Темная ночь. Высокий, пахнущий прелью лес. Легкий утренний мороз. Хрустят под ногами звенящие льдинки. Наст легко держит меня. Ружье несу перпендикулярно телу под правой рукой. Патронташ отвис на животе. Ягдташ бьет по левому бедру.
Начиналась болотистая местность. Курился белесый туман. Развернул все голенища болотных сапог. Срезал березовую палку ниже своего роста. Опираюсь на нее. Чавкает вода при провалах наста. Звенит снег под ногами. Палкой нащупываю глубокие провалы. Сворачиваю и обхожу опасные места. До рассвета еще часа два.
Останавливаюсь и прислушиваюсь к лесной тишине.
Ни звука! Иду дальше. Из-за лесных вершин просвечивает чистое, чуть голубоватое небо. Вдалеке загугукала сова. Тихий лес дышит озоном.
Грудь распирало дыханием. Уши усиленно ловили звуки. От напряжения слуха и зрения в голове звенело. Остановился. Слушаю тишину. Вдруг слышу: «Шок, шок, шок, шок!»
Учащенно бьется сердце. Расширились глаза. Пригнулся в сторону звуков. В пяти шагах сел лопоухий беляк. Осмотрелся. Он заметил меня и скрылся в лесу. Опять слышу: «Шок, шок, шок, шок!»
Заяц пошел на кормежку.
Усиленней вслушиваюсь в тишину. Раздельно прокурлыкала летящая цапля.
Скоро рассвет. Цапля кричит перед рассветом. Должен начать петь глухарь. Спешу к большому сосновому лесу.
Рассветает. Тающие тучки оголяют синюю бездну. Небо теряет золотую россыпь. Восток увеличивает белесую муть. В лесу по-прежнему темно.
Вошел в большой лес. Остановился. Прислушался.
Тихо, тихо! Ноги чувствуют холод. Стою. Слушаю. Где-то два раза капнуло: «Тэ-кэ, тэ-кэ!». И всё.
Я замер. Напряженно слушаю. В ушах шум и звон. Тихо. Слышно, как бьется сердце. «Капли» повторились. Сомнений не было, пел глухарь. Направился к нему. Глухарь долго не повторял пение. Минуты казались вечностью.
Наконец раздалось: «Тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ!».
Я быстро пробежал четыре шага. Лес был тих и неподвижен. Глухарь вновь пропел песню. Еще быстрей я зашагал к нему. Птица сделала пять пауз. Я – столько же. Шестая песня глухаря остановила меня в десяти шагах от сосны. Глухарь сидел на могучем сучке. Он тоже слушал звуки леса. Осматривал лес, вытянув шею.
Коварная тишина леса не нарушалась. Глухарь запел снова. Я поднял ружье и выстрелил. Подбитый певун, нехотя, переваливаясь по сучьям, упал на снег. Я пошел к нему. Раненый глухарь пытался подняться и уйти. Рана мешала движениям. Я взял его и живым посадил в ягдташ. Пошел домой.
Наступил рассвет. В ушах стоял перезвон. Тело ныло в утренней истоме. Отчетливо замелькали стволы деревьев. Небо походило на снятое молоко. В лесу раздался выстрел – еще один глухарь, упоенный брачною песнью, стал жертвой другого охотника.
Просвистела крыльями летящая стая чирков. Тонко заворковали глухарки. Сильно заворочался в ягдташе раненый глухарь. Его потревожили голоса глухарок.
Захоркали летящие вальдшнепы. На болоте зачуфыкали тетерева. Пробежал легкий ветерок. Запели другие птицы. Стало светло. Поднялось солнце. Пушистые шарики вербы серебрились на утреннем солнце. Усиленней заквокали глухарки. Они слетались к петуху.
Убитые в это утро глухари не кончали глухариного царства. Жизнь требовала потомства. Грядущая весна располагала к его продлению. Глухарки ревниво оберегают жизнь петухов. Охотник не может пройти мимо проснувшейся глухарки. Крики глухарок произвели на меня сильное впечатление.
Я бросил охоту. Быстро зашагал домой с подбитой птицей, решил вылечить петуха и вернуть глухаркам.
С ветеринаром вместе лечили мы его трое суток. Он к нам привык. Поправился, но скучал по воле.
На пятые сутки своего питомца я уложил в ягдташ и поздней ночью отнес в лес. В густой и темной чаще я выпустил пленника на волю. Почуяв свободу, он медленно и неудобно поднялся на невысокую сосну. Растянулся по сучку, сливаясь с ним. Я стал смотреть. Глухаря нигде не было видно. Он растаял в ночной тьме.
Я стоял и думал об отпущенном глухаре. Думал о весеннем утре, думал об охоте. Думал о радости жизни. Радость жизни взяла верх над охотничьей страстью. Глухарю я сохранил жизнь. Глухаркам вернул петуха. Глухариному царству – продолжение рода. Лесу – предрассветного певца. Я освободился от мыслей и пошел домой. По-прежнему меня сопровождала воркотня глухарок. С тех пор на глухаря я больше не охотился.
Охотники! Прошу не осуждать меня за слабость духа. Слабости духа я в этом не видел.
***************
Первая половина двадцатых годов. Молодой инженер прямо со студенческой скамьи "брошен" на лесные торфоразработки. Фабрикам Страны Советов нужно топливо. Как можно больше и как можно быстрее. Вперёд, товарищ, специалистов у нас пока не хватает, будете и налаживать, и организовывать,... и отвечать!
Пошла работа - когда новаторская, когда обыденная, когда невыносимо-нудная. Но бескрайний лес, это не только торфяные топи и траншеи. Это и целый живой мир. И молодой инженер оказался не чужд и этой стороны мироздания.
(Рассказчика этих историй я не застал. Был он дядя моей матери и погиб в Отечественную. Но остались его живые рассказы о том, что он сам видел и пережил)