«Однако прежде чем вы начнёте мне своё тайное повествование, – обратился Лесовод к Каганбекам и поставил свою чашечку на стол, – не соблаговолите ли уж поведать мне, заодно, о том, где мы, собственно говоря, находимся? Любопытно знаете ли».
«А это Тридевятое Царство, – ответил ему Каганбеки, чуть ли не хором. – Только наоборот».
«Как это наоборот?» – удивился Лесовод.
«А так вот, – ответили они, опять же чуть ли не наперебой, – наоборот: цифру «9» надо лишь поставить вверх ногами, и всё».
«А, – понял Лесовод. – Так бы сразу и сказали. Ладно, – продолжил он и, вновь отклонившись к спинке кресла, как бы невзначай взял вновь чашку с чаем, как бы невзначай сделал вид, что отпил чай, и как бы невзначай сделал ещё кое-что, важное, и продолжил: – ладно, рассказывайте ваши сказки».
И повёл тогда свой рассказ-историю Каганбек, похожий на барыгу:
«Я не буду рассказывать вам нашу тайну и историю с самых седых туманных времён, – потёк он в своей загадочной речи, – я позволю себе оставить это за порогом моего повествования вам; я начну с более близких времён. Итак, - приосанился поудобней на своём с высоченной спинкой стуле повествующий Каганбек и продолжил свою легенду, – было у нас, в излучине Великой Реки, могучее царство-государство, которое некоторые представляют почему-то в виде льва, козы и змеи, но это всё поклёп, ибо было наше царство-государство великое и благолепное, и собирало оно огромную дань, девицами и всем прочим, со всех окрестных подвластных народов, но… – тут Каганбек хмыкнул, высморкался и продолжил, – но разорил его некий ужасный князь ругов и соколовян, спустившийся вниз по большой реке; и пришлось нам рассеяться и собраться потом вновь в других городах-царствах на берегах Срединного моря; и богатели мы, как прежде, и даже пуще уже того, ибо давали всем народам в рост-лихву денежки и овладевали через это теми народами и их имуществом, и землями, а потом, в силу разных нехороших обстоятельств, вообще, перекочевали на туманный Албанский остров канглов и саков, и стали оттуда проповедовать по всему миру культ Мамоны и Либера – для профанов и туземцев, – дабы владеть ими и их землями, а сами – поклонялись мы Мудрому Пустынному Духу; и владеем мы таким образом всем Земшаром и его народами; да только вот с одной страной и с одним народом у нас всё время какие-то неувязки выходят, с твоей страной, – мрачно кивнул Каганбек в сторону Годолюба, – вот, бывало, всё, казалось бы, конец ей настал, покорили мы её, овладели ею, в прах опрокинули, ан нет – глядь, снова восстала из пепла, ещё пуще прежнего. И только вот сейчас, наконец, мы овладели ею окончательно и бесповоротно, напустив свою Великую Ворожбу…».
«И ты тоже, – вдруг, захихикав, обратился далее сей Каганбек к Годолюбу, – сейчас помрёшь, потому что чай который подали тебе – вестимо, весьма отравлен; но ты только обездвижен будешь и не сможешь нам никак сопротивляться, а мы тебе учиним самую страшную муку!…».
Но поставил тут Лесовод свою чашечку на стол с чаем ядовитым зельным, и увидели Каганбеки, что полна она, ибо не притронулся к чаю-то Лесовод; и Непослушник тоже не притронулся.
И не обратил внимания Каганбек, и иные Каганбеки тоже не обратили внимания, на то ещё, что когда повёл Каганбек свой рассказ, то поставил изготовившийся его слушать Лесовод, как бы невзначай, Часы свои Песочные заветные на стол, и потёк в них Песок Времени, а сейчас как раз весь песочек-то и просыпался, вытек, и вышло, истекло, значит, их, Каганбеков, Время…
И клюнул тут носом Каганбек, похожий на барыгу, ведший свой рассказ; и прочие Каганбеки тоже клюнули носами, – и уткнулись рыльцами в свой круглый стол…
И уснули они и захрапели; и так, значит, и остались с носом своим.
И застыла в растерянности прислуга, прихвостни да вертихвостки, не зная, что им теперь делать?, кому прислуживать?, ибо они, как многие из людей, потерялись совсем, когда не стало у них, вдруг, Хозяина и Господина; а они не могут жить без Господина и Хозяина; и их Господином и Хозяином, значит, должен стать теперь тот, кто победил их старого Господина и Хозяина, – и, значит, этим их новым Господином и Хозяином должен стать Лесовод, победивший их прежнего Господина и Хозяина; но Лесовод вовсе и не думал становиться их, подобострастно взирающих на него, Господином и Хозяином…
И присмотрелся Годолюб в смотрящих подобострастно на него прихвостней и вертихвосток и, вдруг, провидел в их безличной мрачной толпе одно настоящее девичье лицо, – и спросил он, удивлённый, улыбнувшись слегка, эту девушку: кто она?, и как её имя?
«Берегиня я, – ответил девушка, – была, всех местных, замурованных в асфальт и трубы источников, взятая сюда в неволю. А зовут меня – Веда Агатова. Но разве имя – это так важно?»
«Имя оно всегда важно» – сказал ей Годолюб.
И тут же ещё поинтересовался: а не знает ли она, где Кощеева Игла всего этого безобразия находится?
«А вот тут, – ответила берегиня Веда Агатова, – и приоткрыла дверцу потаённую в пыльной нише, – вот тут и меч-кладенец и нож-засапожник к нему».
И взял Годолюб, во тьме замерцавшие, меч-кладенец в руку и нож, ещё один, за сапог засунул, и пошёл было в открытые, далее, яко пасть, Ворота Тёмные, – но сомкнулась, вдруг, зубастая змеиная пасть Ворот и преградила путь; но – вышиб Годолюб сомкнувшиеся змеиные клыки и резцы, и – вошёл внутрь. – А там уж и выбежали ему навстречу, весьма резво, огромные стражники, по команде единой, больше дюжины, и у них, у каждого, знаки Клетчатой Тамги на лбу зияли и на различных иных частях безликих их тел и их броней тоже, и засверкали их сабельки и иное всякое вооружение; – но тут же разнёс их Годолюб своим дивным мечом-кладенцом в клочья и клочки, разметав их по сусекам и закоулочкам, порубил их в винегрет и капусту, – и прошёл дальше. – А Непослушник и Веда Агатова последовали за ним.
И шли они, в полумраке, мимо куч мусора разбросанного и клеток всяких, с безумными страшными существами, громко кричащими и страшно визжащими, и другие звуки ужасные издающими, да прутья клеток грызущими.
«Вот этих существ, – указала Веда Агатова на подобных одержимых, с длинными бородами, в одной из клеток, – Каганбеки тут дрессируют нарочно и иногда выпускают на волю, чтобы они что-нибудь взорвали или жестоко убили кого-нибудь, и тем самым запугали, пуще прежнего, несчастное население, чтобы оно ещё пуще преклонялось перед Каганбеками, как якобы перед защитниками своими и благодетелями».
«А вот этот гнус, – указала она на иной аквариум, со множеством в нём зудящих мух и иных малюсеньких существ, – Каганбеки тут тоже нарочно вскармливают, а потом выпускают на несчастное население, дабы эти несчастные мучились и умирали от этой гнусной заразы, а Каганбеки, и их прислужники, лакеи да холуи, потом приходили, в белых одеждах, и вроде как «спасали» этих несчастных людей от гнусной хвори и напасти своими лукавыми снадобьями, – да только те «спасительные» снадобья только ещё пуще морили несчастных этих людей».
И тут же, судя по всему, стояли и бочки с оным зельем-снадобьем, и что-то булькало и скрежетало, как железо по стеклу, тихо-тихо, в этих гиблых бочках…
И вот дошли они, и Годолюб, и Непослушник, и Веда Агатова, вскоре, миновав все ряды клеток, аквариумов и иных страшных инкубаторов, во всём их жутком множестве, до последней каменной глухой двери, – однако, увы, даже берегиня Веда Агатова не знала, как её открыть.
И присели они тогда все, в задумчивости и утомлённости, на камни, и – вдруг, услышали знакомый звук: «шурш-шурш», – и, вот, в полумраке длинных коридоров, сквозь шум капели замурованных подземных источников, показалась сперва тень Шуршика, а вскоре – и сам домовик Шуршик.
И он, поздоровавшись, поведал, раскрыл слово заветное, которое должно открыть эту глухую дверь.
Только слово это было не звуковое, как обычно, потому что эта дверь-тупик, действительно, была совершенно глухая и ничего не слышала, а – показательное, наглядное: а именно – кукиш.
(окончание следует)