В дом Ивана Кузьмича, по медной антенной жиле проник мировой кризис. Обсеменил гаденьким вещательные телеканалы, а вскоре и расцвёл в них трагичным пафосом. Зная по опыту, что при таком густом драматизме резко увеличивается поголовье всяко разных аналитиков, коим жить бы надобно в завтрашнем дне, а не «мусорить» своим «Помяните моё слово» в сегодняшнем, Иван Кузьмич вживаться в кризис не пожелал, решив игнорировать и кипение провидцев.
Тем более что кризис этот, какой достойной внимания фантазией не отличался, давил по старинке – тыкал пальцем в пугливого гражданина и, пуча глазищи, вопрошал: «А ты, сукин сын, подумал о своих детях?!» Дети при этом должны были бы враз видеться чумазыми, надувающими сопливые пузыри и, обязательно обутыми в лыковые лапти. Почему именно в лапти, Кузьмич объяснить себе не мог, но знал, что это должно было бы быть обязательным.
Причём дети эти на вопрос: «О чём мечтаете, малыши? – обязаны были бы прокричать, перебивая друг друга, - Даёшь, цену нефти!!! Растудыт твою Снежную Королеву!» А самому сукиному сыну надлежало бы хвататься за голову, частить сердцем и ждать тёмных новостей. Одним словом – трястись тотально, причитая страшное: «Что же будет?... Что же будет?...»
Представив себе такую картину кризисных давлений, Иван Кузьмич вздохнул, выключил телевизор и подошёл к окну. На улице, в песочнице, ковыряя совками и лопатками выделенный им стройматериал, играли очень даже симпатичные, чистенькие детишки. Лепили себе куличи и кулебяки без видимого сопливого пузырения.
Если же у какого кондитера или строителя нет-нет, да и сверкало что-то под носом, то к нему тут же подскакивала его мамашка, и мягким платочком вытирала предательскую кризисную каплю.
Глядя на копошение, ничего не знающей ни о каких катаклизмах, мелюзги, Иван Кузьмич воодушевился, можно сказать, что и потеплел сердцем, и решился на произнесение короткой, но пламенной речи. Он прижался лбом к оконному стеклу и тихо заговорил.
«Как же быть? Как же быть?... Мы-то это уж ладно… Чёрт с нами со всеми… Вот как бы вам бы понять… Что вот тебе, девочка в белой курточке, ну никак нельзя лупить лопаткой по лбу мальчика в синем комбинезоне… А тебе, бутуз щекастый, упаси бог, отбирать куклу у девчонки в зелёном… Именно – упаси бог… И дело тут вовсе не в каких-то там приличиях и манерах… Что приличия – плюнуть, да растереть.... А в том, что все вы тут из одной песочницы, а значит не пришлые и не забредшие… Свои… Мы тоже вроде бы были свои… Но, как-то не по-настоящему что ли… До нас это как-то не дошло в полную силу, что все мы «мама мыла раму» говорящие – из одной песочницы… Может быть до вас это и…»
Тут Иван Кузьмич вздохнул и подумал о том, что ведь именно об этом, так или иначе, и говорят великие, те что и светочи, и надежды… А он, Кузьмич, в своём монологе банален. Банален, а где-то и смешон со своими кургузыми наставлениями и, вдруг возникшем желанием, перекрестить неутомимых тружеников песочницы. Постояв ещё с минуту у окна, Иван Кузьмич всё ж таки собрался с духом и, гоня ложную неловкость, взял, да и перекрестил увлечённых карапузов.
После чего пошёл на кухню, заварил чайку, вернулся в комнату с кружкой бергамотового и, сев в кресло, вновь включил телевизор. В телевизоре мировой кризис пестрел аналитиками и, рыча, кидался на сукиных детей…