В Лансдейле состав может простоять очень долго, ожидая встречный поезд из Дойлстауна, иначе им не разминуться, колея-то одна. Никого это не огорчает, никто не торопится в Дойлстаун, все выходят в Лансдейле, оставляя на память кондуктору помятые, пробитые насквозь билеты.
В конце лета, воскресным вечером, я остался один в вагоне, а может и во всём поезде. Два проводника с тоской смотрели на меня, тихонько переговариваясь. Один из них подошёл ко мне и перепроверил билет. Всё было правильно. Ничего не поделаешь, придётся гнать пять пустых вагонов до конечной станции ради этого странного пассажира.
Мы стояли уже минут пять, и никак не могли отправиться. Низкое оранжевое солнце затопило вокзал. Городской сумасшедший на привокзальной скамейке причитал бесконечное: «Покайся, грешник! Покайся!» Мне это надоело, и я спросил у проводника:
— Долго ещё?
— Встречный опаздывает, сэр, — извинился кондуктор. — Ждём.
Мы прождали ещё минуту, потом ещё одну, потом с перрона долетел молодой женский голос: «Скорее, Джорджи, поторопись! Вот наш поезд стоит!». Первым в вагон зашёл мальчик лет пяти, за ним показалась измождённая, стриженная под ноль женщина. Они разместились почти рядом, мне было прекрасно их видно…
— Ты всё запомнил, Джорджи? — женщина пересчитывала мелочь в кошельке, — По одной таблетке каждое утро, не забудешь?
— Нет, мама, не забуду.
— Бабушка старая, она может забыть. Проси её каждое утро эту таблетку, ты должен принимать таблетку раз в день, иначе не выздоровеешь. Ты понял, Джорджи?
— Да, мама. А ты меня скоро заберёшь?
— Папа тебя заберёт. Весной.
— А когда будет весна?
— Сначала будет осень, потом зима, а потом папа тебя заберёт.
Такая долгая перспектива озадачила Джорджи и он замолчал.
На соседнюю платформу подошёл встречный из Дойлстауна. Наш поезд простоял ещё несколько мгновений и медленно поехал вперёд, а город Лансдейл неохотно поплыл назад.
Женщина вдруг охнула и вскочила:
— Джорджи, мы поехали не туда!
Она побежала по вагону мимо пустых сидений, против хода поезда, назад в Лансдейл, и уже добежала до двери в тамбур, и даже открыла её.
— Мама! — закричал Джорджи, — Ты куда, мама!
Она опомнилась и побежала обратно.
— Надо что-то делать, Джорджи. Мы едем не туда! Сделай что-нибудь, Джорджи!
Она перебегала от окна к окну, хватаясь за немытые оконные стёкла, пытаясь остановить окружающий мир и повернуть его в противоположную сторону. Джорджи тянул её за одежду и плакал:
— Не надо, мама, не надо.
— Нам нужно что-то сделать, Джорджи, — бормотала женщина и вдруг забилась в истерике, схватила сидение и стала рвать и выламывать его с криком, переходящим в беспомощное клокотание. — Остановите поезд!!! Мы едем не туда!
Я вскочил, чтобы помочь, но проводник опередил меня. Он подбежал первым и уже начал успокаивать женщину. Он спросил, что случилось, и куда они едут. Оказалось, что им нужно обратно, в Филадельфию. Ничего страшного, успокаивал их кондуктор, это даже хорошо, что они сели именно в этот поезд. Поезд доедет до конечной остановки и пойдёт обратно в Филадельфию. Тот же самый поезд. Им даже не придётся пересаживаться. Всё будет хорошо. Всё хорошо.
Женщина успокоилась и больше не кричала, только вытирала слёзы. Джорджи шептал ей: «Не надо, мама, не надо»
Я вышел на конечной станции, а они остались.
С тех пор я украдкой всматриваюсь в лица безмятежных пассажиров. Туда ли они едут?
Суровы и непроницаемы их лица. Они уверены. Они едут в правильном направлении.
Они едут туда, куда надо.