Этот старенький, выцветший, с истёртыми боками диван Васька помнил ещё с детства. Родители купили его в кредит и однажды вечером приволокли то ли из «Дома торговли», то ли из «1000 мелочей». Внешне – штука неуклюжая и громоздкая, но зато его можно раскладывать, превращая в удобное «лежбище» сразу для обоих братьев – для старшего Кольки и младшего Васьки. Вот они и стали спать на этом диване «валетом», так было удобнее. Спали до тех пор, пока Кольку не забрали в армию. А Ваське в ту пору стукнуло уже 14. Он тоже не собирался засиживаться на мамкиных харчах, и к осени поступил в инструментальный ПТУ, до которого от родного дома по прямой было не менее двухсот километров.
Со временем диван с простенькой серой обивкой начал рассыхаться, дряхлеть, ветшать. Родители хотели отвезти его в деревянный домик, который стоял на загородном огородном участке. Но тут бабка Варвара (мамина мать) прислала из деревни письмо, сообщив, что совсем стала древней, с хозяйством уже не управляется и неплохо бы ей переехать в город под пригляд и присмотр дочери Елены. Свой покосившийся дом-хламиду она готова хоть завтра продать за «сколько дадут». А скромную пенсию «без претензиев» перевести по доверенности Ленке. В общем, «берите меня на свой кошт, иначе не сегодня-завтра загнусь от болезней и полной немощи».
От подобной перспективы жить с тёщей под одной крышей зять Андрей, конечно, в восторг не пришёл. Если не сказать намного хуже. Но сметливый мужичок очень быстро разнюхал, что за счёт бабки Варвары через цехком может малёк улучшить собственные жилищные условия. Пятый человек в «двушке» – это уже серьёзный шанс поиметь не абы какую, но всё же личную «трёшку». Короче, вёрткий и сноровистый Андрей Иваныч всеми правдами и неправдами выхлопотал на производстве дополнительную «однушечку». Маленькую, жиденькую, без балкона. Но тем не менее – отдельное жильё. Детям и внукам сгодится.
Туда и определили «на постой» хворую бабку Варю. Чтоб, как говорится, в достойных хоромах не отсвечивала, вонь не разводила и всякими бациллами не заражала. В «наследство» передали ей серый допотопный диван, из которого уже пружины начали наружу вылезать. Дочка, как могла, ухаживала за матерью – кормила, обстирывала, за чистотой следила. Только ведь и у самой семья, да работа по двенадцать часов. Уставала, естественно, женщина. За одно лишь Бога благодарила – что старший сын Колька сразу после армии женился по месту службы и как-то быстро и незаметно «отполз» от родительского «котла». Стал самостоятельным и ухватистым мужичком. Иногда и лишней копейкой делился с родителями. Хорошо, что с них ничего не требовал.
Да и бабка Варвара оказалось женщиной тихой и скромной. Особого внимания и разносолов на себя не тянула. Даже лекарства принимала самые дешёвые и непрезентабельные. От санаториев и разных там профилакториев постоянно отказывалась. «Мне и дома хорошо, – шамкала она беззубым ртом. – Неча по чужим людям скитаться, донимать их своими хворями». Так и отошла в мир иной – тихо и незаметно. Во сне, на том самом диване. Утром Елена забежала покормить её кашей, А та… Уже и дышать перестала. К ангелам вознеслась…
Так уж получилось, что вскоре и Андрей Иваныч покинул этот бренный мир. Острый инфаркт миокарда заработал. Прямо на рабочем месте и скончался. Около токарного станка. Елена Петровна в одночасье овдовела. А младший сын Васька именно в ту пору надумал наконец жениться. Долго выбирал, примеривался, оценивал различных претенденток. И, похоже, отыскал. Рыжую Наташку из соседнего города. Ткачиху. Ему бы немножко повременить со свадьбой. Подождать. Говорят, плохая примета – в один год и похороны, и торжество в загсе. Да куда там! У невесты животик уже ни одной широкополой шляпой не прикрывался…
Елена Петровна хотела сразу же освободить «двушку» для молодожёнов. Мол, пусть сами тут разбираются в своих семейных перипетиях. А ей и старенькой однокомнатной, оставшейся от бабы Вари, за глаза хватит. Однако сноха попалась своенравная.
– А кто будет мне с ребёнком помогать? – тут же заявила она. – У меня ведь не десять рук?! И пелёнки постирать, и в магазин сбегать, и еду приготовить, и погладить, и коляску на улице покатать, и в поликлинику с ребёнком сходить. Бабушки для того и нужны, чтобы внучат нянчить.
– Всё должно быть в меру, голубушка, – резонно поставила её на место свекровь. – Я одна двоих мальчишек подняла. Без чьей-либо помощи. И всё успевала! Потому что не висела часами на телефоне… К тому же мою личную жизнь пока никто не отменял. Она у меня одна, единственная. И рабыней ваших прихотей я никогда не стану. С ребёнком, конечно, помогу. Чем смогу. Но круглосуточный «бэббиситтер» из меня не получится. Вы сами ещё крепкие и молодые. Вам и флаг в руки!..
Понятное дело – невзлюбили друг друга сноха и свекровь. И чем больше каждая из них прикрывалась «своей правдой», тем шире росла между ними пропасть непонимания. И неприятия.
А вскоре и внучка родилась. Жизнерадостная, улыбчивая, с живыми пытливыми глазками цвета предутреннего неба. Женечкой назвали. Евгенией Васильевной. Суматохи в доме, естественно, поприбавилось. Но всё это были приятные хлопоты. Правда, Елена Петровна и Василий практически целый день пропадали на работе. Оттого Наталья бесилась ещё больше. И вечерами выплёскивала на домочадцев всю накопившуюся за день злобу и ненависть. Больше всех перепадало, безусловно, свекрови. И косвенно, и в открытую. И с каждым разом – всё более изощрённее.
Как-то в выходной, оставшись с сыном наедине, Елена Петровна, тяжело вздохнув, вполголоса сказала:
– Не обижайся на меня, Васенька. С завтрашнего дня я здесь жить больше не буду. Переезжаю в бабушкину квартиру. Я уже всё там потихоньку приготовила. Так будет удобнее и вам, и мне.
– Ты… Ты это делаешь из-за Наташки? – нахмурил брови сын. – А не много ли ей чести? Может, лучше нам в однушку переехать?
– Нет, Васёк… Вы молодые. Вам ещё жить да жить. Женечке отдельная комната скоро понадобится. Так что… Приходите с дочкой ко мне в гости. И один в любое время заглядывай. Только без этой… Без своей… Видеть её больше не могу…
Со следующего дня свекровь стала жить отдельно. Наталья поначалу обрадовалась, а потом – опять за своё. Вот, мол, как Женечка бабушке нужна. И видеть её не хочет. Боится – помогать придётся. А ведь мы такие фифы! Чистоплюйки. И гордые! Лишний раз игрушку ребёнку подарить – проблема. Эх-х… Всех бросила. Уползла в свою нору. И даже родной сын не нужен. Тьфу! Эгоистка!..
Каждый раз после таких «выступлений» Василию хотелось от души засветить «в бубен» своей благоверной. Да что толку? Он знал, что она тут же помчится в ближайшее отделение полиции, и ему, как миленькому, впаяют лет пяток на лесоповальной делянке. Нет, надо что-то менять более кардинально. А если откровенно – ни фига ему не повезло в личной жизни! Совсем! И это уже факт…
…Прошло два с половиной года. Почти три. Василий неоднократно порывался писать заявление на развод, но всякий раз его останавливали лучистые, по-детски наивные и ласковые глаза дочери. Ну как он их оставит в этом гадюшнике? Конечно, ему никто не запретит видеться с дочкой на любой территории, в любом месте. Но он понимал, что без его постоянного присутствия Наталья воспитает из Жени такую первостатейную «кобру», что всех Святых выноси. Вот и метался мужик по этой жизни неприкаянным странником. Иногда стал прикладываться к рюмочке. Забежит в пятницу после работы в местный «шалман», дёрнет пивка «с прицепом», а потом к матери бредёт. Там теплее и уютнее. Есть с кем душу излить. По-домашнему.
А Елена Петровна между тем начала заметно сдавать. Похудела, осунулась, ноги стали плохо ходить. Особых болячек врачи у неё не находили, но сама женщина чувствовала, что надломилось что-то внутри неё, не даёт жить светло и празднично. Даже Васька заметил, что мать будто изнутри потускнела, что какие-то жизненно важные соки уходят из неё. И всё быстрее, словно с ускорением. А как помочь? Чем? Он не знал…
…В один из таких визитов Василий от жалости к матери даже расплакался. Взглянул на неё внимательней – старушка ветхая. А ведь совсем недавно была ещё цветущей женщиной. Хоть на танцы веди. А сейчас… Ей же только 56… Отрешённо вздохнув, молодой мужчина прошёл на кухню и поставил на стол начатую чекушку водки. Плеснул в какую-то чашку, выпил, зажевал морковным салатом, стоящим рядом. Взъерошив на голове шевелюру, вернулся в комнату и подсел к дивану, на котором лежала мать.
– Ты прости меня, мамуль! – прогундосил он, вытирая по щекам сопли вперемежку с грязными слезами. – Это я тебя довёл до такого состояния. Знаю – переживаешь за меня и за Женьку. Ночей, наверно, не спишь. Высохла вся. Извелась…
– Ну что ты, Васёк? – попыталась оправдаться Елена Павловна. – Просто возраст уж подошёл. Хвори разные пристали…
– Не говори глупостей! – помотал головой визитёр. – Запустил я тебя. Совсем не слежу. Хреновый из меня сын… Вон, всё на том же старом диване спишь. Сотни раз предлагал выбросить его на помойку и хоть завтра новый поставить. Но ты же упрямая…
– Нет, Васечка, – тихо откликнулась родительница. – Ты уж этот диванчик не трогай. На нём моя мама умерла. Если Господь сподобит, и я на нём хочу упокоиться. Надеюсь, не так долго ждать осталось…
Василий шумно выдохнул воздух и решительно хлопнул себя по коленкам.
– Нет, мать! Так дело дальше не пойдёт! Мужик я или нет? Сын или дерьмо подзаборное?.. Хватит! Пора тебя на ноги поднимать. В чувство приводить! Человеком делать… Поэтому… Вот что я решил…
Елена Петровна с испугом взглянула на подвыпившего отпрыска, но, ничего не сказав, лишь повыше натянула одеяло. До самого подбородка.
– Как ни крути, а развод неизбежен, – обречённо махнул рукой Васька. – Устал я от такой жизни, мам. Разве это отношения? Не семья, а дурдом на утреннике. Где каждый свою песню тянет. И сплясать по-своему норовит… На следующей неделе отнесу заявление в суд. Пусть разводят к чёртовой матери! Однако я у Наташеньки свою долю оттяпаю. Пусть им с Женькой однокомнатную оставляют, а мне комнату в коммуналке выделяют. Я эту комнату возьму и объединю с твоей однушкой. Получится приличная двушка. Вот тогда заживём, мамуль! Я из этой квартирки конфетку сделаю. Каждому – по комнате. Буду за тобой ухаживать, по врачам водить, в санаторий отвезу. Ты у меня быстро поправишься, на ноги встанешь. А по выходным буду внучку приводить. Станем праздники разные устраивать. Ты тогда быстро в себя придёшь. Ещё краше прежнего похорошеешь. Поэтому… Не торопи себя хоронить. Ты заслуживаешь лучшей жизни. И я всё для этого сделаю. Клянусь!..
Пока Василий бегал за новой порцией горячительного, Елена Петровна не на шутку разволновалась. Даже тихонько всплакнула.
– Одумайся, сынок! – вытерла она рукой впалые щёки. – Зачем тебе обжитое гнездо ворошить? Женечка уже привыкла к той квартире. У неё там своя комната. А в однушке… Чё там хорошего? Будет с Наташкой каждый день собачиться. Голову приткнуть негде. Как на вокзале.
– А не слишком ли жирно этой кобыле Наталье на всём готовеньком? – взбесился Васёк. – Да и мне свой законный угол нужен. Чтоб тоже – по-человечески…
– Ты, сынок, не кипятись, – едва слышно произнесла мать. – Коли тебе совсем там плохо – живи у меня. А я у соседки Клавдии Павловны могу пока пристроиться. Она давно зовёт меня. Ей в двушке одной слишком просторно.
Васька вскочил и нервно зашагал по комнате.
– Ага! Родная мать будет по чужим старухам скитаться, А эта… Прости, Господи! На наших законных метрах проживать. Жопу дальше наедать… Пусть идёт и сама квадратные метры зарабатывает! А то слишком хорошо на халяву-то!..
Елена Петровна опять вытерла мокрые глаза.
– Да пойми ты, дурачок! – укорила она сына. – Я не о Наташке твоей думаю, а о внучке, Женечке. Ей ещё в школу идти. Расти да расти. А ты хочешь из их жилья вокзал устроить. Подумай головой-то! Дай девчонке вырасти в нормальных условиях. Чтоб не попрекала тебя потом всю жизнь. Не осуждала на каждом шагу!.. А мне… Недолго осталось. Я это чувствую. Если что случится – вот и будешь здесь жить. Для одного места хватит. Вот и весь мой родительский наказ! Только запомни – не заводи больше детей с этой Наташкой. Хватит! Дай бог Женечку на ноги поставить. И человека из неё воспитать… Всё понял? Вот и заруби себе на носу. Это мой последний материнский наказ. Очень хочется надеяться, что ты его не нарушишь… И… Завязывай давай со своими выпивками! До добра они не доведут. А в могилу раньше времени загонят. Это точно!..
…Через три дня после работы Василий забежал в магазин и накупил разных вкусностей. Решил побаловать матушку деликатесами. А заодно сообщить ей, что она самая мудрая и добрая женщина на свете. И что он непременно будет слушаться только её советов. И в отношении спиртного – тоже…
По привычке открыв дверь своим ключом, Васька с порога бодро выкрикнул:
– Это я, мам! Принимай гостинцы! Сейчас ужинать будем.
Мужчине никто не ответил. Насторожившись, он прошёл в комнату и зажёг общий свет. На сером стареньком диванчике лежала осунувшаяся Елена Петровна. Иссохшийся рот её был чуть приоткрыт. Остекленевшие глаза бессмысленно смотрели в бездонную пропасть обветшалого потолка. Ещё не смея поверить в худшее, Василий подошёл ближе и только сейчас заметил, что рядом с диваном темнеет полузапёкшая лужа крови. А на правом изгибе локтя женщины зияет глубокая рваная рана. Присмотревшись, сын понял, что мать разорвала себе старые сухонькие вены острым концом пружины, торчащей из недр пресловутого серого дивана.
– Ма-а! М-мам!– срывающимся от страха голосом выдавил из себя Васька. – Ты… Ты зачем же так, ма-а?! Ты… почему?!.. Мы бы… потерпели… Мамочка?! Зачем ты так? А-а? Мама!.. Мамуля моя хорошая!..
Откуда-то сверху еле слышно донеслась детская песенка, которую тихо пела когда-то Елена Петровна. Пела глубокой ночью у изголовья Васькиной подушки, когда он, простуженный, лежал в бреду на этом же диване. «Ложкой снег мешая-я, ночь идёт большая-я… Что же ты, сынишка, не спи-ишь?..» Возможно, именно эта песня в мамином исполнении и помогла ему тогда выжить…
Рухнув на колени, Василий подполз к дивану, обнял тщедушно-бездыханное мамино тело и заголосил так, что зазвенели шпингалеты на приоткрытых форточках…