О новаторстве и консерватизме

Юрий Кудряшов
   Представим себе плодородное поле, которое веками питает целую деревню, и две группы крестьян, работающих на этом поле, каждая из которых занимается своим делом: группа А – сеятели, группа В – жнецы. Крестьяне из группы А засеивают поле новыми злаковыми культурами. Затем крестьяне из группы В тщательно следят за правильным ростом этих культур, пропалывают и поливают их, уничтожают насекомых-вредителей, выдергивают сорняки, а главное – огораживают поле высоким забором и грамотно распределяют урожай среди местных жителей, чтобы его хватило надолго. Рано или поздно урожай заканчивается, да и потребители отказываются есть поднадоевшие плоды. И тогда вновь появляются крестьяне из группы А, которые засеивают что-то новое, доселе невиданное – и плодородное поле растет.
   Конечно, крестьянам из группы В неприятно признавать, что они не способны обойтись без крестьян группы А, потому эти две группы время от времени конфликтуют между собой за пальму первенства – каждая группа хочет считать свою работу более трудной и более важной; каждую группу печалит, что в ее огромном комплексе знаний и навыков в области садоводства – чего-то не хватает. Однако же в конечном итоге обе группы не только не могут жить друг без друга, но во все времена между ними существует определенная, устойчивая парадигма взаимоотношений, нарушение которой может повлечь за собой крах долговечной гармонии, голод и анархию.
   Но вот, наступает эпоха разрушения всех вековых традиций и гармоний. Время самых кровавых и бессмысленных войн и революций. Все назревшие, иногда совершенно безобидные, казалось бы, противоречия и конфликты – обостряются донельзя и переходят в стадию вооруженной схватки. Веками жившие в мире (пусть и не во всем согласные) люди – начинают бескомпромиссно уничтожать друг друга. Вот и за наше плодородное поле начинается беспощадная резня между группой А и группой В. Компромиссов быть уже не может. Только одна группа может завладеть всем полем, полностью истребив другую. И группа А – группа сеятелей – побеждает.
   Поначалу это кажется рывком к свободе и новым рекордам урожая. Плоды с нашего спорного поля становятся доступны всем и каждому. Жнецы больше не ограничивают сеятелей, и последние начинают неустанно засеивать все новые и новые земли все новыми и новыми диковинными плодами. Вроде бы – о чем еще мечтать? Нет больше споров, конкуренции, перетягивания одеяла друг на друга. И группа А превращается в настоящий тоталитарный режим, установивший свою конъюнктуру и не пускающий в свои ряды инакомыслящих.
   Однако вскоре выясняется, что без конкуренции и оппозиции нет никакого движения вперед. А главное – без жнецов плодородное поле в скором времени зарастает сорняками, его пожирает тля и разоряют мародеры. Сеятели, которые раньше таким трудом пробивали каждое мельчайшее расширение общего поля, всерьез полагали, что расширив его без препятствий со стороны жнецов до безразмерного пространства – смогут тем самым вечно, без каких-либо ограничений засеивать свое поле всем, чем захотят, и дадут аналогичную возможность всякому, кто того пожелает.
   Но не так все просто. Оказалось, за безразмерным полем совершенно невозможно уследить. Оказалось, безразмерное поле совершенно невозможно защитить от сорняков, насекомых и обыкновенных воров. Оказалось, на безразмерном поле всякий недобросовестный сеятель может посеять ядовитые плоды, которыми отравит не только своих потребителей, но и всё остальное поле. Оказалось, без жнецов плодородное поле очень быстро превращается в голую пустыню. А главное – никто не может уследить за правильным балансом роста и потребления, и сколько бы ни производило поле – ненасытный потребитель все равно поедает во сто крат больше.


   Эта незатейливая притча метафорически раскрывает смысл взаимоотношений между двумя силами, которые во все времена наличествовали в человечестве – между новаторством и консерватизмом. Во все времена между ними существовала определенная, веками сложившаяся парадигма взаимоотношений. Консерваторов всегда было больше. Консервативная сила в обществе всегда была сильнее новаторской. Общество в целом всегда было консервативным, а новации пробивались с большим трудом и принимались зачастую спустя годы после появления. Новаторы всегда были бунтарями, а консерваторы – сдерживающей силой. И на этом справедливом балансе сдержек и противовесов держалась ровная и естественная волна развития цивилизации.
   Новаторы всегда выпирали на общем фоне, всегда казались дерзкими выскочками и принимались в штыки. Консерватизм всегда был нормой, а новаторство – отклонением от нормы. Когда консерватизм закосневал, заходил в тупик, пусть и не хотел этого признавать; когда люди пресыщались старыми плодами и требовали новых; когда старых плодов уже не хватало, чтобы накормить привередливый народ – появлялся новатор и расширял плодородное поле, не вырубая при этом старые деревья, а дополняя их новыми. И новые плоды начинали мирно соседствовать со старыми.
   Что же мы имеем сегодня? Новаторство объявляется истиной в последней инстанции, а консерватизм – отставанием и ретроградством. Новаторов становится больше, и они становятся популярнее. Новаторское течение становится намного мощнее консервАторского. Консерваторы выпирают на общем новаторском фоне и принимаются в штыки. Консерваторы кажутся дерзкими выскочками и вызывают ехидные насмешки. Новаторство становится нормой, а консерватизм – отклонением от нормы. Новаторство становится своего рода тоталитарным режимом, который устанавливает свою конъюнктуру, не пускающую в свои ряды инакомыслящих.
   Любимая мысль, внушаемая человеку сатаной – "ты можешь не подчиняться правилам, а самому создать себе правила по своему вкусу" – становится главным лозунгом. И провозглашая с пеной у рта установленную в результате кровавой борьбы свободу, новаторы при этом не замечают, как сами становятся новыми, еще более злостными ее ограничителями. Так всё перевернулось вверх дном – новаторство заняло место консерватизма, а консерватизм на его фоне кажется самым смелым и дерзким новаторством. Парадигма взаимоотношений между ними вывернулась наизнанку.
   Но по "закону сохранения энергии", если где-то что-то исчезло – значит где-то в другом месте должно появиться; если здесь чего-то поубавилось – значит где-то его стало больше. Ведь новаторство появлялось всегда дозированно – только тогда, когда его не хватало. Теперь нам катастрофически не хватает консервАторской энергии. Начинается тоска по старому и голод по традиции. И вполне естественно, что единственным спасением из кризиса многим видится возврат назад – к той точке, с которой кризис, кажется, начался – чтобы понять: что мы сделали не так? Почему всё так получилось? И как теперь всё исправить? Может быть, только возвращением к старой, проверенной парадигме взаимоотношений и восстановлением естественного, трагическим образом нарушенного хода засеивания нашего общего поля?


   Новаторство – мужская по своей природе сила, консерватизм – женская. Новатор ставит абстрактное благо человечества выше своих интересов, как и интересов своей семьи и своего ближнего. Новатор видит в своем противнике врага прогресса, которого необходимо истребить ради будущего счастья абстрактного множества. Консерватор как бы говорит ему: "Остановись! Подумай о том, что твоя жизнь и благополучие твоих детей, как и жизнь твоего противника, которого ты хочешь истребить – это и есть первоочередная ценность, ради которой и нужен прогресс, если он вообще нужен!"
   Главное, что прежде всего необходимо понять, что кажется очевидным, но почему-то никому в последнее время не ясно: новаторство и консерватизм – это не добро и зло, в случае с которыми победа добра всегда предпочтительна. В случае с новаторством и консерватизмом наиболее предпочтительна не победа одной из этих сил – а разумный баланс и здоровое взаимодействие между ними.
   Новаторство – революция, консерватизм – реакция. По "закону маятника" они вечно сменяют друг друга, не имея возможности выйти из порочного круга. Стоит консерватизму перейти границу дозволенного и заглушить всякое новаторство – как новаторская энергия накапливается и взрывается с оглушительной мощью, сметая всякое препятствие на своем пути. Однако стоит ей перехлестнуть за какую-то определенную границу, иссякнуть, выплеснув всё накопившееся – как маятник тут же стремится в обратную сторону, дабы восстановить равновесие. И в обратную сторону его тянет чуть слабее, нежели в ту. А затем снова назад – и еще чуть слабее.
   Новатор своим умом и талантом словно забирается на самую высокую точку и осматривает с нее свой город, а заодно видит и дальше за его пределы. И он видит, что за стенами города тоже можно жить и развиваться. И тогда он стремится разрушить эти стены, которые, как ему кажется, препятствуют прогрессу. Однако жители сдерживают его пыл, указывая ему на то, что он, как бы высоко ни стоял, всё же не может видеть всего, что таится за горизонтом. И лишившись стен, город станет беззащитен перед любым внешним врагом. Здоровым компромиссом в этом случае было бы возведение новых стен, чуть дальше прежних – и только после этого разрушение старых, когда их ненужность станет для всех очевидной.
   Новаторская сила всегда разрушительна, ибо только разрушив старое, можно начать строить новое. А новое всегда кажется новатору лучше старого. Консерватор же вечно стремится сохранить то, что есть. И наиболее здоровым компромиссом всегда является медленное, плавное, постепенное реформирование. Не решить проблемы, как того хочет новатор – а решать их, ибо нельзя просто решить сложную проблему. Только адским и кропотливым трудом, отнюдь не вдохновенным и возвышенным, но занудным и муторным, через борьбу и преодоление, через болезненные ошибки и мучительные сомнения – только так достигается развитие и прогресс.


   Новаторы из двух разных стран лучше поймут друг друга, нежели новатор и консерватор из одной страны, как просвещенный русский и просвещенный француз лучше поймут друг друга, нежели просвещенный русский и его безграмотный сосед. Новаторы вертятся в сфере общечеловеческой мысли и общечеловеческого опыта. Они оперируют искусственными теориями обустройства общества. Однако на деле работают лишь те теории, которые вызревают из самых недр народной интуиции, порождены многовековым опытом именно этого конкретного этноса, оправданы острейшей для него необходимостью и выстраданы им на практике. И никогда не приживаются нигде чужеродные теории, выведенные из абстрактных рассуждений.
   Проще говоря, новаторство хорошо тогда, когда к необходимости его и непосредственной сути его люди приходят сами, исходя из своего опыта, а не перенимают откуда-нибудь лишь потому, что там оно хорошо работает. А главное – никакое новаторство не должно начисто истреблять основу всякого здорового консерватизма, которая заключается в понятиях, нигде, быть может, не зафиксированных, но естественно осознаваемых людьми, передающихся с молоком матери и составляющих выразимую лишь в искусстве природу всякого этноса.
   Это отчетливо видно на примере языка. Всякий естественный человеческий язык исторически формируется сперва из неосмысленного ощущения, что вот этот предмет похож почему-то именно на это сочетание звуков. Всякая теория языка, всякие правила его орфографии и грамматики, пунктуации и синтаксиса – приходят гораздо позже, лишь констатируя и исследуя то, что уже существует. Как и Ньютон вовсе не открыл закон гравитации, но лишь констатировал его и исследовал. Искусственное эсперанто всегда будет лишь любопытным экспериментом, но никогда не сможет заменить естественный, сформированный веками язык.
   Еще лучше это ясно на примере музыки. Гайдн написал более ста симфоний – однако использовал весьма ограниченное число музыкальных средств. Он создал огромное количество чудесной музыки, не выходя за пределы трех основных гармоний, соединяемых между собою по строгим правилам и проверенным образцам. И он делал это не потому, что существовал закон, запрещающий выходить за пределы этих трех гармоний под страхом смертной казни. Он просто чувствовал, как чувствовали все люди того времени, что музыка должна создаваться в этих естественных для нее границах и иначе не может быть, ибо это и есть самое суть музыки. И только в таких условиях возможно было появление Бетховена, который титаническим усилием воли раздвинул эти границы, хотя даже Гайдн, как истинный консерватор, не понимал и не принимал его музыку.
   Однако на девяносто девять процентов музыка Бетховена – это тот же Гайдн, те же три гармонии. И лишь один процент делает Бетховена Бетховеном. После него музыка уже идет по пути разрушения этих девяноста девяти процентов, освобождения от них и выхода в бесконечное космическое пространство. Но как ориентироваться в этом пространстве? Что раздвигать, если границ больше нет? К чему прибавить один процент, если нет девяноста девяти? И музыка теряет нить своего развития, блуждает в потемках безжизненного космоса и не знает, куда ей дальше идти. Чего ж теперь удивляться, что не рождается больше Бетховенов?
   Как всегда в таких случаях, на помощь приходят искусственные теории. Разум человеческий, как в истории с Вавилонской башней, пытается заменить собою Разум Божественный, который хоть в каком-то (пусть искаженном) отражении таился в разрушенном здании консерватизма. Естество музыкальных построений подменяется математической искусственностью. Хотя гайдновские законы не были придуманы Гайдном, как закон гравитации не был придуман Ньютоном. Они не были искусственно сконструированы, как эсперанто, но формировались веками естественным путем и лишь позже были осмыслены теоретиками.
   То же самое случилось ныне со всем человечеством. Качели новаторства-консерватизма вдруг раскачались в сторону новаторства с такой силой, что завертелись вокруг своей оси, а потом и вовсе слетели с нее и устремились невесть куда, ведомые лишь центробежной силой. Само слово "консерватизм" стало ругательством, означающим – отсталость, ретроградство, филистерство, косность, зашоренность. Мир утратил свою естественную форму, а значит – естественный вектор своего развития.


   В середине ушедшего века мы дивились тому, как просвещеннейший европейский народ с богатейшей историей, народ, породивший Баха и Гёте, Канта и Гегеля – вдруг словно слетел с катушек и бесчеловечностью превзошел любое средневековое варварство. Только вдумайтесь: нашего безграмотного крестьянина царских времен можно ли было так легко напичкать геббельсовской пропагандой и повести умирать за ее идеалы? Нет – потому что у нашего безграмотного крестьянина были четкие понятия добра и зла, с которых не так-то просто его было сшибить какими-то доморощенными теориями. Он эти понятия и сформулировать-то толком не мог, не говоря уж об их философском обосновании, оправдании и объяснении – однако впитал их с молоком матери и ни на миг не допускал их возможной ошибочности.
   Конечно, они могут быть ошибочны, отсталы и регрессивны. Конечно, они должны развиваться и двигаться вперед. Для этого и существуют новаторы. Однако новаторство должно расширять имеющиеся границы, а не рушить их совсем. Новаторство невозможно, когда этих границ нет вовсе, ибо это уже – Вавилонская башня. Всякое новаторство должно исходить из естества и его актуальных потребностей. Всякое новаторство должно сдерживаться прочными стенами консерватизма, встречать себе на пути препятствия и с трудом пробивать через них дорогу. Ибо всякое развитие, всякий прогресс возможен только через борьбу и преодоление.
   Всякое здоровое общество имеет форму, как всякая душа заключена в тело. Не бывает совершенных форм, как не бывает совершенных тел – всякая форма должна либо развиваться, либо стареть и умирать. Но душа может развиваться только в своем собственном теле. Больное тело можно и нужно лечить путем долгих и подчас мучительных процедур. И вылечив одну болезнь, мы еще не застрахованы этим от новых. Но невозможно взять и "переодеться" в другое тело. Чтобы тело было здорово, за ним непрерывно нужно ухаживать, кормить его и содержать в чистоте. А всякое тело здорово лишь тогда, когда всякий его орган выполняет свою функцию. Потеря формы, отказ тех или иных органов выполнять свои функции – означает смерть тела, а значит невозможность души функционировать в материальном мире.
   Да и форма какая-нибудь рано или поздно появится. Просто разрушая формы, веками слагавшиеся из проверенных поколениями кирпичиков, мы обрекаем себя на неизбежный поиск первых попавшихся кирпичиков, из которых можно слепить хоть какую-нибудь форму. Так и появляется форма наподобие нацизма, за которую шли на смерть даже весьма просвещенные люди, ибо не за что было больше идти на смерть, а человек нуждается хоть в чем-нибудь, за что можно отдать свою жизнь. Всякое общество нуждается хоть в какой-нибудь форме для своего духовного выживания и готово принять даже самую уродливую и насквозь лживую, какая первой подвернулась под руку, ежели нет другой.
   Новатор – всегда индивидуалист, тогда как консерватор больше склонен к коллективизму. Именно поэтому никакое новаторство не способно объединять людей. Консерватизм уступает новаторству в плане образования и просвещения. Но он ближе к Богу, к земле, к естеству и природе. Ничто человеческое не способно объединить человечество, никакой человеческий разум не способен вести единую нить эволюции. Это может лишь Божий замысел, и когда новатор пытается подменить Божий Разум своим – это ведет лишь к разрыву в цепи поколений. Только в консерватизме может быть подлинное единство – новаторство же необходимо лишь для того, чтобы это единство не обратилось в застой и закоснение.
   Человек – образ и подобие Божие. В нём таится бездна нереализованных возможностей. Наш ум – всегда горд и уверен, что выше него ничего нет. Но наше подсознание знает гораздо больше. И пользу всегда приносит лишь то новаторство, которое совершается многолетней работой миллионов подсознаний, каковой является всякий естественный язык и всякая великая музыка. Наш ум не способен охватить всего, ибо столь же ничтожно мал в сравнении с Истиной, сколь наше тело – в сравнении со Вселенной.
   Человек создан Богом, и когда он строит свою жизнь, пытаясь проникнуть в собственное своё естество – только в этом случае исполняет он Божий замысел. Только когда он открывает закон гравитации, а не конструирует свои собственные искусственные законы – открывает он Божий замысел. Только когда он долгие века терпеливо ткёт каноны музыкальной формы, пытаясь вслушаться в само естество звука и слуха – только тогда слышит он Божий замысел. И только когда через множество поколений формирует он свой язык, поначалу лишь отыскивая в своем восприятии подходящие каждому предмету буквосочетания – только в этом случае рождается подлинно натуральный язык, способный внятно передать понимание Божьего замысла грядущим поколениям, чтоб не "порвалась дней связующая нить".