Монопьеса
Главное и единственное лицо: Андрей Тапченко, мужчина средних лет.
Пустая комната одинокого холостяка в однокомнатной квартире. Обстановка, судя по мебели, не менялась несколько десятков лет. Диван-книжка, на котором, когда он разложен, спят, когда сложен - принимают гостей. Над диваном ковер с орнаментом. Старая, очевидно, доставшаяся ещё от родителей стенка, в которой гордо высятся хрустальные фужеры из советских времен, некоторые полки заставлены книгами. В углу письменный школьный стол, на котором лежит единственная вещь, в которой угадывается современность. Это небольшой, дешевый ноутбук. Два потрепанных, но уютных кресла.
Извне слышен какой-то шум, собачий визгливый лай, голос Андрея:
- Ангелина Степановна, не беспокойтесь. Ох, ты, ногу отпусти! Что вы, Ангелина Степановна, у вас прекрасная… ой…. Собачка. Не беспокойтесь, мне совсем не больно. Ути, пусик. Только брюки чуть порвал. Мужу привет передавайте.
Слышен звук спешно захлопывающейся двери, в комнату врывается Андрей. Неестественная, натянутая улыбка на его лице тут же превращается в раздраженный оскал. Кидает сумку на кресло, наклоняется к порванной собачьими зубами штанине. Видит, что нога не повреждена, немного успокаивается.
- Вот сука! Хорошо, что ногу не задел, кобель блохастый. Брюки теперь только выбросить. Даже денег на химчистку не предложила…. Хотя могла бы и новые купить.
Снимает куртку и свирепо кидает к сумке на кресло. Скрывается в ванной, выходит в домашних шортах и майке. Открывает ноутбук, включает. Пока ноутбук грузится, уходит на кухню, возвращается с бутербродом, жует на ходу. Садится за стол, нетерпеливо смотрит на экран.
- Хрен с ней и кобелем её паршивым. Подумаем о вечном. Итак, что тут у нас? Как на мой вчерашний пост народ реагирует? Небось, переругались все уже. Ещё бы! Я такие пласты жизни затронул! Вы тут ругайтесь, а я посмотрю. Ай да я, ай да сукин сын! Месяц обдумывал, прежде, чем опубликовать. Не то, что некоторые: «Мой кот жрет горчицу» или «Десять признаков настоящего мужчины». Я один признак знаю, и этого достаточно. На такую ерунду и то отклики ставят, комментарии пишут. А у меня….
(смотрит на экран, расстроенно)
Всего один отклик? Только один?! Но, наверное, обстоятельный и по делу. У меня появился пусть один, но крепкий единомышленник. Или оппонент. Сейчас посмотрим, что тебе есть сказать, далекий друг…
(читает)
- «Зачем я вообще читал это фуфло?». Что это?! Как это?! И все? Не может быть….
(вскакивает, начинает ходить по комнате)
- Я не буду обращать внимания на эту ерунду. Неужели он думает, что его мнение может меня вообще как-то заинтересовать? Кто он вообще такой?
(садится, опять читает)
- Арсений Первозванный…. А как он вообще у меня в друзьях оказался? Не помню. Нужно его вообще забанить. Ай, нет, тоже плохая идея. Он будет пакости про меня где-нибудь писать, а я этого не увижу. Нужно что-то другое.
(опять вскакивает со стула, бегает по комнате)
- «Зачем я вообще читал это фуфло?». Так и иди себе, читай, надписи на заборе, гопник! Вот к чему приводит всеобщая грамотность. Научили мартышек кнопочки нажимать, буквы показали, и теперь каждая обезьяна считает своим долгом обнаружить, что у неё есть мнение. Сидит, пыхтит, тужится, язык высунул от напряжения, задница и та покраснела от старания. Я вообще сейчас этот коммент обезьяний удалю. Вот прямо сейчас и удалю…. Стоп, нет. Он подумает, что задел меня. Лучше сделать вид, что вообще не заметил, что он мне тут накарябал. Да я практически и не заметил….. Фуфло…. Надо же! Сам ты фуфло, придурок недоделанный! Тролль паршивый!
(садится, смотрит на экран)
. Ответить ему как-то нужно. Чтобы он понял: я не абы кто, и не позволю с собой так обращаться. За базар нужно отвечать. Сейчас ты у меня за него и ответишь, упырь болотный. Лично-то не сможешь передо мной показаться, буковками прикрываешься. Только буковки и можешь. Ты хоть читал-то, что написано? В морду бы тебе…. Вот раньше все было честно. Наехал, после школы – круг, и один на один до первой крови.
(откидывается на спинку стула, вспоминает)
Был у нас в третьем классе Ваня Мерзликин. Такая сволочь, как сейчас помню, был этот Ваня Мерзликин! Всех достал. По мелочи, по пакости. Кому подножку подставит, где книги с парты на пол сбросит, Игоря Панаева с лестницы так столкнул, что тот ногу сломал. Стоит, лыбится и на все у него один ответ: «А ты докажи!». Просто так, такая у Ваньки душонка мерзостная была. Все терпели как-то, связываться не хотели. И боялись немного, он крупный такой был, наглый. Больше наглости, конечно, боялись, на крупного всегда кто-то помасштабней найдется. А я однажды не вытерпел. Он мне на рюкзаке лямки подрезал. Закидываю рюкзак с учебниками на плечи, а он срывается и на пол летит. Лямки порвались, подрезанные. Я тут же понял, что это Ванька сделал. Во-первых, больше некому, а во-вторых, у него на роже, чрезмерно веселой, все было написано. А мы с мамой вдвоем жили, она работала много, чтобы все, как у всех. И рюкзак этот дорогой мне купила, чтобы не хуже, чем у других. Я шкет совсем был, но тогда уже понимал, что ей сложно будет денег на новый найти. Так что это было делом чести, как я сейчас понимаю, хотя в тот момент мне просто кровь в голову ударила. Это было первый раз в моей жизни, когда я в бешенство пришел. Поэтому и помню все хорошо до мелочей. Так странно: в голове ад творился, а внешне спокоен, и концентрация необыкновенная, все замечал. Говорю я ему при всех: «Круг. Сегодня. За школой. До первой крови». А он, сволочь, ржет мне в лицо. Как уроки кончились, так и пошли. Боялся ли я? Наверное. Только то, что я эту скотину первый сам вызвал, мне придавало уверенности. Снег за школьным двором серый был, натоптанный, слежавшийся, весь в окурках. Там старшие пацаны всегда курили, потому что за деревьями из школьных окон эта площадка не просматривалась. Я ещё подумал, что противно будет лежать на этом вонючем снегу, если Ванька меня с ног собьет. И день был такой серый, скучный, вязкий. Мы вышли по одиночке, отдельной кучкой подошли остальные пацаны и из нашего класса, и чужие. Круг – дело серьезное, не каждый день случается, весть разнеслась быстро. И от меня, и от Ваньки все на расстоянии держались, словно на нас какая-то особая отметина была. В мальчишеской среде любят победителей, а в меня всерьез никто не верил. Поэтому и не подходили, чтобы потом не быть в приятелях у лузера. А с Ванькой общаться ни у кого желания и так никогда не было. Поэтому - тишина, изоляция, и полное ощущения одиночества. Один на один перед неизбежной неприятностью. Все в той же странной тишине образовали живой круг, мы с Ванькой оказались в середине. Кто-то из задних рядов робко крикнул мне: «Тапченко, давай!». И уцепившись за эту тихую, хилую поддержку, я рванул вперед, зажмурив глаза, наугад выбросил вперед кулак, и сразу же ощутил что-то мягкое, а потом твердое. Все произошло сразу и мгновенно. Когда я открыл глаза, Ванька сидел на грязном снегу, из носа у него шла кровь. У меня резко заболела рука, которую я все ещё сжимал в кулаке. Круг сразу же пришел в возбуждение при виде крови, все стали кричать что-то неразборчивое, в воздухе сконцентрировались эмоции. Ванька же, против моих ожиданий, нападать в ответ не стал, он жалобно расплакался и убежал. Круг перед ним расступился. Потом меня обнимали, хлопали по плечу, говорили, какой я герой и так далее. Все сразу захотели идти со мной из школы домой, убеждали, как они в меня верили и знали, что я надеру Ваньке задницу. Хотя поддержка мне нужна была до драки, слышать это все равно было приятно. И что поделаешь, мир любит победителей.
Ванька ушел из нашего класса. Перевелся в другую школу. Не знаю, что там случилось, но неприятностей со взрослыми из-за драки у меня не было. Видно, несмотря на мерзкий характер, он все-таки чтил законы мальчишеской чести. А драка была честная и правильная.
Я, кстати, встретился с Ванькой Мерзликиным через много-много лет после окончания школы. В пабе. Самое удивительное, что это он меня узнал. Я же совершенно не отразил в толстом, лысом дядьке в огромных джинсах и футболке, постоянно сползающей с потного живота на грудь, своего главного десятилетнего врага всей жизни. И такую же свою первую и единственную безоговорочную победу. Все остальные достижения в жизни всегда имели двойной смысл и обратную сторону. А это осознание собственного достоинства так и осталось чистым и ясным событием моей жизни. Так вот, о Ваньке. Он меня узнал и окликнул. Я долго не мог понять, кто это, пока толстяк не расхохотался: «Я – Мерзликин. Ваня. Мы с тобой с первого по третий класс вместе учились. А потом родители в соседний район переехали, меня в другую школу перевели». Он заказал мне пива, долго вспоминал счастливое детство, рассказывал, что стал ветеринаром, у него жена и две дочери, и, знаете что? Он абсолютно не помнил ни нашу драку, ни свой разбитый нос. Когда я попытался ему об этом намекнуть, он сморщил лоб, долго думал, потом в один глоток отхлебнул сразу полкружки, и отрицательно покачал головой: «Не, не помню. Да чего только у пацанов не бывает?». Удивительное дело. Ощущение было такое, будто отнял Ванька все-таки у меня эту победу. Что за жизнь такая? Всегда находится кто-то, кто отнимает у тебя победу…. Кстати, как там этот гаденыш поживает?
(опять смотрит на экран)
И кто он такой? Наверное, мальчишка, недоросток, жизни совсем не знает. Спрятался за аватаркой Мэтта Дэймона. Пошлость! Это прямо говорит о его художественном вкусе. И о вкусе вообще. Так и напишу: «Вы нападаете из подворотни, прикрывшись пошлой аватаркой Мэтта Дэймона». Да, прямо так и напишу сейчас
(набирает на клавиатуре)
«Вы… на-па-да…».
(перестает печатать)
Нет, а вдруг он не поймет такого тонкого сарказма? Наверняка, и слова-то такого «сарказм» не знает. Тупой, как валенок. Тупой зеленый валенок. Я в его возрасте книжки читал, а не нападал на людей. Сейчас вот как все просто: включил компьютер, зашел на страницу, и демонстрируй свое «я», просто поливая грязью всех подряд. Наверное, сидит себе, закрывшись от мамочки в своей комнате, прыщавый задохлик, плечи скрюченные, волосенки жиденькие, пОтом воняет. Девушки, конечно, ему такому не дают. Откуда у него вообще могут взяться девушки? А у меня…
(встает, подходит к окну, смотрит на улицу)
У меня в шестнадцать лет была девушка. Маленькая, вернее, миниатюрная, как японская фарфоровая статуэтка. Она и была похожа на японку. Кожа белая, прозрачная, а глаза карие, чуть вытянутые к вискам, как у кошки. Инночка Рябова. Сидела на пятой парте, хотя видела то, что пишут на доске, плохо. У неё была близорукость, но она никому об этом не говорила, стеснялась. И очки не носила. Делала вид, что с ней все в порядке, даже пыталась не щуриться. В классе было такое негласное правило, чем дальше от школьной доски ты сидишь, тем круче. Она сидела на предпоследней парте, а я – перед ней. На контрольных подсовывал ей свою тетрадь, чтобы она списала. Знал, что решить она сама может, а вот мелко исписанные мелом варианты заданий на доске не видит. Для неё лучше было притворяться, что она тупая, чем физически неполноценная. Возраст такой.
Май был, городок наш утопал в сирени. Этот густой сиреневый запах сводил нас с ума. И предчувствие взрослой жизни. Я бесцельно шлялся по улицам, пытаясь успокоить бурлящую кровь. Словно взрослеющего звереныша меня тащил по закоулкам пробуждающийся животный инстинкт. Хотелось кого-нибудь догнать, победить, убить, спасти, любить, бороться. Все эти желания, нахлынувшие вдруг и сразу, просто раздирали на части мое юное существо. А больше всего мне хотелось увидеть её, Инну. И тогда хлынул теплый и густой майский ливень. Весь в запахах все той же сирени. И я побежал под напором воды, опрокинутой с небес, промокший сразу, но в пылу нарастающего восторга, даже не заметил этого. Уже не знаю зачем, может, у меня тогда открылся на время дар ясновидения, я забежал на пустую площадку детского сада. Все эти горки, качалки, песочницы, лесенки с башенками были едва различимы в серебристом мареве ливня. И я нырнул в один из этих маленьких домиков. И там, на крошечной лавочке сидела она. Инна, Инночка. Мы только посмотрели друг на друга и, даже не удивившись, сразу и молча стали целоваться. Почему? Это было похоже на то, что кем-то был уже написан сценарий для нас, и нам ничего не оставалось, как только точно сыграть предназначенные для нас роли. Все было правильно, так и должно было быть, и мы в тот момент знали это. Её мокрые волосы глубоко и безнадежно пахли яблоком. Губы были сначала холодные, растерянные, но под моим неумелым, но жадным напором теплели, становились все более мягкими и податливыми, все более доверчивыми, а потом и вовсе туго наполнились соком желания. Я целовался страстно и неудержимо, как много раз до этого в своих снах, словно меня мучила жажда, и я никак не мог её утолить. Мне хотелось ещё и ещё, мне хотелось гораздо большего. Сейчас мне кажется, что она пошла бы до конца в тот момент, но порядочность, которая была присуща мне и тогда, осадила разбушевавшийся инстинкт. Я оторвался от сочных, вкусных, ведущих в райское блаженство губ, и хрипло прошептал:
- Я тебя люблю.
Она посмотрела на меня ещё блуждающим, рассредоточенным взглядом, сначала с недоумением и даже какой-то досадой, а через несколько секунд – с благодарностью. Я, не в силах сдержать раздиравшего меня восторга, выскочил из кукольного домика и кинулся к ближайшему кусту сирени. Торопясь, обрывал крепкие ветки с тугими гроздями цветов, терзал, рвал их, ломал, не обращая внимания на то, что оставлял после себя искромсанный куст. Собрал в охапку свою добычу, кинулся, роняя по пути шары цветов, обратно, протиснулся в узкий вход домика и вывалил все это на колени моей королеве. Она уже пришла в себя и посмотрела на меня почему-то хмуро.
- Ты оборвал цветы в детском саду? – спросила, как мне показалось тогда капризно.
Я, обессиленный поцелуями, ливнем, своим чувством, сиренью, только кивнул молча.
- Мне ворованного не надо, - все так же капризно сказала Инна. Она встала, цветы посыпались у неё с коленей на пол. Чуть пригнувшись, вышла из домика, бросив напоследок:
- Ты, Тапченко, дурак, и не лечишься.
Обломанные ветки с гроздями сиреневых цветов так и остались лежать на полу.
А Инна все-таки стала моей девушкой, хотя и испортила на всю жизнь мне воспоминание о первом поцелуе. Через два месяца мы уже официально ходили вместе в кино, а девчонки на перемене из своей чирикающей кучки кивали в мою сторону: «Этот, твой». Инна, улыбаясь благосклонно, кивала. А потом настал момент, и мы продвинулись гораздо дальше поцелуев. Все у нас было. Только цветов ей больше никогда не дарил. И вообще больше никакой из своих женщин я цветов не дарил никогда. А ведь до сих пор, когда идет ливень, у меня сдавливает виски от густого насыщенного аромата сирени. Одновременно и люблю, и ненавижу этот запах. Инна, Инночка, где ты сейчас? Вот же разметало нас…. Надо в поиск забить, вдруг найду. Впрочем, не найду. Тут Рябовых этих…. Да, кстати, она вполне могла и фамилию сменить. Все равно посмотрю.
(вбивает имя в поиск, секунду ждет, когда появился ответ)
Бог ты мой! Тут Инн Рябовых больше даже, чем я мог представить! А когда-то ты была единственная и неповторимая. Сердце мое летело вскачь, если кто-то говорил мимоходом «Инна Рябова»…. Так что было у меня в жизни то, чего у тебя,
(нарочито коверкает имя)
«Авдотий Первостепенный», никогда не было и навряд ли будет. Потому что это поколение – мотыльки. Порхают на поверхности, а в глубину жизни заглянуть и не думают. Боятся потому, что не способны осознать её своими куцыми умишками. А туда же, мнение свое высказывают.
А я не боюсь. Вот этот мой пост, он же в глубину всех проблем смотрит, я же такие тонкие и важные струны человеческих отношений задеваю. И никого не волнует. Вон в ленте выскочило «Как сварить гречневый кисель», и за пять минут уже десять отзывов. Зачем я на эту муру подписался? А, девушка на аватарке был очень симпатичная. В бан их всех, в бан. Пусть свои кисели друг с другом обсуждают. Этого тоже – в бан, заколебал со своей ностальгией по монархии. Вываливают все, что в голову придет. Я вот неделю
обдумывал, неделю писал, ещё неделю думал, выкладывать или нет. Решился, выложил. И что? Единственный отклик, и то….
(опять придвигается к экрану, горько перечитывает)
«Зачем я вообще читал это фуфло?». Нет больше комментов. А вот почему ни один из этих моих виртуальных друзей не вступился? Хоть бы один лайкнул, мол, такая прекрасная мысль. Показал бы этому уроду, что он в корне неправ. Боятся, что их этот всезнайка заподозрит в отсутствие вкуса? Или …. Тоже так думают? Ну и пусть. Мне ехало-болело, что они думают, потому что, какие же это друзья? Так, картинки и смайлики.
Эх, Сашка, Сашка, единственный друг ты у меня был, самый настоящий. На практику зимнюю тогда в Сибирь поехали. В степи. Производство изучать на химзавод. Я же учился в технологическом, химиком хотел быть. После этого случая институт бросил. Не доучился всего год. Там небольшой городок был. Озеро соленое, вокруг обрывы крутые. Снег чистый-чистый, глазам больно. Мы с Сашкой в первый же выходной на озеро посмотреть пошли. Морозец щеки пощипывает, хорошо. Стоим на обрыве, вдаль, сколько глазам хватает – белым-бело, другой берег еле-еле виднеется. А внизу, у самого берега, пацанята тусуются. Пригляделись: они на лед с обрывов прыгают. «Ё-мое, это озеро же соленое, даже при таком морозе вода не промерзнет до крепкого льда», - только подумал я, и точно. Мальчишку на льдине оторвало от берега и в середину понесло. Лед-то только по краям озера образовался, а там, дальше – ледяная крошка и вода. Только подумать успел, а Сашка разогнался, кубарем с обрыва в один момент слетел, и за пацаненком в озеро кинулся. Кричит ему: «Прыгай!», а тот на льдине стоит, глаза огромные от ужаса, пошевелиться боится. Я пока соображал, что к чему, Сашка полушубок скинул, ботинки сбросил и за мальчишкой, которого все дальше уносит, поплыл. Я, конечно, уже к берегу спустился, да в ступор впал. Вокруг мальчишки бегают, кричат что-то, видят, как Сашка их другана бестолкового с льдины сбил, и к берегу на себе тащит. А мне, вроде, надо ему помочь, а внутри ужас – как я в эту ледяную воду полезу? Не смог. Конечно, когда они уже совсем к берегу подплывали, залез в воду, помог. Кто-то из мальчишек Скорую уже вызвал, она как раз и подъехала, надо сказать, прямо к краю обрыва. У меня все как в тумане: вот люди в ватниках поверх белых халатов с носилками по обрыву спускаются, нас на носилки грузят, потом все качается, потом трясется - с мигалками по улицам городка везут. Тут я сознание потерял. Ноги все-таки сильно обморозил тогда. Долго в больнице лежал. А Сашка….. Умер Сашка. И мальчишка, которого он спасал, тоже не выжил. Я узнал потом, его Стасом звали. В 7 классе учился. Почти отличник. Его мама за мной ухаживала в больнице. Плакала все время. И так же все время благодарила. Хотя за что? И Сашка, получается, зря погиб. Но он не рассуждал тогда, как я о температуре замерзания соленой воды. Он просто не мог по-другому. Это как бы даже не подвиг, получается, а непроизвольный мышечный спазм. Реакция без включения мозга. Это я себе потом так говорил. Сломался тогда. Из института ушел. Ни с кем не общался. Целыми днями на диване лежал. Мама, ещё живая тогда, пыталась меня все расшевелить. Да бестолку. Каждую ночь Сашка приходил. Смотрит на меня весело, подмигивает: «Прорвемся, друже». А я ему: «Сашка, так я же трус, получается?». Он головой мотает, нет, мол, какой же ты трус, а с лица у него отмороженная кожа кусками начинает слезать. Хотя причем тут лицо? Просыпаюсь, а сердце колотится бешено «Трус, трус, трус». Отошел потом. Не сразу, конечно, но отошел. Ноги только обмороженные до сих пор ноют. И таких, как Сашка, больше не было в моей жизни. Остались только эти.
(тычет пальцем в экран)
«Зачем я читал это фуфло?». И молчит. Нагадил и в кусты. А если за этим ником инкогнито следит за мной кто-то известный и состоявшийся? Тогда нужно ответить остроумно и непринужденно. Обсмеять, и так, чтобы всем понятно стало, что я остроумен и легок на язык. Например, что-то вроде: «Жаль, что не имею представления о ваших гениальных мыслях, потому что нигде их не видел». Кто он? Вот прямо сейчас наберу в поиске «Арсений Первозванный».
(печатает)
И что? Что и следовало доказать. Андрей Первозванный есть, а никакого Арсения и нету тут. В помине. Сейчас напишу….. Нет, так он поймет, что я все это близко к сердцу принял, и намеренно интересовался о нем в интернете. На самом деле, мне до него никакого дела вообще нет. А искал о нем что-нибудь, убедиться, что я не ошибся. И не ошибся же! Ничего про него в интернете нет. Совсем. Подумаем. Тогда нужно ответить так: «Падаю ниц перед вашим искрометным талантом, жаль за изображением великого артиста лица вашего не вижу». Нет, что-то совершенно не смешно, и не язвительно получается. Да что ж я такой тормоз, ничего достойного сразу и придумать не могу, чтобы козла этого уесть? Совсем как в конторе. Это когда-то я мечтал науку двигать, а теперь сижу в конторе, которая непонятно чем занимается, бумажки перебираю. Как мама когда-то устроила, до сих пор так и сижу. Этот молодой прощелыга, Илья Сергеич, так называемый, вызовет, и давай орать: почему вы в срок не успеваете, оштрафую, премии лишу, а на этом участке вы вообще не справляетесь! И матом, главное, кроет. На «вы» и матом. Будто никто не в курсе, что он сам ничегошеньки в деле не понимает, а просто какой-то там двоюродный племянник главного. Иди, козел, телками в своих ночных клубах командуй! А вот нет же, промолчу, потом выйду и задним числом про себя начинаю ему аргументы приводить. Один другого круче. Хотя главный из них состоит всегда в том, что не надо давать нереальных заданий. Он мне не мачеха, а я ему не Золушка, чтобы за ночь отделить ячмень от проса. Или гороха? От чего она чего отделяла, не помню, но приказы наш начальник отдает именно такого порядка. Сейчас все они сплошь и рядом, самоуверенные недоучки, приходят на руководящие посты, ничего не понимая в деле, за которое берутся, и давай народ дурацкими указами выжимать. До инфарктов старые кадры доводят, тех, кто здоровьем послабее. А я что? Да посмотрю я ему в морду лощенную, круглую, кремами для цвета лица намазанную, промолчу, зубами поскриплю и выйду. И каждый раз мучаюсь, чего, спрашивается, я ему в лицо правду не сказал? А вот нужные слова не нашлись. Такие, чтобы и проняло его. Хотя, впрочем, о чем это я вообще? Чем его пронять можно, дурилку этого картонного? У него же в глазах светится: «тачки, доллар, я – крутой». А дальше – тишина.
Вот и этот фендибобер, наверное, такой же. Пустышка хамская. Лишь бы где ногу свою поставить, а точнее, наследить. Может, кстати, это Илья Сергеич и есть. Собственной персоной. Не удивился бы я. Его стилистика. Хоть бы чем, а лишь бы засветиться. На чужих достоинствах, мудаки, выехать хотите? А вот вам, вот вам…..
(несколько раз с бессильной досадой бьет по клавиатуре)
Стоп! Хватит. Да пошли вы все, чтобы я из-за вас ноутбук портил. Спокойствие, только спокойствие. А то уже параноиком становлюсь. Шиза заразна. Сейчас как раз осень, сумасшедшие сезонно активировались. Спокойно, спокойно. Не нужно поддаваться всеобщему безумию. Что они все мне? Весь этот мир, что он мне? Почему он отнял у меня все победы, а теперь не может оставить меня в покое? Нигде не скрыться ни от этих тупых людишек с раздутым самомнением, ни от собак их злобных. Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?* Мама, мамочка, зачем ты меня покинула? Кто меня утешит, кроме тебя, кто спасет от этого жуткого мира?
Мама, мамочка, где ты?!
(рыдает, растирая за левое предплечье)
Больно как, почему так больно? И …. Что это?
(держится за сердце, читает)
«Извините, это я не вам. Это коммент к другому посту на вашу стену улетел»… Как это?
Держась за сердце, сползает со стула, замирает. Извне слышен собачий визгливый лай и сигнал сирены Скорой помощи.
КОНЕЦ.
* Н.В. Гоголь «Шинель».