Оттепель. Ольга Ланская

 
12 февраля 2013 г.

У нынешнего февраля голос скрипки.
Нежно, протяжно, неспешно по жильным – не металлическим! – струнам звучит скрипичное адажио нежданными капелями, взрывается каскадами льда в водосточных трубах, замирает в талых снегах Фонтанки, вспыхивает серебряными аккордами под Ломоносовским мостом.

Там – стремнина, вода долго не замерзает. И милосердно вскрывается раньше, чем где-то.
Видимо, для перезимовавших в Петербурге уток.

Кто-то протоптал на Фонтанном снегу огромные буквы.
Мы всматриваемся, но прочесть невозможно: теперь у нас не столько безалаберного, бесшабашного света, как при Тете Вале, от которого все сияло и пело. И сгорали почки на деревьях от обилия веселеньких бесконечных гирлянд.

Ушла от нас в Москву женщина-праздник.

Новый губернатор по-хозяйски жесток, строг, экономен.
Он не хочет, чтобы снова, как при Тете Вале, люди ломались и гибли от зимних льдов на забытых крышах и заброшенных и улицах, чтобы проваливались в кипяток машины и пешеходы.

Хотя и по сию пору аукается Городу тяжелое Теть-Валино наследство то фонтанами кипятка, бьющими из разворованных труб, то провалами асфальта, то внезапно обесточенными жилыми кварталами.
 
Новый губернатор милосерден. Люди поняли это, очнулись.
Принялись обустраивать отчужденный было от них родной город.

Вот, и порушенный при Хрущеве храм на Сенной взялись восстанавливать.
И помолились у гроба Александра Невского, отобранного у русского Святого досточтимым Эрмитажем…
Отобранный. Оторванный.
Страшно. Кощунственно.
Но факт.

И, как чудо, воскресает из Теть-Валиных руин Литературный Дом на углу Фонтанки и Невского проспекта.

В нем жили поколения петербуржцев-ленинградцев, чьи имена навечно вплетены в венец славы России.

Во время Великой Отечественной в этот Дом возле Аничкова моста попала немецкая бомба.

Его восстанавливали в числе первых.
Тогда-то и появился на его фронтоне знак великой победы Добра над Злом – очертания гвардейских знамен и ордена Победы.
С него-то и начали Теть-Валины со-дружки.

Высоко в небе над Фонтанкой и Невским проспектом, над Лавкой Литераторов и Летним садом вздыбился гром от-бойных молотков, дьявольскими молниями заполыхала сварка.

Дом не сдавался.

Страшное это было зрелище. Сжимались губы. Сжимались в бессилии кулаки…

Вот тогда-то забыли люди о партиях и партийках. Спорах и раздорах. Вот тогда все снова стали ленинградцами.
И Тети Вали не стало. Ушла в Москву. А там и нашла свое самое нужное место. И люди там полюбили ее. Но Санкт-Петербург многое помнит…

И вот, уже видны очертания гвардейских знамен, порушенных, уничтоженных безродным племенем. Не чудо ли это?!

…Нет, не читается надпись на снегу.

Стемнело, да и надо спешить.

В прошлом году всю зиму со снега Фонтанки смотрело на проходящих по Набережной начертанное в детском бес-сильном отчаяньи проклятье какой-то школе.
Не помню номер. Помню, что он был…

Нам пора.
Прощально оглядываюсь.

У самой реки на последней гранитной ступеньке спуска к воде темнеет хрупкая мальчишеская фигурка.

Стоит.
Смотрит на темную Фонтанку.
Лед непрочен. По нему нельзя ходить.
Кричу ему об этом.
Понимаю, что и без меня это ясно.
Но почему-то, перегнувшись через парапет, кричу.
Малыш кивает, достает из кармана телефон. Синей льдинкой вспыхивает в ладошке маленький экран.

… Мы медленно уходим.
Вдоль Набережной на старых гранитных плитах оттаяла узкая тропинка.
Не скользко. И это тоже – чудо.

Февральская оттепель, как скрипичное адажио. Не наслушаться. Но, говорят, скоро снова похолодает.

МАЛАХИТОВАЯ ЖИЗНЬ. "Дневник петербурженки")