Все помнят песни Янки Дягилевой... Впрочем, нет, - конечно, не все. Что это я...
А жаль.
Они порой становятся всё современнее. И песня "Особый резон", для кого-то смотревшаяся в свободные перестроечные годы как повисший в воздухе продукт "депрессивного психоза", ныне становится точным описанием окружающей реальности...
Но и те, кто помнят Янкины песни, не всегда помнят её стихи - написанные, но ею не певшиеся. Например, такие:
Ударение на слоге выше прописной строки
Мишка, спрятанный в берлоге, вам напишет от руки
Ночь под лесом так спокойна, так проста его постель
Равнодушна, как подушка, монотонна, как свирель
Свежесорванного утром календарного листка
Старовыеденных формул о строении желтка
Растворимый серый ёжик, что от пепла был рожден
Собирался в гости к другу, да метлою был сметен
Вместе с грустными сверчками и обрывками стихов
Вместе с нотными значками и колонией бычков
Подхватили, закружили и сложили в уголок
Поразмыслив, вокруг кучи очертил квадрат мелок
Встали стенки, села крыша, прилегло к двери крыльцо
У оконца ёжик пишет другу Мише письмецо
Миша, может будет буря, может рухнет потолок
Может, зря я растерялся, затерявшись в уголок
Может завтра будет лето, вторник выйдет за средой
Может, камень обернется родниковою водой…
Конец 1987 г.
По составу персонажей этого стихотворения (ёжик и мишка), по упоминанию в нем леса можно почти наверняка догадаться об источнике сюжета. Скорее всего, им был мультфильм режиссера Ю. Норштейна «Ёжик в тумане» по сказке С. Козлова, - один из самых любимых мультфильмов у детей позднесоветского времени. «Ёжик в тумане», возможно, привлекал зрителей своей необычностью, особенно наличием «рефлектирующего» главного героя. Ёжик не сражается со злом и даже, в сущности, не совершает почти никаких действий (кроме самых простых). Он только наблюдает и размышляет. Ёжик из стихотворения Янки сходен с ним в этом.
Если с Ёжиком в мультфильме связаны блуждания в тумане по лесу, то с его другом Медвежонком, - тоже лесным обитателем, - мотивы домашнего уюта: печь, труба, самовар, перед домом – бревнышко, на котором можно сидеть.
В стихотворении друзья как бы меняются ролями: мишка в большей степени слит с природным миром, место его обитания – лесная берлога, тогда как в доме, среди предметов цивилизованного обихода, находится как раз ёжик.
В мультфильме друг Ёжика именуется исключительно Медвежонком; в стихотворении – только мишкой или Мишей. Таким образом, у Янки исчезает прямое указание на его детский возраст. Можно подумать, что прошло время, и он уже вырос. Наверное, «Ёжика в тумане» Янка Дягилева знала со школьной поры; когда она писала разбираемые строки, ей был уже двадцать один год. Появление в ее стихах «медвежьих» мотивов связано не только с воспоминанием о мультфильме. Поэтесса, видимо, ассоциировала себя с медведем (ср. ее песню «Медведь выходит» и посвященную Янке песню Летова «Мишутка»). О том же свидетельствует один из ее соратников. «Янка – это был человек, достаточно мало приспособленный к нашей жизни, ужасно неуклюжий: она очень любила вомбатов, всяких каких-то медвежат, они как-то присутствуют в ее творчестве, - и сама она была как медвежонок…» (Вадим «Черный Лукич» Кузьмин. Воспоминания // Янка. Сборник материалов. СПб., 2001, с. 328-329).
Мишка из стихотворения, как можно заметить, - неуклюжий, но старательный, и что-то детское в нем все-таки есть. Умение «написать» ударение на слоге (то есть просто-напросто поставить маленькую черточку!) и сделать это самолично, от руки, - составляют, видимо, предмет его гордости. Ударение он не просто напишет, а "вам напишет", - продемонстрирует свое искусство. Отсюда также видно, сколь он открыт и общителен. Наверное, гости в его берлоге – не редкость. Автор словно приглашает читателей к нему зайти и убедиться самим, что все так и есть: местоимение "вам" не только передает элемент демонстративности, но и создает оттенок доверительности.
Упоминание о прописной строке как ориентире для пишущего наводит на мысль об ученических усилиях и разлинованных тетрадках. Если это уже не Медвежонок, а Миша (подросший?), то, может быть, он принадлежит к существам, вечно остающимся в чем-то детьми.
Все-таки мир мишки – сокровенный, доступный, наверное, не каждому. Об этом говорит страдательное причастие "спрятанный". Оно заставляет подумать и о том, что мишка – живой и тем не менее игрушечный (ср. у Летова: «Плюшевый мишутка шел по лесу…»). Кто-то другой спрятал его в берлоге – возможно, желая уберечь от несчастий.
Старательность и неуклюжесть мишки, его доброжелательная общительность, детские черты, живость и «игрушечность», обитание в лесу, - все это сближает его еще с одним знаменитым детским персонажем – Винни-Пухом. Нельзя не поразиться тому, как много Янка Дягилева сумела сказать о своем герое всего лишь в одном предложении из двух строчек.
В художественной литературе природный мир часто противопоставлялся цивилизованному как царство гармонии. При беглом прочтении стихотворения Янки может показаться, что и оно укладывается в рамки этой традиции. Однако, вчитываясь в его слова, замечаешь, что это не совсем так. Мишка по-сказочному человекоподобен со своими упражнениями в чистописании. Намек на игрушечный облик мишки тоже ставит под вопрос его принадлежность к подлинному природному миру. Он и берлогу вырыл себе не сам, а его туда спрятали. (Или, может, спрятала заботливая мама? Ср. песню «Медведь выходит»: «Беги, сынок, скажи, что завтра будет новый день…») Уже слово "спрятанный" поселяет в читателе смутное беспокойство. Не окружена ли берлога опасностями?
Слово "монотонна" становится своеобразным мостиком для перехода к наблюдению над жизнью в целом. Теперь уже – над жизнью в ее цивилизованном обличье. Или, по крайней мере, такой, какой ее осознает обитатель цивилизованного мира. "Монотонна" – вот подлинный ключ к характеристике этой жизни. Например, хода времени, отмечаемого календарем. И всеобщей материальности, выражаемой химическими формулами.
Откуда только в этом контексте появилось слово "свирель"? Монотонная свирель календарных листков и формул – что это за странный образ? Не исключено, что его первоисточником был трактат древнекитайского философа Чжуан-цзы, в котором флейта неба и флейта земли символизируют естественную гармонию бытия. У Чжуан-цзы эти образы заимствовал хорошо известный Янке по своим песням Борис Гребенщиков. «Это не флейта неба, это даже не флейта земли» - поет он, обличая персонажа песни «Укравший дождь», чья жизнь от гармонии весьма далека.
Свирелями и называют некоторые виды флейт (в частности, русскую народную их разновидность). Но под пером поэтессы видоизмененный образ «флейты земли» становится орудием ее горькой насмешки над жизнью. В самом деле, для Гребенщикова флейта символизирует реальную мировую гармонию, к которой отдельный человек остается глух. Янка же словно говорит: бездушные химические соединения, в никуда однообразно утекающие дни – какая уж тут гармония?
Прилагательные, с которых начинаются 5-я и 6-я строки, указывают на некий путь увядания и старения жизненных явлений: свежесорванного – старовыеденных.
В следующей строке появляется второй персонаж, чей образ заставляет вспомнить «Ёжика в тумане». В сказке С. Козлова и мультфильме Ю. Норштейна Ёжик – это, в сущности, имя собственное, одновременно указывающее на видовую принадлежность героя. В стихотворении ёжик тоже вполне индивидуализирован, но пишется с маленькой буквы и как будто безымянен. Да и первое его упоминание звучит очень странно для описания живого существа: растворимый серый ёжик. Как будто и то, что он живой, обнаруживается не сразу, или не замечается окружающими (не потому ли они и имени ему не дали?). Растворимый – значит, принадлежащий (по своей телесной сущности) к химическому миру. И еще: жизнь его зыбка и ненадежна, находится под угрозой. А притом он не очень заметный, серый.
Все, кто видел живых ёжиков, или читал о них, или смотрел «Ёжика в тумане», знают, какие это маленькие и трогательные существа, хоть и есть у них иголки. То, как описан ёжик у Янки, сразу поселяет в читателе тревогу за него, желание защитить. И тут мы узнаем, что ёжик от пепла был рожден. Вновь подчеркнуто, как он мал и беспомощен. И опять косвенно подтверждается, как стар уже этот мир и его проявления: от многого остался пепел, и он становится теперь источником новой жизни. Ёжик родился не из пепла, что позволило бы заподозрить в нем подобие птицы Феникс, а от пепла, как-то опосредованно с ним связан.
Ёжик, однако, живой. Собирался в гости к другу, да метлою был сметен… Его вправду не замечают. Живет он среди «полноценной» цивилизации, где метлой наводят порядок. Здесь разорваны все связи, между друзьями воздвигаются непреодолимые препятствия. А живых существ выметают в качестве мусора. Поэтесса, конечно, сочувствует этим отверженным и солидарна с ними. «Мы – девки мусорны!» - сказала Янка Дягилева известному музыкальному продюсеру Сергею Фирсову, представляясь ему при первом знакомстве. «…Это меня убило просто, сразу запомнилось…» - вспоминал он позднее (Сергей Фирсов. Воспоминания // Янка. Сборник… С. 433).
Грустные сверчки тоже оказываются среди мусора. С ними соседствуют обрывки стихов и нотные значки, как будто принадлежащие сверчкам или имеющие к ним отношение – все-таки они, так или иначе, создания музыкальные. Все живое, маленькое, хрупкое, способное звучать безжалостно выметается – как сверчкам не грустить? Рядом – «колония бычков», словно и они живые. На эту мысль наводит и слово «колония», и омонимичность слова «бычок». Все оказалось сложенным в уголке.
Весь этот хаотический быт – недописанные стихи на беспорядочных клочках бумаги, ноты, случайные насекомые, избыток сигаретных «бычков», чьи-то внезапные и бестолковые попытки «навести порядок» - наводит на мысль, что дело происходит во «вписочном» жилье музыканта-неформала – то есть таком, в котором часто останавливаются на ночлег его собратья. В подобных местах Янка Дягилева оказывалась несчетное количество раз.
Случались на «вписках», естественно, и пепельницы. В 80-х годах в Советском Союзе, среди прочих, были в употреблении пепельницы в форме ёжиков с «иголками» по краям. При уборке, наверное, груды окурков вместе с их «вместилищами» оказывались в углу. Если пепельницы стояли на полу (что было естественно при частой нехватке сидячих мест), их могли в спешке заметать вместе с содержимым.
Не родилось ли произведение Янки из наблюдения над пепельницей-«ёжиком»? Не пришел ли ей попутно на память и мультфильм? Проверить такое предположение теперь уже едва ли возможно. Но в его пользу говорит таинственная связь ёжика с пеплом. К тому же приведенная версия хорошо объясняет, почему ёжика вымели в угол вместе с мусором. Трудно себе представить, чтобы с живым ежом – не совсем уж крохотным зверем! – поступили именно так. (Хотя, впрочем, поэзия Янки Дягилевой изобилует описаниями абсурдных ситуаций.) Наконец, становится понятным, почему герои «поменялись местами» (по сравнению с мультфильмом) и именно ёжик, а не мишка, оказался тесно связан с домашним бытом (в котором, однако, не находит себе места), к тому же напоминающим человеческий.
Строки 11-13-я исключительно «мультипликационны» по своей динамике. Словно автор пропустил через собственную голову «мультяшное» восприятие мира и спроецировал его на сюжет. Только в мультфильме естественно представить себе, что мусор, прежде чем сгрести в кучу, закружили (хотя здесь можно усмотреть и указание на катастрофическую круговерть, в которую попал ёжик). Мелок, стенки, крыша и крыльцо ведут себя как живые, в полном соответствии с законами все того же жанра. Вообще-то люди, - в отличие от животных и предметов, - в этом произведении вовсе не проявляют себя как сознательные существа, - только как стихийная сила, способная подхватить и закружить.
Квадрат, очерченный вокруг собранного мусора и затерявшихся среди него изгоев, напоминает о детях, расчерчивающих мелом асфальт для игр (различные мотивы в песнях Янки связаны с детским игровым фольклором). В то же время он приводит на ум и некие линии, проводимые в магических (может быть, защитных) целях.
Ёжик из мультфильма, поблуждав в тумане, все-таки добрался до своего друга. Ёжику из стихотворения этого сделать не удается. Он лишь пишет мишке письмо. И именно теперь, в обращении друга, мишка из стихотворения обретает имя – Миша (или по крайней мере это имя впервые в стихотворении произнесено).
"Миша, может будет буря"… Как ни странно, здесь звучит надежда, пожелание. Это особенно ясно видно при сравнении с последующими строками письма. Кроме того, фраза заставляет вспомнить «Песнь о Буревестнике» М. Горького, герой которой радостно пророчит: «Буря! Скоро грянет буря!» Начало письма ёжика имеет много общего с этим восклицанием: оба высказывания состоят – каждое – из четырех двухсложных слов, имеющих ударения на первых слогах, из которых последнее – буря. Тем нагляднее и некоторые различия. Горьковский Буревестник громко возглашает свое предсказание, летая под небом. Ёжик, сидя в доме, пишет другу. Отсюда и доверительное обращение Миша. В интонации ёжика нет уверенности, он размышляет. Буря для него – лишь желанная возможность. Он не пророчествует, а робко предполагает. На месте звучного «грянет» стоит нейтральное будет.
«Песнь о Буревестнике», входившую в советскую школьную программу по литературе для Х класса, знали почти все. Указанная параллель лежала на поверхности. А потому можно понять первую строку письма и как сознательную новую интерпретацию горьковского текста ёжиком, как его литературную аллюзию. В таком случае ёжик как бы говорит: «Ну, может, хоть сейчас-то будет настоящая буря! Может, она сметет, наконец, весь этот прогнивший «старовыеденный» миропорядок, весь этот затхлый быт!»
…может рухнет потолок… Удивительно, если и в этих словах звучит надежда. Однако стоит проследить употребление Янкой слова «потолок», как станет ясно, что с существованием потолка – как преграды – ею связываются исключительно зловещие смыслы. Так, певица ощущает себя «под каблуком потолка» («Особый резон»).
Жажда бури доведена, с точки зрения обычного человека, до абсурда. Но только катастрофа в силах встряхнуть монотонную жизнь, в которой друзья не могут встретиться и соединиться, а один из них оказывается среди мусора.
Конечно, буря и падение потолка несут с собой и разрушения (не от бури ли кто-то спрятал мишку в берлогу?). И когда ёжик пишет: Может, зря я растерялся, затерявшись в уголок, то не совсем легко его понять. Может быть, ему пора бежать прочь из этого дома, пока потолок не раздавил? Вроде бы трудно представить, чтобы ёжик – при его размерах и скорости – ощущал бурю как свою родную стихию. Однако ясно одно: мысль о грядущей буре не поселяет в ёжике растерянности, которую вызвала у него наводящая порядок метла. И отсиживаться в углу, похоже, больше не хочется.
"Может завтра будет лето, вторник выйдет за средой"… Тут уж вполне очевидно, что все свои надежды ёжик связывает с неожиданностями, с нарушением заведенного порядка вещей. Герой не хочет больше быть во власти неумолимого хода времени. Хочет, чтобы «свежесорванный утром календарный листок» за вчерашний вторник не превращался в мусор, а нашел свое место в жизни.
"Может, камень обернется родниковою водой"… Мечты ёжика настолько – даже нарочито – неправдоподобны, что в их перечислении начинает, может быть, сквозить скрытое отчаяние и неверие. А письмо обрывается. Читатель не узнает, дошло ли оно. Наверное, последние его слова – это все же и слова робкого упования.
От обыденной жизни люди всегда отделяли сказку, боясь ее запачкать и приберегая как средство для самоутешения. В серых же буднях сказку и не искали – она там была ни к чему. Янка не испугалась разглядеть среди рутины сказку, но и не хочет ею фальшиво утешаться.
Один из самых диковинных образов в русской литературе – это герой стихотворения Янки Дягилевой. Неожиданно соединивший в себе черты Ёжика (того, который в тумане) и революционного Буревестника.