По рассказам моей мамы, Сафоновой Марии Тихоновны (1903-1994), я написала повесть «Ведьма из Карачева» (помещена на Проза. Ру), и это - отрывки из неё.
… Потом Загвины начнутся и тогда уже семь недель скоромного не ели. А незадолго перед Пасхой, в Чистый Четверг, к вечерне ходили, стоянием это называлося, и со свечками обязательно, для них еще фонарики такие делали, чтобы огонек домой донести, и если сберегуть, то им на верии и прокоптють крестик… от сатаны чтоб… или враг какой не пролез.
Ну, а под Пасху до того, как вынясуть плащеницу, в церкви можно было и часы почитать. На аналою обязательно Евангелие лежало, и кто грамотный, тот и подойдёть, и почитаить полчаса, час, громко, вслух... у кого голос хороший.
На Пасху мно-ого народу сходилося к церквам со всех деревень, но не было такого, чтоб подралися, не-ет, такого не было. Ну а мы, девчонки, пообегаем все церкви, а потом обязательно в город побягим, в Казанскую, она же я-ярко освешшалася! Как раз напротив нее Кочергин жил, купец первой гильдии, он-то и подвел к ней электричество. Ох, и красива ж была! Как придешь в эту церковь, так вся полыхаить! А иконы какие были, а певчие! Помню, так и дожидаешься «Аще во гроб», ведь тогда над царскими воротами выходили три мальчика и как запоють!.. Аж душа замирала!
После Казанской церкви опять к Тихонам своим направлялися. Прибягим, да и забьемся где-нибудь в уголок. Мы же наморимся за ночь-то и так спать захочется! А в ней тепло, певчие поють, да и освешшена она была еле-еле, вот и поспишь в уголку. Потом освятим пасхи и пойдем на кладбишше разговляться. Придешь, покрышишь яичка на могилочку, от пасхи кусочек отломишь и тоже покрышишь, там же много птиц было, вот они и помянуть.
А что после революции… После революции расправилися с церквами… как и с буржуями. Помню, тогда я уже снова на фабрике работала, было голодно, холодно и как раз Пасха ранняя подошла, но приоделися мы, в церковь сходили. Приходим домой, глядим: бяжить с другого краю деревни Наташки Моськиной сестренка:
- К нам солдаты пришли! Наташку забирають!
Гляжу, и к нам идуть с винтовками за плечами:
- Почему на работу не пришла?
- Праздник же, - говорю. - как же?..
- Значит, молилась? В церковь ходила? - заорал один. - Теперь праздновать будешь, когда советская власть назначит! Ну-ка, собирайся.
Вот и повели нас с Наташкой.
Как куда?
Да в тюрьму. В ту самую, которую после революции распустили. Привели, посадили... Комнатушка, правда, как и комнатушка, не такая уж и страшная, лавочки вдоль стен стоять, стол посередке, только на окошке – решетка. И вот как дали мы там реву! Уж так ревели, так кричали, часа два, должно.
- Будете еще молиться? - опять какой-то солдат вошел.
- Не-е, не будем, дяденька.
- Ну, тогда идите. Пока отпускаю вас.
Выскочили оттудова опрометью да домой! Прибежала я, а мамка:
- Чего зареваная такая, били тебя чтолича?
- Да не били, мам! А в тюрьме мы посидели!
По нашим-то понятиям, это ж срам какой!.. в тюрьме оказаться. Раньше-то, кого и осудють хоть на две недели, так до чего ж это ужасным казалося! Чичиха всё вином подторговывала, и вот раз наскочили на неё, забрали и повели в тюрьму, так все дворы провожали до конца деревни! Видишь, как было?.. Ну, пришли к нам вечером ребяты, девчаты, а мы си-идим себе и никакого настроения у нас нетути. Вроде как оборвалося в серёдке что-то... И до сих пор обида в душе осталася.
На фото - мама.