Мы шагаем забытым краем,
А порой по колено бредём,
Мы дороги не выбираем,
Всё ведут нас каким-то путём…
Стихи.ру Владимир Кузнецов 22 «За вагон».
Мы идём по старой, заброшенной гравийной дороге, построенной ещё в далёкую старину по велению Императрицы Екатерины Второй. Дорога проложена напрямую от Соликамского тракта до левого берега Камы через труднопроходимую тайгу и болота. В то время баржи дотягивались бурлаками до этой дороги, грузились солью и сплавлялись вниз по Каме. Соль подвозили к реке подводами из Усолья и Соликамска. Затянуть баржи выше по могучей Каме не хватало ни конских, ни человеческих сил. Шло время. На Каме появились пароходы, буксиры, катера и баржи стали поднимать вверх по Каме к солевым месторождениям. Потребность в дороге отпала.
В народе дорога называлась «Екатеринкой» и ещё долго служила людям. По ней возили лес, ездили на покосы, ходили по ягоды, грибы, на рыбалку и охоту, а в мрачные годы Гулага по «Екатеринке» погнали в тайгу арестантов. Во время войны добавили ещё и женские лагеря.
Срок можно было получить за любую мелочь. От опоздания на работу, до хищения горсти зерна для своих голодающих детей.
В середине пятидесятых годов Камская пойма попала под затопление, и большая часть дороги ушла под воду. Затопило и лагеря.
Мы пересекли водохранилище на моторке и идём этой дорогой по клюкву, на дальнее незатопленное болото. Мой напарник – Александр Иванович, высокий, статный, крепкий мужчина. По профессии он врач – терапевт. Человек весёлый, общительный, обладающий тонким чувством юмора, беззлобной, остроумной иронией и тактом. Общаться с ним легко и приятно. Он, как и я, страстный любитель природы, грибник и ягодник. За многие годы нашего с ним знакомства вместе, мы исходили все окрестные леса и болота. Старый тракт хорошо сохранился, лишь только в низинах тяжёлыми машинами нарезаны глубокие колеи. В колеях вода. Обходим такие места лесом. До отворота на болото четыре километра пути. Всюду, по обочинам дороги, жуткие напоминания гулаговских времён. Валяются ржавые мотки колючей проволоки, детали сгнивших волокуш, загнутые, скрученные железные койки, измятая кабина от старинной машины, обрывки тросов…
Молча, с ощущением какой-то непонятной вины идём по этим местам. Рассматриваем железяки, оглядываемся, словно следуют за нами молодые истерзанные девичьи души, парят вокруг не познавшие любви, материнства, не упокоенные по христианским обычаям…
Сами собой в памяти возникают строки нашего поэта Владимира Кузнецова:
Верхний Лух, или «Екатеринка.»
Как стрела, Екатерининский тракт.
Старина ты наша, старинка
Прошлой жизни доподлинный факт.
На «крючок» за любую промашку,
Как отпор ещё дать врагу?
На нары, на срок, на «шабашку»
Для победы валить тайгу.
За какое же преступленье
Женщин так могли унижать?
Им воспитывать бы поколенье
И детей светлоликих рожать.
Частокол двухметровый, бараки,
Волокуши, пила да топор,
Заключались какие здесь браки
И какой здесь глумился позор?
В душу ломится прошлое с криком,
Пробирает холодный пот.
Слёзы их голубой голубикой
Прорастают в тайге средь болот.
И черники тёмные глазки
Не с укором ли смотрят вслед,
Может, просят огласки, иль ласки,
Иль на прошлое дать ответ…
Вам ответить едва ли смогу я,
Показать, где стоял барак?
Из полена выпала пуля,
Как рубил на дрова чурбак.
Не обхватишь сосна – сушина,
Сотни три, наверно, колец…
Сохранила её сердцевина,
Может, чьей-то судьбы конец…
В сердцевине от пули, быть может,
Умирала и эта сосна…
Кто нам прошлое подытожит?
Всё спустила в «расход» война…
Мы проходим болотистый участок и поднимаемся на высокие песчаные бугры. Тут был лагерный посёлок и назывался он «Весёлый Бор». Цинизм тюремщиков поражает! Даже красоту окрестных сосновых боров и название посёлка присовокупили к тяжести отбывания сроков, уничтожая заключённых морально. Боры полны кедровой шишкой, грибами, ягодой, лекарственными травами, а река и озёра – рыбой. Но заключённые ничего этого не видели.
- Из тайги, промёрзшей до треска
Загоняли людей в барак,
На дверях замкнута железка
И внутри беспросветный мрак…
Вокруг развалины землянок, бараков, валяются железные полозья от огромных саней, ещё не сгнившие подошвы кирзовых сапог, дырявые вёдра, загнутые лопаты, кучи переломанного кирпича.
С тяжёлой душой проходим и это место. Вот, наконец, и наш отворот на болото. Выходим на тропинку и перед спуском в болото упираемся в свеж расчищенную большую площадку. На ней в ряд стоят несколько трелёвочных тракторов и вагончик на больших автомобильных колёсах. Из трубы вагончика идёт дым. Мы остановились, оглядывая площадку, соображая, как её лучше обойти.
Скрипнула дверь вагончика, и раздался раздражённый окрик:
- Эй, кто там опять бродит?! Не видите, тут техника стоит? Отходите в сторону! И чего тут бродят! - От вагончика, прихрамывая, шёл к нам бородатый, сердитый старик.
- И чего бродят, болото всё вытоптали, ягод нет, отходите в сторону!
Александр Иванович улыбнулся.
- Не ругайся, отец, мы не воры, мы тропинку высматриваем.
- А чего её высматривать! Вон она за площадкой. – Старик подошёл.
- Что, батя, пакостят у тебя тут? –Спросил я.
- Как не пакостят! И солярку сливают, и трактора нарушают! То трубки медные отломят, то алюминий скрутят! А мне отвечать! – Я оглядел лес.
- Недорубы валите?
- Да, недорубы и валим, тут их много, в неудобицах…
- А кто валит батя, не «Пихтовый»?
- «Пихтовый». А ты откуда знаешь? Бывал на посёлке? – заинтересовался старик.
- Не только бывал, но и жил.
- Ну?- старик оживился. – И чей ты будешь?
- Мой отец в гараже работал механиком.
- Механиком? Уж не Гаврил ли Тихоныч?
- Да, он и есть. – Старик аж присел:
- И кто же ты будешь? Женька?
- Нет, не Женька. Колька я.
- Кольша?! Не помнишь меня? Я у вас дома столько раз бывал! С Тихонычем выпивали… Я в гараже сторожем был и аккумуляторы заряжал…
- Дядя Паша?
- Точно! Вспомнил? А отец где? Живой?
- Нет, умер в восьмидесятом году.
- О-о, умер…, - старик опустил голову, - А я вот живой пока… А ведь мы с ним однополчане. В тридцать седьмом году вместе служили в Первой Смоленской Тяжёлой танковой бригаде. Как война началась, так разбросало нас, а в посёлке встретились! Вот ведь как оно бывает… А клюквы, Кольша, в болоте полно! Только далеко не ходите, а как спуститесь, так заворачивайте влево, вдоль протоки. Там ягода крупная и никто не ходит! Ступайте с Богом! На обратном пути зайдите в мою сторожку…
- Хорошо, дядя Паша, зайдём. Спасибо!
Мы спустились по тропке до болота и в самом деле возле протоки набрели на хорошую, неисхоженную плантацию клюквы. Довольно быстро набрали по ведру и сели перекусить.
Огромное болото простирается на километры до самого берега водохранилища. Можно, конечно, и с воды подъехать к болоту, но уж очень там берег топкий, пока проберёшься до ягод, не один час уйдёт. Проще по тракту пройти. Болото красивое, ровное, как футбольное поле, только изредка стоят одинокие сосенки. Высокая трава, мох, небольшие кочки, и ягоды, ягоды, ягоды… Где-то мелкие, где-то крупные, где много, где поменьше, но только везде клюква. Такое уж это болото, кроме клюквы, никакие ягоды не растут. Богатство природы поражает! Кажется, не хватит никаких сил собрать все ягоды на этом болоте…
Набрав ещё по ведёрку, поднимаемся в высокий лес. Возле тракторов нас встречает дядя Паша. Мы его едва узнали. Старик выбрит, на нём чистый старинный костюм с широкими лацканами, на груди – медаль. Он возбуждён и, кажется, взволнован.
- Вот, Кольша, встречаю вас! Пойдёмте в сторожку, Тихоныча помянем, мы же друзьями с ним были…
В сторожке на маленьком столике стоит бутылка красного вина, на газете нарезано сало, хлеб.
- Проходите, ребята, садитесь на чурки, я давно вас жду.
В вагончике натоплено и пахнет махоркой. В дальнем углу, на нарах, постель старика.
- Вот, Кольша, тут я и живу всё лето. Караулю. Как рабочие приезжают, по клюкву хожу, на рыбалку. Тут линя страсть сколько! В самом болоте, по протокам ходит. Я и жарю его, и уху варю, девать некуда!
Старик наполнил маленькие деревянные стопки.
- Держите, ребята, помянем фронтовика – танкиста Тихоныча! Пусть земля ему будет пухом…
Мы выпили. Старик снова наполнил стопки.
- Расскажи, Кольша, как Тихоныч умер?
- Когда ещё в посёлке жили, ночевал в гостинице «Золотой Хряк».
- Какой это хряк? Никакой гостиницы у нас не было.
- Да это отец сам придумал, для смеха. Осенью пришёл рано утром домой, трясётся весь. Мать давай его чаем горячим отпаивать.
- Ты где это ночь-то шлялся? – А он хохочет:
- В гостинице «Золотой Хряк» спал с поросёнком. Вечером не мог на крыльцо подняться, чтобы постучать, и ушёл спать в сарай.
Вот там он лёгкие и застудил. В больницу не обращался, так, на ногах и перенёс воспаление. Потом это в туберкулёз перешло, а когда мать его в больницу определила, было уже поздно. От двух лёгких островок один остался. Но он ещё год протянул, высох, как палка, колени скрючило. Пришлось крышку гроба переделывать.
Дядя Паша слушал, опустив голову.
- Да… вот как бывает, а в войну из такой передряги живой вышел… Он что, не рассказывал?
- Нет, про войну он вообще ничего не рассказывал. – Дядя Паша поднял стопку.
- Давайте выпьем, да я вам расскажу, счас уже можно. – Мы снова выпили.
- Рассказывать-то, Кольша, нерадостно, а уж детям слушать вовсе ни к чему… Интересно ли слушать, как после каждого боя прутьями орешника человеческие останки из гусениц выковыривали! Кишки, намотанные на траки, убирали… И ведь не только немцы под танки попадали… Разве можно было про это рассказывать?! – Старик помолчал, сноровисто скрутил «Козью ножку», закурил, выпустив на нас облако махорочного дыма.
- А знаешь ли ты, Кольша, как его ранило? Под свои бомбы он попал! Захватили наши колонну новеньких «Тигров», посадили наши экипажи и по немецким тылам хотели ударить. Ясное дело, что в секрете всё держалось. Тихоныч со своим экипажем и попал туда. Ну а наши лётчики увидали танки с крестами и давай их утюжить… Всю колонну разбили. Танкисты под танками прятались, но мало их выжило… Вот твой отец и получил там два ранения, а экипаж его весь погиб. Он вас всех в честь друзей, погибших назвал. Так что танкисты вы… Живы ли братья-то?
- Живы, дядя Паша. Сашка только ногу потерял, на катере, под кардан попал.- Старик покачал головой.
- Надо же, без войны ногу потерял… А я вот в сорок третьем без ноги остался. У меня же протез от колена. А мать твоя, Тоня, жива?
- Нет, дядя Паша, её тоже нет в живых. Посмотрела по телевизору сеанс Кашпировского, а на утро – инсульт. Через год умерла. Так и не смогла от инсульта оправиться. – Старик покачал головой и снова наполнил стопки.
- Давайте и Тоню помянем. Она у вас тоже фронтовичка. С эвакогоспиталем до Венгрии дошла! Там они с Тихонычем и сошлись.
- Да, это я знаю, старшая наша сестра Лариска, в Венгрии и родилась в сорок четвёртом году.
Старик снова скрутил цигарку, закурил, глубоко затянувшись.
- А меня в сорок третьем комисовали…. Но я неплохо воевал… Медалей у меня много и орден «Отечественной Войны» есть. Только внучок награды в город увёз, на хранение. Я ему велел на Девятое мая привезти, но он не приехал, не смог, видать… А эту, - он показал пальцем на грудь, - недавно дали, юбилейную. У Тихоныча тоже полная коробка медалей была, он показывал, он ещё и в Финскую воевал, - старик снова глубоко затянулся и смолк, опустив голову. Мы поднялись.
- Нам пора, дядя Паша, пойдём мы.
- Ступайте с Богом. Ежели ещё приедете, зайдите ко мне, можете и ночевать.
Через предвечерний, померкший лес мы шли обратно молча, лишь изредка перебрасываясь отдельными фразами. Каждый думал о своём. На берегу сели на брёвнышко перевести дух. Александр Иванович, окинув взглядом присмиревшую водную гладь, красивый, багровый закат, густую стену зелёного леса, с горечью сказал, ни к кому не обращаясь:
- До чего же ещё глуп человек! Всё воюет и воюет… И когда он поумнеет?!
Взревел мотор, и мимо понеслись разлетающиеся брызги.
Фото из интернета.