Жестокость

Ада Платонова
  Моей дочери Анне посвящается








    Она бежала по лесу,  стараясь держаться подлеска и кустарника,  пригибаясь  в высокой траве. Она ни разу не обернулась -  потеря времени была губительной. Да ей   и не нужно  было  оборачиваться  – она ощущала преследователей всеми клеточками своего тела, всеми  дарованными природой сенсорами. Она  чуяла их дыхание, их запахи,  голоса.  Они  были не очень далеко,  и  она  не имела права проявить слабость, усталость  - от её стойкости  зависела жизнь маленького любимого существа,  семенящего рядом.   Её сын, пухленький  неуклюжий карапуз, старался не отставать от матери, понимая своим детским умишком, что  это уже не игра. Он не ныл, не плакал, он бежал молча, смешно путаясь в траве  короткими  ножками. Ему было очень страшно, но этот страх толкал его, как пружина, и он  двигался вперед, понимая, что  гораздо  страшней –  отстать от мамы.


         Сын не давал ей возможности бежать быстрее. Сама  она, может быть, и оторвалась бы от погони. Да и лес она знала хорошо, куда лучше, чем её преследователи.


         Она выросла в этом лесу.   Казалось, только вчера  была такой же, как её малыш. Вместе с другими детьми она играла в прятки в зарослях орешника, весело носилась по мягкой листве, радовалась солнцу и  теплу. А потом  шумной  оравой детвора   летели  к лесному роднику, и жадно пила  самую  вкусную на свете воду, холодную, сладкую, пахнущую мхом и лишайником.
Набегавшись, она ложилась  в  прохладную траву, и, сквозь кружево листвы, наблюдала за движением облаков. А вечером, прижавшись к маме,   тихонько вторила  взрослым,  певшим песни, древние, как её род.


          Незаметно она подросла, стала стройной и гибкой. На неё заглядывались ухажеры. Но она их не замечала. С особо назойливыми была горда,  иногда агрессивна. Так было, пока она не встретила его. 


          Он был  ей под стать - смел, силен,  бывало даже опасен. Но в её присутствии   терялся, смущался,  становился  ласков, заботлив и кроток. И она покорилась его нежной силе, стала ему верной женой. Красивая, ох,  и красивая   была пара!


        Она родила ему трех детей, получив новый дар - радость материнства.  Но судьба  оставила в живых только одного – того,такого дорогого и выстраданного,  которому сейчас грозила смертельная опасность.

Эта опасность подстерегла их у родника, излучающего пьянящие ароматы мхов. Первым её порывом было стремление мчаться к своим, таким надежным, родным, которые не предадут и помогут.  Но через долю секунды она и сын уже бежали  подлеском  в направлении, уводящем погоню от  места стоянки тех, кто был ей дороже жизни. Она не имела права выдать  лагерь, обречь тем самым  других детей на неминуемую гибель. 




         Погоня казалась бесконечной. Они устали, им требовался  отдых; пусть недолгий, но  покой. Она знала укромное место у холма,  в корнях векового  дуба. И  из последних сил держала путь к нему, моля своих богов, чтобы её малыш выдержал.  Боги сжалились, и через несколько изнурительных минут она уже подталкивала малыша вглубь укромного грота,  сама  втиснулась за ним и замерла, переводя дыхание.   Те, кто гнали их вперед, вдруг потеряли беглецов из виду. Здесь мать и сын  были не заметны, и преследователи могли бы проскочить мимо.
 
        Но она слышала лай собаки,  а собака  все равно возьмет след. Значит,  это была просто короткая передышка.  Спастись у них был  один-единственный шанс  - успеть добежать до ручейка, вода которого  не даст собаке их учуять. Да и ручеёк не широк и не глубок – сын сможет его преодолеть. Беда в том, что до него еще не близко. Но это было  их единственное спасение, пусть хрупкая, но надежда. 


       Пока погоня еще далеко, нужно пробираться  к ручью. Покидать убежище  не хотелось - оно давало  иллюзию  безопасности. Ребенок даже стал дремать. Но она понимала, что это ложное ощущение,  что дуб может сыграть с ними злую шутку, и  тогда  они окажутся здесь в западне.


       Растормошив малыша, она потянула его к выходу. Сделав стремительный рывок в сторону ручья,  вдруг замерла, первый раз оглянувшись.  На уровне инстинкта с ужасом  осознала  свою непоправимую, гибельную  ошибку -  она позволила врагам  приблизиться на недопустимо близкое расстояние.


    - Вот они, смотрите! – радостно орали преследователи.


     Остервенело  лаяла собака и рвалась с поводка.


     Все потеряло смысл.

     Им не уйти.

     В  её мозгу разом  вспыхнули и сгорели все мысли. Кроме одной – и эта мысль причиняла её физическую боль: как защитить сына?


     Один из нападавших вскинул ружье.  За секунду до выстрела она упала, закрыв собой малыша.


               *  *  *  *  *


    -  Ну и помотали они нас,  -  устало сказал стрелявший.


   -  Волчица молодая, здоровая, хитрая, - хмыкнул  второй, - да все равно не ушла.


   - А где щенок, его что, тоже зацепило? – вдруг заинтересовался третий.


     Егерь оттащил за задние лапы  убитую волчицу – под её еще теплым телом жался к земле  перепуганный до полусмерти волчонок,  измотанный,  дрожащий, но живой  и  не раненный.

 Собака оскалила клыки и утробно зарычала.

  - Цыц, Барс, сидеть! – прикрикнул егерь и ухмыльнулся,   - смотри, какой светлый, почти белый. Ну что будем делать с ним – добьем? Он все равно один подохнет.


  - Сосунок еще,  - сказал третий, - если воспитать как собаку – знатный охранник получиться.


    Он быстро соорудил из веревки петлю и накинул на шею волчонку. Малыш попытался укусить его за руку – и тут же получил затрещину.


   -  Ишь ты,  кусается, -  засмеялись охотники, -  ну-ну,  ты не забывай – он все-таки волк!


     - Ничего, я из него дурь выбью.


        Он затянул петлю потуже.


        Посмеиваясь и  смакуя  подробности охоты, люди двинулись в сторону деревни,   таща за собой плачущего и  упирающегося из последних своих силенок  осиротевшего  малыша.