Природа затаилась в первозданной тишине, ждала появления первых лучей солнца. От дома до конюшни, чтобы принять лошадь, нужно было прошагать через всё село.
Вот так однажды я полусонный, на автопилоте, добрёл до конюшни. В загоне, где обычно к этому времени уже стоял мой Серко, его почему-то не было. Раздражённый конюх ругал пацанов, гонявших лошадей в ночное и проспавших у костра. Оказывается, лошади ночью разбрелись и теперь их ищут. Скоро должны пригнать. Прошло не менее получаса, пока появился загулявший мерин. Мокрый от росы, облепленный колючками репейника, он узнал меня, сам подошёл и, как бы извиняясь, потёрся губами о плечо. Из графика я, естественно, выбился. Появился в бригаде, когда разнарядка закончилась. Тут же получил от бригадира выволочку. Не слушая никаких доводов, он отстранил меня за опоздание от работы на граблях и велел запрягать волокушу.
Понижение в должности было оскорбительным. К тому же ущемление достоинства, чуть ли не кадрового работника, каким я считал себя, происходило на глазах тех, кто ещё только начинал сенокосную карьеру в роли «подмастерьев». Вынести такой принародный позор было выше моих сил. Я вспылил. Наговорил в ответ глупостей и категорично заявил, что на волокуше работать не буду.
Моя непочтительная выходка задела бригадира за живое. На виду подчинённых работников он не мог спустить мне. А потому решил поставить меня на место и проучить. Схватил попавшуюся под руку увесистую палку, попытался огреть ею мня. Я увернулся и, не испытывая судьбу, бросился наутёк. Бригадир устремился за мной, но я оказался резвее. Вскочил на Серка, что так подвёл меня ночным бродяжничеством, поскакал прочь. Чтобы скрыться от возможной погони, пересёк несколько лощин и направил коня к кукурузному полю.Проехав по нему метров триста, остановился, прислушался. Погони не было. Стояла обычная деревенская тишина, при которой слышно клокотание собственного сердца. Кукуруза, хрущёвская «Королева полей» уродилась в тот год в Сибири такая, что надёжно скрывала от постороннего глаза. Несмотря на то, что я сидел на лошади, верхушки кукурузных стеблей находились намного выше моей разгорячённой головы. Кукуруза стояла сплошной стеной. В ней впору было заблудиться.
Убедившись, что погони нет, я спешился. Расстегнул коню удила и дал возможность насытиться сладкими сочными листьями. Размышляя о случившейся совсем некстати размолвке с бригадиром, пришёл к выводу, что работа на совхозном сенокосе в этом году для меня закончилась. Что будет дальше – жизнь покажет. До начала занятий в школе оставалось совсем немного времени, и мне нужно было думать о подготовке к учёбе и заготовке сена для домашней коровы – кормилицы.
***
Заработанные летом деньги нам выдавали, как и всем рабочим совхоза по ведомости. В конторе, через окошечко, прорезанное в стене, получали причитающиеся рублики. Дома пересчитывали получку, вспоминали количество отработанных дней, выводили дневной заработок. Получалось негусто. Однако деньги, добытые своим трудом, радовали и казались значительными.
Вот и на этот раз, сделав домашние подсчёты, мы с братом решили отметить мою получку. Сходить в магазин, накупить еды и основательно отвести душу, по-царски наесться. Все остальные деньги традиционно потратить на покупку одежды к школе. Магазин располагался в центре села, за речкой. Идти до него по пыльной дороге было долго, и мы отправились прямым путём, по тропинке, что вилась за огородом по болотине. Перескакивая с кочки на кочку, рассуждали, что желательно приобрести. Договорились, что купим булку, если повезёт с наличием, то две булки хлеба. А ещё консервов.
Магазин был открыт. Мы заняли очередь и стали изучать имевшиеся в продаже консервы. Мясные в магазин никогда не завозили, поэтому мы о них не думали. Можно было купить рыбный «частик» в томате. Консервы вкусные, но дорогие. Да и банки маленькие. Брать невыгодно. Правда, дешевле «частика» на прилавке ничего не было, и мы уже хотели сойтись на нём. Но тут наше внимание привлекли накануне завезённые пузатенькие, ярко оформленные стеклянные банки. На их этикетках красовался смачный, огненно-красный помидор. Банки почему-то были выставлены на самой верхней полке магазинного стеллажа. Мы решили, что в банках содержится какая-то консервная новинка с отличной томатной приправой. Наверх их подняли, чтобы не всякий покупатель разглядел, так как цена была привлекательная, да и по объёму банки были раза в два больше, чем «частик», приготовленный из сорной рыбы, этот предшественник самых больших рыбных деликатесов эпохи развитого социализма – «кильки в томате» и «завтрака туриста».
Когда мы попросили отпустить две буханки хлеба и десяток «вон тех консервов с верхней полки», продавец помедлил, но ничего не сказал. Молча, выставил товар на прилавок. Нам показалось, что он размышляет: продавать нам две буханки хлеба и столько много консервов или не продавать? Ведь по предписанию властей хлеб положено продавать только по одной буханке на семью, а тут ещё и куча консервных банок…
Рассчитавшись и быстренько уложив провиант в плетёную сетку, мы довольные поспешили домой, предвкушая предстоящее празднество. Дома без промедления сели за стол. Открыли каждому по банке консервов, отрезали по кусману хлеба, взялись за ложки. Зачерпнув и попробовав на вкус содержимое банки, брат недоумённо посмотрел на меня. «Кажется, в мою банку не положили рыбу…» – проговорил он, продолжая наблюдать за мной. В моей банке почему-то тоже не было ничего, кроме острой томатной жижи. Не теряя надежды, я пошурудил ложкой на дне, но и там частиком даже не пахло. Тогда мы стали внимательно рассматривать этикетки, которые так заманчиво пленили наше голодное воображение. Оказалось, что мы с дурру, купили десять банок только что появившегося в продаже соуса острого под названием «Южный». Вот уж поистине: «Мыло? Не мило? Купил, так ешь!»
Экзотического кушанья нам хватило надолго, а его вкус запомнился на всю оставшуюся жизнь. Даже по прошествии времени могу сказать, что на качество того соуса «Южный» обижаться грех. Всё подобие, появлявшееся в магазинах позже, не годилось ему и в подмётки.