В комнате пусто. На деревянную поверхность стола падают уставшие вечерние лучи. Их нельзя назвать закатными из-за цвета: он не такой, как у только что налитого черного чая, в котором еще не успели даже осесть чаинки – как обычно бывает на закате; он цвета майского меда, цвета горчицы.
Такой цвет называют охрой. Но охра по сравнению с этими лучами слишком бездушная и холодная. Этот свет теплый.
Стол сейчас напоминает едва колеблемую поверхность озера: как в озере одновременно просматривается дно и отражается небо, так на этом столе свет сочетается с глубокой тенью, отбрасываемой ветками деревьев за окном.
Окно распахнуто. Ну конечно, в комнату должна врываться весна, принося свои запахи. Запах яблочного и вишневого цвета, сирени, нарциссов. Запах свежести, именно весенней свежести, весеннего порывистого, упрямого и непослушного ветра.
Ветер колышет льняные выгоревшие занавески. Им уже много-много лет, они хранят все радости и печали, они помнят множество сказанных в этой комнате слов. И несказанных тоже.
На стол осыпаются лепестки увядающих в маленькой вазочке тюльпанов. Их красные бутоны сильно контрастируют с разливающимся повсюду на столе золотым свечением. Две недавно проснувшиеся, а потому еще не такие уж бодрые мошки медленно и лениво перелетают с занавески на цветы и навсегда покидают свое зимнее пристанище – эту комнату, - чтобы отметить «новоселье» в коре какого-то дерева, между травинками сочной листвы. Или стать добычей тоже сонного, но голодного паука.
Вокруг стола тень. Туда не могут пробраться ослабевшие к вечеру лучи, поэтому, если отойти от окна, становится холоднее.
Антон оторвался от завораживающего созерцания умирающего дня, взял в руки лежавшую на полке книгу и, усевшись в глубокое старенькое кресло, хотел углубиться в текст. Но что-то не давало покоя, какое-то навязчивое воспоминание без приглашения лезло в голову.
Он знал, что это за воспоминание, но, по его расчетам, оно не должно было вернуться. Прошло уже много месяцев после того, как Она навсегда исчезла из жизни Антона. Он знал, что навсегда. Знал наверняка, потому что, уходя, он сжигал все мосты, обрезал все возможные нити соприкосновения. С тех пор он видел ее всего лишь однажды и не почувствовал ничего такого, что написано в книгах при упоминании «разбитого сердца».
Его сердце отнюдь не было разбито. Да и вообще, что за глупость «разбитое сердце»? Кто придумал этот эпитет, дышащий пафосом, высокомерием и цинизмом? Можно разбить стакан, вазу… окно в конце концов, но не сердце же! Само по себе сердце – всего-навсего ритмично сокращающийся мышечный орган, обеспечивающий организм кровью. Так как его можно «разбить» ?! Да никак.
Просто что-то мешало. Мешало отпускать свои мысли в свободный полет, потому что куда бы не направлялась упрямая цепочка рассуждений, она везде встречала коварную преграду – Ее.
Она была во всем: когда Антон раскрывал первую попавшуюся книгу и взгляд падал на какое-то слово, оно тут же произносилось ее голосом в голове; в супермаркете играла песня и он осознавал, что слышал последний раз эту песню в Ее исполнении – когда Она, стоя на огромной сцене, с сияющими от восторга глазами и порозовевшими от волнения щеками, немного дрожащим голосом выводила высокие ноты; он проходил мимо парфюмерного бутика и вспоминал, как вместе с ней выбирал пронзительно цветочный аромат…
С весной жизнь начитается снова. Но никто не говорит, что «снова» значит с нового листа. «Снова» может начаться однажды пережитое чувство. Как старая травма, уже совсем не ощущаемая, вдруг начинает несильно, но навязчиво «ныть», так старая любовь может, споткнувшись о камень воспоминания, вспыхнуть с новой силой.
Антон опустил книгу и снова посмотрел в окно: там на фоне закатного, оранжево-голубого неба пролетали птицы. Они медленно и величественно расправляли крылья, преодолевая воздушное сопротивление. Так и люди летят и летят, преодолевая бетонные стены времени, разбиваясь о свои же чувства, но летят, чтобы не остановиться, чтобы не упасть, чтобы не умереть. Они хранят свою любовь для «тех самых», а сами чуть не насильно всучивают ее первому встречному.
Люди стареют не от физиологических изменений организма, а от усталости, от нежелания больше сопротивляться сметающим все на своем пути ветрам. Когда птица сложит крылья, она не упадет сразу, как каменная, вопреки бытующему мнению: она по законам физики отлетит в обратном направлении: туда, откуда с таким рвением старалась выбраться.
Человек, переживший любовь, испытывает примерно то же: он борется, любя, он летит все быстрее и быстрее, но получив отпор со стороны возлюбленного, он больше не хочет бороться, будто и не за что, он [опускает крылья] перестает быть прежним: его покидает сила надежды и сила веры, присущие лишь молодым. Так человек стареет.
…У Нее были синие глаза, в них было искристое небо, бездонный океан и неприступный лед. В них было все: и сила, и слабость, и жизнь, и мечта.
В Ее глазах не было любви.