Глава 8
В этот же день, к вечеру, я наконец - то закомпостировал свой билет и выехал из Уральска в сторону Сибирскую…
Не помню уже на второй или на третий день мы наконец – то доползли до Челябинска, а ведь это уже была одна из главных железнодорожных магистралей и тут поезда ходили уже чаще и быстрее.
В связи с отсутствием у меня финансов, а также хлеба, а он, да кипяток это и была наша военная еда.
Мне пришлось прервать свое сидение на нижней полке, на которой нас сидело четыре человека - дремавших и спавших сидя, даже ноги были поджаты к лавке, так как на полу между нашими двумя полками кто - либо спал, намаявшись за день.
Да и под полками, лавками, если там не было. чьих либо мешков, а это было редко, тоже спали как в спальном вагоне, изредка похрапывая из под лавки и попердывая от той еды, от которой порядочные свиньи сейчас бы нос воротили.
Челябинск остался в памяти моей, как закопченный, серый от давно не беленых стен зданий.
И люди какие - то серые, невзрачными, с закопченными, землисто - сероватыми лицами в неизменных, замызганных - лоснящихся от копоти и машинного масла рабочих комбинезонах, пропахших потом и дымом.
Город - рабочий, город металла, танков, орудий, но увы полуголодный, что было видно на лицах работяг толпящихся между сменами на привокзальных толкучках, что либо продающих из своего былого довоенного гардероба или изготовленного своими руками.
Таких предметов, как бидончик из спаянных консервных банок, или стеклянные стаканы, сделанные из пол - литровых бутылок, зажигалок и кресал разных сортов.
И тут же самодельных серных спичек (печки - то топить надо) и многое, многое самодельное, примитивное, но вместе с тем необходимыми предметами, той тяжелой, почти на стадии медленного умирания жизни.
Надо сказать, что такие привокзальные барахолки были на всех станциях, где останавливались поезда или даже в местах, где случайно останавливался какой либо поезд.
Сразу же находился кто - то, что - то продающий, обменивающий и такие же, как он покупатели - пассажиры.
Продавалось и покупалось все - листок газетной бумаги, для табачных закруток, т абак самосад - стаканами, или спичными коробками, булка черного хлеба или нарезанные из нее пайки по 100 - 150 грамм.
Одним словом самодельное кустарное производство работало во всю.
Вот на такую привокзальную барахолку - базар, получив в хлебном магазине три булки хлеба, за три дня пришел и я.
Чтобы две булки продать, да купить себе самосаду - табаку, а одну оставить себе на питание.
Время было что - то около 6 - 7 вечера. На такой барахолки уже много толпилось работяг с заводов или только идущих сюда в надежде что – либо продать из своих самоделок или купить случайно по дешевке у кого либо.
Я знал, что средняя цена булки хлеба 100 -120 рублей, но сколько он стоил в Челябинске, я не знал.
И только я вытащил из под левой руки, где под прикрытием кителя, у меня были прижаты к боку три килограммовых булки, тяжелого плохо пропеченного хлеба, как ко мне сразу же подошел чуть старше меня, один из чумазых работяг.
Это было видно по его виду, худое, сухощавое лицо, измученное какой – то внутренней тоской и тревогой.
Он, глядя на меня, сразу спросил меня:
- Сколько стоит твой хлеб?
- Сто рублей, - ответил я, почему то назвав самую низкую цену, уж очень он был жалок, мой первый покупатель.
Достав какой – то кошелек, он стал доставать из него бумажные деньги и подсчитав их, довольно жалостливо полу спросил, полу подсчитал, говоря:
- Вот у меня всего восемь рублей, может, отдашь за восемь а? И, так жалобно - голодно глядел, что я ответил :
- На, бери за восемь.
Он стал оправдываться, что у него действительно нет больше ни рубля.
А идет с работы, а дома жена, да двое детей и так это он с грустью и какой - то жалостью говорил об этом, что я достал из подмышки еще вторую булку, которую тоже хотел продать, и отдал ему без денег, со словами:
- Бери, бери, пусть хоть дети немного поедят.
Да и действительно, куда мне были нужны деньги? Разве только на табак, да и хлеб - то мне стоил каждая булка не более одного рубля.
Мне так было его жалко, что я готов был вернуть ему и отданные им мне восемь рублей.
Униженно, несколько раз поблагодарив меня за хлеб, да еще со слезами на своих глазах.
Мне даже стало как - то, стыдно за что - то, может быть за то, что я один?
Я с хлебом? А, может быть еще почему - то, что заложено в нас природой.
Он счастливый, с двумя булками хлеба, быстрым шагом отправился, как видно домой, а я перешел в табачный ряд, купил самосаду и тут надо признаться приценившись к табаку я даже, как бы в душе ахнул, так как спичечный коробок самосада оказался, стоит в Челябинске восемь рублей, а булка хлеба 180 - 200 рублей.
Вот это да! Как, как только работяги честные живут? Купив коробок самосада, я вернулся в вокзал и где - то скоро часа через 1,5 выехал дальше в сторону Омска.
Ехал дальше без приключений, залез на верхнею, багажную полку и сплю сколько влезет.
Хлеба булка, махры на десять закруток, так что ничего не оставалось, как только перекурить и дремать.
К концу вторых суток, вот и станция Татарская, здесь у меня пересадка на поезд Татарская - Павлодар, а так как он уходит поздно вечером, то пришлось болтаться по станции, станционном базарчике, и из интересу заводить разные разговоры с пассажирами.
Я узнал, что тут недавно в Татарске происходило формирование нескольких маршевых воинских соединений, непосредственно уезжающих на фронт.
Так вот в одну из отправок на торжественном митинге, прямо на вокзале выступали районные «вожди», а также командир отправляемых подразделений.
Он в своем выступлении, прямо в довольно резких словах, якобы обвинил Сталина в бездеятельности по обороне страны, искал врагов среди своего народа, вместо человеческого отношения к этому народу.
Это выступление было как гром среди ясного неба, так как никто еще так не поступал, да и боялись этого даже в своих мыслях.
В своем выступлении он говорил:
- Надо было раньше беречь свой народ, а не издеваться над ним, как это было в период коллективизации 1937 году.
А то вот сейчас, когда ему стало туго, когда его власть на ладан стала дышать, он нашел этот народ и сразу стал их называть - братья и сестры, страна в большой опасности помогите.
А где он раньше был, когда мы, то - есть эти же братья и сестра для него были только врагами народа?
В общем его выступление, как говорил мне один из случайных станционных пассажиров или местных железнодорожников, я не спрашивал кто он, зачем было настораживать человека.
В его отдушине и крики душевных переживаний, так как говорить так было ой как опасно для жизни любого из нас, из этих братьев и сестер - враз будешь контра, а там один ответ пуля в спину, в лоб или затылок, или лагерь на медленное подыхание, лет на 15 - 20.
Это был крик измученной души Российского народа.
После такого его выступления, кое - кто из особо «идейных сталинистов» говорит, да его надо забрать за такие слова.
А в ответ они эти «идейные сталинисты», услыхали - попробуй, возьми его сейчас, тебя моментом его солдаты и офицеры на свои штыки оденут и НКВДушники трусливо поджимали хвост.
Так как он - этот командир был очень уважаем в своей части, ну вроде как второй Чапаев, как говорил мой собеседник.
И вот тогда после этого разговора, задумался я, а зря он, если это правда, так говорил.
Все равно там, на фронте, если его сразу не убьют, то отзовут в какой - либо штаб, а там устроят ему «веселую жизнь» и никто и знать об этом не будет, из его же друзей и товарищей.
Человек для них, для сталинских захребетников, да и для его самого, как муха- шлеп ее и нет, в этом я давно уже убедился в свои 25 лет прожитой жизни.
«Ты есть ничто, так сиди и сопи в норке».
Закомпостировав на поезд свой билет, я еду в Павлодар, а зачем еду?
И сам толком не разберусь, в самом себе. Во всяком случае, я убеждаю себя, мне надо сказать Н.К, что я был у ее родителей, и что пропуск для ее проезда И.П. будет добиваться.
Еще в вагоне находясь на третьей багажной полке, где как я уже и описывал, можно было вытянуться, спать, не стесняя своего положения, я как бы вновь просмотрел все свое, почти трехмесячное пребывание в прифронтовой полосе.
Поворино, Алексиково, Киквидзе, свои встречи и разговоры с людьми, и так сказать подвел итог всему этому времени, включая встречи в Балашове, Ртищеве, Саратове.
Благо времени для размышления, лежа на полке у меня было много. Первое, что я вывел в своем заключении, что весь наш народ, был, как - бы подавлен, растерян, такими, я бы сказал грандиозными отступлениями и пленением наших войск.
Тогда, когда до начала войны все газеты, радио, кино нашей непобедимостью, что мы воевать будем, если на нас нападут, только на чужой территории врага.
«Что сталь крепка и танки наши быстры» - пелось в кинокартине «Трактористы».
Что мы летаем лучше всех, дальше всех и, что наши самолеты лучшие в мире и летчики тоже.
Что наша армия, армия только героев.
А на деле оказалось, что и стали у нас почти нема, и танки – то наши, так ерунда допотопная, идущая с черепашьей скоростью, да и тех почти нет.
Что самолеты – то наши пренебрежительно немцами назывались «Русь- фанера», летящие со скоростью - лошади запряженной в телегу.
А наша армия, армия героев - сдавала один город за другим, в основном без боев и даже без единого выстрела сопротивления, а проще говоря, почти бежала от наступающих со всех сторон фашистских полчищ.
Да! Так и было в период моего нахождения, вблизи проходящего отступления фронта , так как ни орудий, ни автоматов, ни самолетов, ни танков и даже обычных винтовок образца прошлого 19 века, так называемых трехлинеек, у нас была одна на троих и на пятерых, этого старья.
Второе это то, что никто не горел геройством, умирать за Родину, за Сталина, как кричало опять - таки наше кино, газеты и книги.
Все это было надумано авторами, находясь в глубоком тылу, где над ними не капало.
Люди еще не забыли, период коллективизации - насильственного обобществления всего, в селах и деревнях, еще не забылась обида.
Как их ближних, родных не пожелавших сразу идти в колхоз, в лучшем случаи ссылали в далекую, тогда неизвестную многим Сибирь.
Не успел народ и забыть 1930 - 1933 год, когда искали золото по цветочным горшкам, садили тех, кто подозревался в утаивании своих обручальных колец, кулонов и браслетов.
Особенно в этот период пострадали люди среднего сословия из числа интеллигенции.
Не забылся и 1934 – 37 - 38 год, когда кругом искали и хватали народ - как врагов народа, а такие враги, оказывались, чуть ли не в каждой семье жителей России.
Я, как ты видишь, все время подчеркиваю не Советский союз, а Россию, так как тогда уже считал, что никакого союза нет, это миф и только грубая сила, насилие органов милиции, прокуратуры.
НКВД - создавало видимость союза - дружбу народов. Нет, мы просто были все жители России, б ольшой великой по территории Россией.
Которая, захватывала все больше и больше земель и прилегающих к ней государств, под разными предлогами, а особенно всех тех государств, от которых она страдала сама прошлыми веками своего становления.
И я преклоняюсь перед ней, перед Россией, которая сумела выжить, не смотря на все сжигающие набеги разных рыцарей и панов, монгольских орд, и орд Батыя.
Включивших в себя почти все средне - азиатские народы шедших на Россию, ради легкой наживы и безнаказанного насилия над Русским, Украинским, Белорусским народом, который я называю Российским народом.
И правильный путь избрало Царское Российское государство, не мытьем, так катаньем присоединяя к себе и вводя под свое «ЗНАМЯ» - Россия.
Всех тех, от которых она несла неисчислимые беды, лишения и прошлые насилия, не годами, а веками.
Продолжение следует -
http://www.proza.ru/2016/04/26/1527