Примеряла кошка
Новые сапожки:
Эти – для работы,
Эти – для охоты,
А вот эти – с краю –
Для чего, не знаю...
(Из детского чтения)
Что-то слышится родное...
А. С. Пушкин
Посвящается Альбине Н.
Всегда и во всём Маша была виновата сама.
Уж так получилось.
Или даже – получАлось так: что всегда и во всём – сама.
Вот и на этот раз – получИлось.
А получилось – что ни фига не получилось.
Сама она зарегилась на этом сайте дурацком. И «гуманоида» этого нашла себе сама. И в контакт с этой «внеземной цивилизацией» тоже сама вступила.
Никто не заставлял. За руку не тянул никто.
Сама. Всё сама. Сама-а-а...
А всё почему? А потому.
Да потому – что надоело ей! – самой-то. Одной – надоело. Всё одна да одна... Всё сама да сама... Вот она и решила – сама.
Ведь это тяжело, вообще-то! – вот так вот: когда ни обнять кого... ни вообще... Ни вот даже просто! – обнять. Вот так вот просто – взять – и обнять! Это же не квартиру снять! Снимать. Одной. И не за аренду-свет-воду-газ-комунидАд [1] платить!.. (Хоть она, вообще-то, как раз-то и снимает, и платит.)
Ну, казалось бы: подумаешь? – обнять...
А – нет.
Даже и этого нет у неё...
Даже вот прямо руки опускаются.
И Маша действительно опустила их – оторвала наконец и отпустила от себя – и опустила – только что напряжённые и судорожно скрюченные в попытках уж если не обнять саму себя, то хоть показать – как это!.. нет, не «как это бывает – обнять», да все и так знают, как... а вот как ей – ей!! – Маше!! – этого хочется. Сильно хочется. Очень.
Она прижала руки к себе, к груди, затем полуобхватила себя ими за плечи и... И даже зажмурилась.
Вот.
Вот как.
Вот так!
И...
И ничего не произошло.
Маша разожмурилась обратно.
Вокруг неё точно так же играла музыка, всё та же самая «Euphoria»... точно так же деловито сновали, шумели и гудели похожие на рабочих пчёлок... пчёл... нет, на больших чёрных мух сослуживицы... и сослуживцы...
Да сидела неподвижно и деловито сосредоточенная похожая на разряженную искусственную новогоднюю ёлку Анжелка, которая хоть и не делала ничего, а только сидела, но ей тоже хотелось – чтобы всё получилось так – вот так – как надо.
Как – ей – надо.
Как – она – того хочет.
Или даже ещё лучше.
Вот поэтому-то Маша только вздохнула печально... и опустила руки.
Да сами они и опустились – как плети...
Как плёточки две усталые.
В одной из них – правой – была кисточка, а в другой – левой – мисочка с едко-голубой и едко-вонючей краской.
И даже не с краской – а с деколорантом.
Это для волос Анжелкиных.
Собственно, потому и сидела она, Анжелка, вот прямо как ёлка в мишуре! – половина волос так болтается, а другая их половина – через прядь – едко голубым деколоратном заботливо Машей вымазана и геометрически аккуратно (и тоже заботливо) завёрнута (Машей же) в алюминиевую фольгу.
Мелирование.
И поэтому Анжелка так спокойно-напряжённо сидит – это она боится, как бы Маша ей чего-нибудь не того сегодня не намелировала...
Потому как она, Маша, сегодня весь день сама не своя.
Буквально.
Да даже и не сегодня – а в последнее время.
Да давно уже. Да с тех самых пор...
А всё почему? А всё потому – что это она сама, сама во всём виновата.
Сама полезла на этот сайт.
Сама нашла себе Слона этого.
Сама вступила в ним контакт.
Сама.
Всё сама.
И всё так хорошо начиналось!
Она так была довольна! Так радовалась!
«We're going u-u-u-u-u-up!.. Euphoria-а-а!!..»
Слон... Нет, тогда, конечно, это был ещё не Слон... То есть, Слоном-то он был всегда...То есть, он, конечно, не Слон, это уже потом Маша так его... То есть – Слон-то, он конечно, Слон: Слон – он, как говорится, и в Африке – Слон! Полный. Но вот тогда она о нём так не думала. Это он сам так шутил: «Слон, – говорил, – я!» И сам же смеялся весело. Да и она – смеялась.
Но только тогда она совсем другого мнения была о нём. Хорошего.
Об был вежлив.
Он был внимателен.
Он был понимающ. («Понимающ» – можно так сказать разве?.. А и фиг с ним.)
Он был... чувствителен!
Чувствителен! Он! Слон!!
У «слона» оказалась на удивление тонкая кожа! – нет, не в физическом, конечно, смысле, а в вмысле... как бы это сказать-то... в смысле чувствительном. Вот.
Ой!! А может, она обидела его чем?.. А?..
Может, ей извиниться перед ним надо?.. За что вот только?.. Непонятно.
Но, бог его знает... может, и обиделся... Ведь он же – чувствительный...
Он же ведь... замечал же, как она хороша – Маша-то.
Никто не замечал, а он – замечал...
Он ведь говорил ей. Ведь говори-и-ил...
Как изящна.
Как со вкусом одета.
Как умеет держаться. А держаться она умеет! Уж чего-чего, а в обществе её показать не стыдно.
У неё есть даже «маленькое чёрное платье». Он так и спросил – в первый же день: «А у тебя есть, – говорит, – маленькое чёрное платье?»
А она де удивилась! Не стала как дура спрашивать: какое, мол такое «чёрное платье»? и почему именно «маленькое»? Не-е-е-ет. Она зна-а-а-ет. Знает, о чём речь... Ей ли не знать?!
Да у неё как раз и есть оно. Да не одно. (Ей для работы надо – в чёрном только и можно.)
А ещё у неё есть туфли-балеринки. И не одна пара. (Она в других и не может – на работе-то... ноги устают потому что.)
Да у неё, между нами, девочками, целая комната (комнатка без окна – им ведь всё равно) отвЕдена под туфли эти... балеринки которые... И платья.
Так. Что ещё?..
Ах, да!! Хотя, нет... это не так важно... Или важно?
Ну ладно – или важно: она аккуратна, хорошо готовит... Для Слона, для полного – человека, в смысле, – наверное, важно, как она готовит? Ведь правда же? Хотя он, Слон, и без того хорошо – и накормлен, и обихожен: деньги-то есть у него – так что и убирают ему, и готовят, видимо... без проблем.
Ну да ладно – если пришлось бы, уж она бы, Маша бы, смогла бы и приготовить – не облезла бы. Позанималась бы и хозяйством, в конце концов.
Да она бы с удовольствием даже!
Ну потому что так она истосковалась уже! Ну так она устала сама-то! – всё одна да одна... Что самой себе она даже и не готовит уже. А чего ей самой себе готовить-то?.. Ведь вот даже аппетита нет у неё... А одна только сплошная апатия и депрессия... Потому, что так хочется ей кого-то обнять – вот накормить... и обнять! – потому что столько уже этой душевной щедрости у неё накопилось!.. и ласки женской нерастраченной!.. Что даже, кажется, и забыла она, а как это – на семью (а пусть бы даже всего из двух человек... но потом-то, конечно, из трёх! а как же?! обязательно!..) готовить. Да и не готовит она уже ничего, если честно... Давно.
Но вот ему бы – сготовила.
Но пока не приходилось.
Потому что он водил её по ресторанам. Да!
Правда, иногда она и сама платила – но заграницей это нормально – чтобы показать, что она тоже самостоятельная, состоятельная, а не какая-нибудь там «муЭрта де Амбре» [2]. Ну что не будет обузой ему, на шее у него висеть не будет...
И даже подарки ему делала. Хорошие делала подарки. Ведь зачем мелочиться-то, правда? Тем более если всё уже... так у них...
И в своём маленьком чёрном платье (не из тех, что для работы, конечно, а из тех, что выходные – настоящие, французские, для приёмов и прочих коктейлей) была очень даже элегантна! По-настоящему!
Да со своей стрижкой! Стрижка-то у неё!! И укладка!! Высший класс!! Даром, что ли, она – парикмахер-стилист?!
Нет, конечно, не сама она себя стригла. Но укладывала – сама.
Да она – Мастер!!.. Сама-то! Мастер она.
Да с фигурой своей точёной! Зря, что-ли, она ничего не жрёт сутками?!
Да в туфлях-балеринках! Ноги-то – ноги у неё! – вон какие длинные! От ушей растут!!
А он...
Слон!
Слон! Слон!! СЛОН!!!
Она так и сказала ему! Так и написала, вернее.
Что вот зачем?! Вот зачем?! Вот зачем он со всеми перезнакомил её тогда?! А?!
Со своими друзьями всеми?!
Вот зачем он её таскал везде?! Зачем всё ей показывал?! И всем – её!
Приручал – зачем?!
Приучал... – к квартире своей, например...
Вот как ей теперь переучиваться? – обратно-то!
Ей и у себя неплохо жилось, между прочим!
А он – две недели тут, а две недели в Штатах...
Таскайся с квартиры на квартиру: то к нему, то к себе...
То есть она не постоянно жила-то у него... а так – встречались они, когда приезжал... Иногда... То у него, то у неё...
У него-то лучше, конечно... А у неё – так себе...
А к себе не предлагал переехать, нет...
Ну это-то ладно, это-то она как-то терпела ещё...
Ведь он же по работе – в Штатах-то... Это-то она может понять. Работа – это важно.
Важно. Когда собираешься... ну когда серьёзно всё, в общем.
Ведь она же хотела – семью с ним завести! На сайте ведь написано: «Для тех, кто хочет серьёзных отношений»! А она – да, она хочет. Серьёзных. Только таких и хочет она. А каких же ещё? Она устала уже. Она хочет ребёнка. И готовить ему... им.
И она сказала ему.
Слону то есть.
И зря сказала.
Потому что он – Слон – исчез.
Взял – и исчез.
Ни по телефону – нет его.
Ни на квартире – нет.
Нигде нет.
Вот поди ж ты! Казалось бы – СЛОН.
А пропал.
Испарился.
Как в воду канул.
Да знает, знает она, что «сама виновата».
Это Анжелка всё: «Ты сама... Ты сама-а-а...» Да знает она.
Ну зря, да! да! – зря. Теперь-то понятно, что зря.
Так бы, может, и пожили бы ещё...
Непонятно, правда, как...
Две недели тут... Две – в Штатах...
– Да откуда ты знаешь, что он именно в Штатах?! – подала наконец голос Анжелка, вконец уже изнемогшая и взмокшая под копной из фольги и собственных волос да плюс ещё под специальной такой обогревательной фиговиной.
Да и от нытья Машиного обалдевшая... если честно-то...
– Может, у него семья! Другая! То есть не другая, а просто – семья!! Ты-то ему – не семья же!..
Сказала и осеклась.
Испугалась.
Что вот сейчас Маша махнёт кисточкой своей – как фея палочкой – только куда-нибудь не туда махнёт... и как-нибудь не так... – и испортит ей, Анжеле, ну, например джинсы... Деколоратном-то!!
Или ещё хуже – и от этой мысли Анжела непроизвольно (но крепко) зажмурилась, Машкины ядовито-голубые брызги полетят ей прямо в лицо – в глаза прямо...
Анжела побледнела, покраснела и скорее опустила горящее лицо обратно – под неприятно шуршаще-звенящую и едко-вонючую «ёлочную» фольгу.
Ведь последнее время она, Машка-то, буквально сама не своя: не жрёт ничего, не спит, курит, дёрганая вся, Слона своего поминает по-всякому – то ругает, то вдруг реветь принимается... То зудит – ну как муха зудит буквально: то он – это, то он – то...
Анжела уже и слушать устала. Да она и не слышит ничего, если честно, тут же ж шум такой – в парикмахерской-то: тут тебе и музыка, и фены, и все болтают-бегают-суетятся, ну как мухи прям... друг с дружкой то и дело цапаются... не прилюдно, конечно, но Машка ей рассказывала: то из-за краски, то из-за места... и теперь она, Анжела, знает, как они кусаться умеют... такие с виду улыбчивые... как исподтишка кольнуть могут... ви-и-и-дит, видит она их насквозь, «мотыльков» этих приветливо-порхающих... осиный рой какой-то.
А Машка знай зудит-зудит своё на ухо... И сама извелась... И её, Анжелу, извела уже...
И жалко её... Поела бы чего-нить – может, и успокоилась бы...
И чего она так убивается?
Вот у неё, у Анжелы, и слон... ну то есть муж. И дети. И дом, как говорится, и семья. А счастья – нет. То есть нет! Нет-нет!! Есть! Есть счастье-то, конечно. Она-то, конечно, счастлива...
Но только ведь это ж уже, что называется, на всю жизнь, без выходных...
У неё, у Махи-то, хоть какое движение наблюдается... Один был да сплыл... – так другой появится...
И сама – вон какая молодая-мобильная: да бросила работу эту на фиг... да нашла другую... Ну или взяла, в конце концов, больничный – да и мотанула куда-нить...
А у неё, у Анжелы, ну никакого движения.
Нет движения... и уже не будет.
Хоть бы уехали они недельки на две, что ли?.. Все.
А она бы – сама – побыла бы...
Дома у себя...
Сама.
И нужно ей это всё?.. Махе... Машке, в смысле.
Хорошо, что она, Анжела, плохо её из под своей фольги слышит. И хорошо, что плохо. Вот прям хорошо!
И далось ей это их «совместное проживание»... и квартира эта его...
– Слух! – оживляется вдруг Анжела. – Мах, а ты уверена, что это вообще его квартира? Да и такая ли уж она хорошая? Дом-то, поди, фиговый какой-нить? Старый?..
В голосе Анжелы почему-то слышна надежда.
Хоть ей-то, Анжеле, собственно, всё равно.
Но ведь видно же, видно же! – и сразу было видно! – что всё это – лажа. Чистой воды лажа. Вот так вот прямо с самого начала и видно.
Почему? А вот этого Анжела сказать не может.
Но так она чувствует.
Что-то в этом всё не то. Как-то это всё не так, в общем. Не то, не то-о-о...
– Да нет, ты знаешь, там всё нормально, правда всё: дом – новый... в доме – бассейн, газон, корты для паддла...
– Во-о-от!! – чуть ли не подпрыгивает Анжелка. – Вот-вот-вот!! – чуть ли не подскакивает, позабыв все меры «джинсово-глазной» предосторожности.
Пытка её, слава те, госсподи, подходит уже к концу, красота, конечно, требует жертв, хоть мужу и по барабану всё... но даже и это сейчас не главное... и Маха, наконец отодвинула от неё этот обогреватель, пересадила в другое кресло, включила чуть-тёплую воду и уже начинает разворачивать над раковиной ненавистную вонюче-скрипучую фольгу... мороз по коже...
И вот Анжела услышала наконец то, что хотела она услышать.
Всё это время.
Всё это время хотела услышать!
И здесь сейчас, и вообще – с тех самых пор, как Машка связалась с этим...
– Падла!! – кричит Анжела на всю парикмахерскую.
Кричит – раскинувшись, вытянувшись в полный рост, возлежа победно! – на чёрном широком кресле, гордо откинув «обмишуренную» свою голову в раковину, где уже хлещет вода, и воздев упрямый свой подбородок к белому потолку и всевидящие очи, свои же, воздев туда же.
И туда же – в белый потолок (якобы звукопоглощающий) – орёт.
Орёт так, что на миг останавливаются и прекращают свою работу (не прекращая при этом зудеть фенами) мухи-парикмахерши и мухи-парикмахеры.
По-русски-то они, испанцы, конечно, не понимают, но на громкие звуки непонятной им и диковато звучащей речи всё же реагируют.
– ПАДЛА!!! – орёт дикая русская клиентка своей дикой русской подруге и, по дикому и совершенно непостижимому для испанцев стечению обстоятельств («ведь Россия – это так далеко!»), их сослуживице.
И каждая (и каждый) из трудолюбивых испанских «мух» думает в этот момент: «А ведь правду люди говорят, что русская душа – потёмки. Поди их разбери – только что смирно вели себя, прилично: одна чуть ли не спала, другая чуть ли не плакала... И вдруг».
Впрочем, ничто не способно надолго занять внимание усталого (или не очень) испанского парикмахера. Виду, во всяком случае, они не подают. Услужливо-приветливы.
Фены снова жужжат, руки-крылья снуют, пальцы-ножницы порхают над головами уважаемых и, главное, уважающих себя (!) сеньор и сеньоров... Которые тоже не подают виду. Точно также услужливо. И точно также приветливо.
– Прально говоришь!! Наконец-то!! ПАДЛА!! Падла он и есть!! А ты ему – КО-О-О-РТЭ [3]!!.. БЕСПЛА-А-АТНО!!.. Каждые ДВЕ НЕДЕЛИ!! Да НЕ ЕГО это квартира-то!! Поняла?! Может, он её доглядывает просто!! Квартиру-то! А к тебе – СТРИЧЬСЯ приезжал! Бесплатно!! Ну, дошло наконец?! А то всё как дура наивная, ей богу! Вот прям ДУРА!!!
Тут испанцы снова было вздрагивают, но только чуть-чуть, совсем немного, и уже не прерывая своей работы. От Махи-Марии они знают, что по-русски «дура» – это вовсе не «жёсткая», не «жестокая» – не «твёрдая» даже...
А всего-навсего «tonta». Ну дура то есть. Дура – она дура и есть. Хоть в Африке, хоть в Испании, хоть где.
Бесплатно.
Вот она, где лажа-то.
«Чё ж это он, Слон-то! – бесплатно-то!! – стрижётся у неё, у Махи-то, ежели сам крутой такой...» – и торжествует, и негодует «ёлка»-Анжелка.
Безмолвно, правда, – ибо слов подходящих для выражения всех обуревающих её в этот момент чувств и эмоций она уже не может найти – «Euphoria!!»
От внезапного крика лучшей подруги, больше похожего на припадок, и от буквально оглоушившего её «откровения» руки у «Махи» затряслись сначала мелкой, а потом уже и крупной дрожью, затем из них вдруг всё повалилось... – тяжёлое, лёгкое, вода, фольга, чьи-то волосы... – ...и смешалось в неописуемый и никому не нужный абсурдный сюр, в котором ей зачем-то очень нужно срочно разобраться и что-то такое важное понять... или даже сделать... Только она не понимает, что именно...
На самой высокой ноте «Маха» бросает наконец все свои судорожные попытки выловить во внезапном этом месиве хоть какую-то крупицу смысла, а среди воды и мишуры «ёлкину» голову... ну или хотя бы прядь её волос... в ужасе рефлекторно, но как-то всё же запоздало-заторможенно, отшатывается от раковины и орущей в ней воды-фольги-головы и застывает как вкопанная, дико вытаращив при этом глаза...
А затем начинает-таки плакать.
Реветь начинает Маха.
Словно эти вдруг вытаращенные (и так-то поогромневшие от постоянного в последнее время недосыпа) глаза переполнила, наконец-таки какая-то «последняя капля».
И вот тут Анжелка действительно вскакивает – с полуразмишуренной мелированной головы её хлещет голубоватая жижа (вода плюс деколорант), обдавая брызгами кресло, пол и окружающих – и с испуганными и неуклюжими «Ну ты чё?.. Ты чё, Мариш?.. Ты чё?..» (ипуганно-неуклюже же) пытается обнять и утешить плачущую...
Та неловко отстраняется, вяло отмахиваясь одной рукой с зачем-то до сих пор зажатым в ней листом только что развёрнутой (а показалось, что вечность прошла) «ядовитой» фольги, а запястьем другой вытирая всё бегущие и набегающие слёзы-сопли...
Правда, сопротивляется она не очень активно... всё-таки ослабела, не евши-то и не спавши... да изводя себя день-деньской...
«Euphoria» в исполнении экзотической красавицы Лорин уже отыграла, закончилась.
И теперь: «Natalie... En la distancia...» [4] – ностальгически-доверительно-проникновенно поёт Хулио Иглесиас на мотив «Очей чёрных».
«Ну что же ты, Иглесиас? – хочется сказать ему. – Ну фиг ли ты? Ну зачем?» – ведь от этой твоей песни Маха плачет ещё сильнее... ещё сильней ревёт... и чувствует себя ещё хуже – ещё слабее...
И потому Анжелке всё-таки удаётся сгрести её в охапку и начать «убаюкивать», приговаривая:
– Да ну его на фиг, Маришка, ну его на фиг... Слона этого... Гуманоида... Гуано это... Мы с тобой пойдё-о-ом щас... пойдё-о-ом... да по ко-о-фю... дескафейнадо...[5] А? Ну не реви, не реви... Я тя приглашаю сёдня. Лана?..
Конечно, «лана».
Потому как «маленькое чёрное платье» она Махе уже изгваздала. Испортила.
Деколорантом-то. С водой-то!
Потому как ростом-то она – пониже Махи будет...
Хоть и постарше её.
Правда, Маха этого пока не видит...
Не роста, в смысле, и не возраста, а платья своего – изгвазданного...
Но, мож, и не заметит...
Да у неё платьев этих – полно! – да до фига и больше.
И вообще – они ж ведь у неё для работы ведь? – платья-то эти...
28 апреля – 4 мая 2016
____________________________
Иллюстрация: Nancy Dusenberry (American) «Black Acetate and Foils» («Черный ацетат и фольга»).
Примечания:
1. Comunidad (исп) – буквально «сообщество»; здесь «расходы по ЖКХ»
2. Muerta de hambre (исп.) – голодранка (буквально «мёртвая от голода»).
3. Corte (исп.) – здесь «стрижка».
4. «Натали... На расстоянии...» (исп.)
5. Descafeinado (исп.) – без кофеина.