Святая

- Вот, как обещала, - подруга кладет на стол фотографию моего мужа.
Меня обдаёт холодным потом. «Откуда ты его знаешь?», - хочу спросить я, но получается:
- Что случилось?

Точно такое же фото, тридцатилетней давности, стоит в нашем доме, на полочке над камином. Дэн этого не хотел, он был против того, чтобы на видном месте стояли фотографии его жизни до меня.
- Если мы будем чаще смотреть на себя – молодых и красивых, то старости придется подождать, - сказала тогда я и украсила одной рамкой две фотографии нашей молодости, времени, когда мы еще не были знакомы.
Дэн смирился с моим железным доводом, который ни подтвердить, ни опровергнуть никто не мог. Мне снимок нравится. На нем у Дэна волнистые светло-русые волосы, большие выразительные глаза и прямой взгляд. Сейчас от этого набора остались только большие глаза.

Мы женаты три года. У меня за спиной – брак и взрослый сын. Дэн никогда не был женат, детей у него нет. К моменту знакомства нам перевалило за «ягодку опять», так что совместные дети вряд ли могли у нас появиться. Я только один раз спросила мужа, почему у него нет детей.
- Я не хотел, - ответил он коротко.
«Поэтому, наверное, и не женился», - подумала я и не стала задавать лишних вопросов.

Дэн трудится в небольшой дизайнерской компании, занимается созданием мебели. Он хорошо рисует. Однажды я увидела в его кабинете карандашные рисунки с изображением какой-то женщины. Она сидела на кровати с чуть склоненной головой, длинные волосы закрывали лицо. Это была серия рисунков, она показалась мне необычной. Все изображения были почти идентичны, за исключением одной детали: с каждым рисунком, а они были сложены в хронологической последовательности, эта женщина становилась старше, вернее, старели ее сложенные на коленях руки и шея, а на самом последнем, вопреки ожиданиям, была не пожилая женщина, а девочка лет восемнадцати. Ее волосы тоже прикрывали лицо. Я спросила мужа: кто это и почему за все годы со мной он не сделал ни одного рисунка, не написал ни одной картины, в конце концов, никогда не писал мой портрет? Ведь у него так здорово это получается. Дэн ответил:
- Не рисуется.
И спрятал рисунки в сейф.

Ко мне в дом Дэна привели общие друзья. Они подумали, что новое знакомство будет лучшим подарком на мой день рождения. Не так давно я развелась, и друзья спешили познакомить меня с «приличным, непьющим мужчиной».
Яркого романа не случилось. Дэн ухаживал за мной деликатно, без лишних слов, не навязывался, бриллиантами не одаривал, но на каждом свидании дарил цветы. Когда он их преподносил, лицо его озаряла улыбка. Это было мощное оружие. Для меня. О моей жизни он не расспрашивал, а на мой вопрос о том, любил ли он когда-то, ответил:
- Одну женщину. Давно.

Прошло две недели после знакомства. Мы сидели в гостиной, на диване, пили кофе. Дэн рассматривал альбом с моими старыми фотографиями. Я комментировала снимки, рассказывала о тех, кто на них изображен. Дэн был не очень внимателен, страницы листал быстро. Было похоже, что его не сильно интересует то, что было до него. Я подумала, что это, наверное, и к лучшему – всё с чистого листа. Перелистнув очередную страницу альбома, рука Дэна замерла. На фотографии мы со Светкой сидели на моей кухне и хохотали. Этот снимок сделал мой папа. В тот день он купил новый фотоаппарат и снимал всё подряд. На этом снимке Светке оставался месяц до отъезда в Америку.
- Кто это? – как мне показалось, испуганно спросил Дэн.
- Светка, моя подруга. Мы дружим до сих пор. А что, понравилась? – ревниво спросила я.
Дэн не ответил и перевернул страницу.

Еще через несколько дней он сделал мне предложение. Это было как-то неожиданно, слишком быстро. Я не думала, что через три недели после знакомства можно всерьез говорить о семейной жизни. . . и согласилась. Мне нравилось спокойствие Дэна, выдержка, нравилось то, что он немногословен. Я считала, что эти качества компенсируют отсутствие яркой страсти в нашем «солидном» возрасте.
Дэн перевез меня к себе, в небольшой уютный дом в Бруклине. Он, по-прежнему, говорил немного, улыбался редко, но однажды, после какой-то моей шутки, расплылся в широкой улыбке, глаза его засияли.
- Как же тебе идет улыбка, - сказала я и обняла его.
- Да, я уже это слышал… когда-то, - ответил Дэн, убрал мои руки, встал из-за стола и вышел на кухню курить.

И вот, сейчас я сижу за столиком Манхэттенского кафе с подругой моей юности, которая пришла на встречу со мной с фотографией моего мужа. Как мне это понимать? В Америку Светка приехала раньше меня, жила в Калифорнии, а не так давно переехала в Нью-Йорк. Не виделись мы лет пять, с ее последнего приезда ко мне в гости. По телефону общались редко. Звонила, как правило, она, и то, когда хотела поделиться какой-нибудь новостью об очередном любовном увлечении. О моей жизни почти не спрашивала, знала только основные вехи: вышла замуж, родила, развелась, вышла замуж. О нынешнем моем муже ей известно только то, что его зовут Дэн. Услышав о том, что я вышла замуж, Светка сказала:
- О, поздравляю. Главное, чтобы мужик был хороший. Вот, у меня опять всё не так.
И принялась рассказывать о себе.

Светка берет в руку фотографию моего мужа, переворачивает ее, и я вижу надпись: «Моей святой. От Дениса». Сердце мое замирает. Здесь, в Америке, многие меняют имена на американский лад. Так легче, особенно, если работаешь в американской компании. В первый же вечер, когда нас познакомили и, он представился: «Дэн», я спросила:
- Это от «Денис»?
Он ответил:
- Нет, просто Дэн.

- Это Денис, о котором я хотела рассказать, - говорит Светка.
На прошлой неделе она сказала мне по телефону:
- Викусь, я давно хотела тебе рассказать кое о ком, вернее, посоветоваться. И сейчас, раз уж я переехала к тебе поближе, мы просто обязаны увидеться. У нас сразу три повода: мой переезд, моя новая работа и старая история.

Я смотрю на фотографию мужа и не знаю, как реагировать. За те несколько секунд, пока подруга ждет от меня реакции, мой мозг непроизвольно сканирует три года жизни с Дэном и, я не припоминаю ничего особенного. Ну, так, мелочи, типа, его замкнутости. А кто из нас без странностей? Но какое отношение мой муж имеет к Светке? Она приехала из Москвы, Дэн до самого отъезда жил в Минске, как он говорил. От Светки я никогда не слышала ни одного упоминания его имени.
Мне показалось, что молчу слишком долго.
- Ну, рассказывай. Или, может, сначала закажем что-нибудь? – я открываю меню в попытке скрыть волнение.

- Это – моя первая любовь и первый мужчина, - говорит Светка, - я буду кофе с каким-нибудь пирожным, а ты бери, что хочешь.
- Я – только кофе, - выдыхаю я.
- Если бы ты видела, какая у него улыбка, Викусь, ты бы с ума сошла, - Светка смотрит на фотографию Дэна с нежностью и, одновременно, с опаской, - я тоже тогда сошла с ума от одной улыбки.
Подходит официант, у меня появляется время переварить услышанное.
- Двойной эспрессо и эклер, пожалуйста, - говорит Светка официанту.
- Два двойных эспрессо и два эклера, - я закрываю меню, - буду солидарна с тобой.

- В общем, это было давно, - Светка указала на фотографию Дэна, - я только поступила в Суриковское. Сама понимаешь: богема, художники, запах краски, короче, жизнь удалась. Наши мужики с курса тогда помешались на беретах и шарфах. Они воображали себя художниками с Монмартра. А сами умели только кисточками жонглировать. Выхожу я как-то из мастерской. Иду по коридору, навстречу мне – целая команда грёбаных «французов». Береты какие-то идиотские, шарфы – не лучше, руками размахивают.
- О, Свет;, - кричат они мне, с ударением на последний слог, на французский манер.
- Ага, святая, - ухмыльнулась я.
Тут один из них, без берета и шарфа, вот этот красавчик блондинистый, - она взяла в руки фото Дэна, - отходит от группы и серьезно так говорит: «Конечно, святая». И смотрит мне в глаза. А потом вдруг улыбается широко-широко. Меня, как примагнитило к нему. Мужики ему орут:
- Чего встал? Светка не с твоего курса, а с нашего. Тебе своих, что ли, не хватает?
А он не отрывает от меня глаз и тихо говорит:
- Теперь она – не ваша, моя.
- Еще чего? – я отвернулась, чтобы идти дальше.
Он аккуратно взял меня за руку и развернул лицом к себе.
- Я – Денис. А тебя я уже знаю. Ты – святая.
И улыбнулся так, что я, сама не знаю, почему, сказала:
- С такой красивой улыбкой в артисты надо идти, а не в художники.

В тот вечер мы гуляли по Москве, ели мороженое, целовались на каждой скамейке. Он рассказал, что год назад приехал из Минска. Там живут мама с сестрой. Сам он здесь, в общежитии. На каком-то газоне росли тюльпаны. Он, не задумываясь, сорвал для меня три штуки.
Я втрескалась по уши. Денис учился на курс старше. Мы встречались в перерывах, целовались, как умалишенные, на всех институтских лестницах. Он чуть ли не каждый день дарил мне свои рисунки. У меня их накопилась целая коробка. Тогда накопилась. Потом мама их выбросила. Она его не любила, говорила, что он охотится за московской пропиской и, вообще, он не совсем нормальный, тем более, что мне, мол, рано еще думать о семье.
- Вот, институт закончишь, тогда делай, что хочешь, - говорила мама.

Как-то она уехала в командировку на несколько дней. Я сказала об этом Денису.
- А можно к тебе? – спросил он.
Я не заметила, как мы оказались в моей комнате. Она вся была в мамином вкусе. Обои с ярко-красными огромными розами, такого же цвета стенка с книжными стеллажами и шторы. Этот красный цвет сводил меня с ума. Сколько раз я говорила маме, что в спальне нельзя кричащих цветов, что они не расслабляют, а, наоборот, раздражают, и вообще, красный цвет стен хорош только для желающих порепетировать перед переездом в психушку. Но мама говорила, что красный цвет веселит, а я, когда окончу институт, получу диплом художника, тогда и буду обустраивать свою квартиру. Но, вообще-то, квартира мне не светит, так что, буду жить с ней, зато в своей комнате и на полном пансионе.

Потом мы лежали в моей постели. Он гладил мою шею и сказал:
- Прости, я не знал.
- Это звучит глупо, - я отвернулась, - ты извиняешься, как будто жалеешь о том, что было.
- Да, нет же, конечно, не жалею. Я хочу быть с тобой всегда. На правах первого мужчины.

Каждый день, пока мамы не было, мы приезжали ко мне. Я чувствовала себя взрослой, когда готовила ему по утрам яичницу с кофе. Мне казалось: это так легко и приятно – быть женой. Мама звонила вечерами, интересовалась, как прошел мой день. В какой-то момент она внезапно замолкала, прислушивалась, нет ли в доме посторонних звуков.
- Ты одна? – спрашивала она подозрительно.
- Конечно, мам, я уже легла спать.
Я, действительно, лежала. В обнимку с Денисом.

Мама вернулась. Зайдя в дом, она с порога заявила:
- Здесь кто-то был.
Уж не знаю, каким шестым чувством она унюхала это, но потребовала, чтобы я привела его на смотрины. Я привела. Денис маме понравился. Еще бы – он весь вечер улыбался. Мама была с ним любезна и даже немного кокетничала. А когда он уехал, сказала:
- Надеюсь, ты сама понимаешь, что больше его ноги в нашем доме не будет. Не советую тебе с ним встречаться.
- Почему? - я не могла поверить, что это она серьезно.
- Из-за этого я разошлась с твоим отцом.
- Ты с моим отцом разошлась потому, что он был алкоголиком.
- Доченька, я вижу их насквозь, и начинающих, в том числе. Ты не заметила, что он выпил всё, что было на столе – и вино, и коньяк?
- Какие глупости, - разозлилась я, - он просто неловко себя чувствовал перед тобой, как на экзамене. Ты же сверлила его взглядом. И он расслабился. А вообще, он мало пьет.

Мама была непреклонна. О том, что мы встречаемся с Денисом, я больше не заикалась. Теперь это была наша с ним тайна. Для мамы.

Листочков с его рисунками у меня становилось всё больше. Я складывала их под кровать, в коробку из-под обуви. Я знала, что туда мама не полезет – радикулит не пустит. Иногда ночами я вытаскивала коробку и рассматривала рисунки. Они были совершенны. Я не понимала, для чего ему учиться в художественном, если он всё умеет. Мои портреты он рисовал по памяти, и каждый раз – невероятно похоже. Один из этих рисунков, самый мой любимый, я оформила в рамочку и повесила напротив кровати. Вечером вернулась домой, смотрю, рисунка нет.
- Тебе это не нужно, - сказала мама, не дожидаясь моего вопроса, и налила в тарелку суп, - ешь.

Не знаю, Викусь, помнишь ли ты, что такое – первая любовь и как это было у тебя, но я реально сходила с ума, меня словно подключили к высоковольтной линии. Я тогда могла генерировать напряжение, столько я вырабатывала бешеной энергии.

Я сижу, слушаю Светку и не могу поверить, что сейчас, в данный момент, я – не участник сна, не действующее лицо закрученного кем-то сюжета. Настолько нереально происходящее.

- А потом случилось что-то ужасное, - продолжала Светка, - вернее, стало случаться одно «ужасное» за другим. Мы с Денисом приехали к его другу. Там, в квартире, шла гулянка, полно народу. Много выпивки, из закуски – только вареная картошка. А что нам еще надо было? Гитара по кругу, песни, анекдоты. Денис как-то незаметно вышел из-за стола. Через какое-то время я поняла, что его нет и зашла в соседнюю комнату. Он спал, пьяный, на диване. Я легла рядом, обняла его, он даже не шевельнулся.

Разбудили меня чьи-то грубые руки. Я почувствовала, как меня переворачивают и увидела над собой, сверху, хозяина квартиры. Рядом лежит Денис. Я заорала, как сумасшедшая, сбросила с себя этого ублюдка, тормошу Дениса, плачу, рыдаю, ору: «Как ты можешь спать, когда прямо рядом с тобой твой друг пытается меня изнасиловать?» А Денис не просыпается. Я убежала среди ночи из этой проклятой квартиры и поклялась, что больше никогда не буду с ним, потому что он – предатель.
Он позвонил на следующий день и наехал на меня: что за истерику я вчера закатила в чужом доме. Я всё рассказала. Я была уверена, что он, по крайней мере, набьет своему другу морду. Ты знаешь, как мне было больно. Не потому, что его друг – сволочь, на это мне наплевать, а потому, что Денис мне не поверил. Я бросила трубку.

Две недели я не видела его в институте и не хотела видеть. Ребята говорили, что он пьёт, не просыхая, в квартире этого друга. В итоге, его выгнали за прогулы. Я говорила себе, что так ему и надо. Не хочу больше его знать. А потом, в конце апреля, выхожу на улицу после последней лекции. Смотрю, у входа в институт стоит он. Дождь идет, такой гадкий, холодный. А он – без зонта.
- Свет;, святая моя, меня забирают в армию, - и улыбается своей ослепительной улыбкой, - вот повестка. На третье мая.
И протягивает бумажку.

- Ты знаешь, подруга моя Вика, - Светка обращалась ко мне и смотрела на фото Дениса. Она не притронулась ни к кофе, ни к пирожному, - я тогда впервые почувствовала, как под ногами проваливается земля. Мне стало так страшно. Я бросаюсь к нему на шею, реву:
- Как же так? Я буду ждать тебя. Нет, я не пущу тебя. Ты никуда не пойдешь. Я тебя спрячу.
- Я вернусь и, мы обязательно поженимся, - сказал Денис, - прости меня, святая моя. Я больше не буду пить. Никогда.
Мы долго стояли в обнимку и даже не замечали, что по нашим волосам стекает дождь.

Потом, целых пять дней я жила в бреду. Третьего мая, рано утром, поехала с ним на призывной пункт. Здесь я увидела наяву кадры из фильмов про войну, где родные провожают солдат на фронт. Мне показалось, что я снимаюсь в массовке – настолько было огромным количество рыдающих девчонок и матерей призывников. И, представь себе, все они ревели в голос, как в кино – насмотрелись. Мне даже противно стало. Из меня не вышло ни единой слезинки. Я честно пыталась заплакать, но, видимо, организм сопротивлялся этому массовому психозу.
- Я приеду к тебе, - сказала я, и Денис, по команде какого-то офицера, отправился в большое здание.

Через две недели от него пришло первое письмо. Я чуть не упала в обморок, увидев на конверте обратный адрес: Владивосток. в/ч 40083. Денис писал, что он ехал поездом восемь дней. А я, наивная, думала, что могу запросто приехать к нему в любое время.

Надо было что-то делать. Что именно, я понятия не имела. Ни одного знакомого в военных кругах у меня, конечно, не было. Заикаться об этом маме было бесполезно и даже опасно. Она, вообще, заметно повеселела, когда я сказала ей, что Денис в армии. У меня тогда закралось подозрение, что насчет Дальнего Востока подсуетилась именно она. Дальше – некуда. Буквально.
- Ну, вот, и хорошо, - сказала мама, - а у тебя еще знаешь, сколько таких Денисов будет.

Но мне не нужны были «такие Денисы», мне нужен был мой. И тут я придумала: куплю бутылку водки и пойду в военкомат. Что делать дальше, я не представляла. Моё «богатое» воображение столь далеко не простиралось. Не спрашивай, как мне пришла в голову такая идея, не знаю. Наверное, от безысходности. Иду я по коридору военкомата, смотрю на таблички на дверях и думаю: она (табличка) должна выглядеть как-то значительно. И тут вижу: «полковник Хризодуб». Ноги сами останавливаются возле этой двери. В сумке бултыхается водка. Я стучусь. Оттуда раздается бас:
- Войдите.
Я вхожу, говорю: здрасьте, я – студентка художественного, моего парня забрали в армию, во Владивосток, а я без него жить не могу. Хочу, чтобы он приехал в Москву, хотя бы на неделю. Знаете, как красиво он рисует.
Полковник смотрит на меня, как на идиотку. Я понимаю, что он на что-то намекает, вытаскиваю из сумки бутылку и ставлю перед ним.
- Вот, - говорю я.
- Вы понимаете, о чем просите? – тихо говорит полковник, как не совсем здоровому человеку.
- Да, товарищ… гражданин Хризодуб, - говорю я, - понимаю, но у меня никого нет, кроме Вас. Помогите, пожалуйста. Всего на недельку.
- Имя, фамилия, - вдруг гаркнул полковник.
- Моя?
- Парня твоего.
Полковник записал имя, фамилию, год рождения, поставил бутылку в сейф и грозно сказал:
- Ждите.

Я до сих пор не понимаю, почему он это сделал. Еще через две недели Денис написал, что направлен от воинской части в командировку в Москву. Он прилетел в день сдачи моего последнего экзамена сессии. В тот же вечер мы уехали в Минск. Он хотел познакомить меня с мамой и сестрой.
Мама, сморщенная старушка в платочке на голове, полюбила меня сразу. Она сказала, что, когда сын отслужит, мы будем жить у них. Теперь-то я понимаю, что тогда его маме было чуть больше, чем мне сейчас, но она была настоящей старушкой. Сестре Людмиле я настолько понравилась, что она готова была потесниться для любимого Дениски, отдать половину своей половины комнаты – квартира у них была однокомнатная.
Денис в тот вечер выпил много, его развезло. Он обнимал меня и заплетающимся языком говорил маме и сестре, какая я хорошая, его святая, как он счастлив со мной, как хочет от меня двух, а лучше трех, детей.
- Они будут блондинами, как мы с тобой, и красивыми, как ты, - уронив голову на мое плечо, сказал он.
- А как насчет твоего обещания не пить никогда? – спросила я.
- А, это я выполню, так точно, - Денис отдал честь и заснул с рукой у виска.
Я-то понимала, что напился он от счастья, да и скоро ему уезжать на целых два года без полутора месяцев. Но даже пьяным он был трогательным. А любить друг друга, находясь в одной комнате с мамой и сестрой, было как-то не в кайф.

Мы вернулись в Москву, а на следующий день Денис улетел во Владивосток. Через три недели я узнала, что беременна. Понимаешь, подруга, мне было восемнадцать, и я захотела ребенка. Я не отдавала себе отчет, что нам негде и не на что жить, что я должна учиться, в конце концов. Я же хотела не просто ребенка, а ребеночка от Дениса. Я должна была сказать ему об этом немедленно. И я дозвонилась до его воинской части. Дениса вызвали к телефону. Как? Не спрашивай. Не знаю.
Он кричал в трубку:
- Какое счастье, что у нас будет ребеночек. Сын. Дочка. Неважно. Главное, что наш.

Светка замолчала и закрыла рукой фотографию Дэна. Я смотрела в чашку своего нетронутого кофе и боялась спросить, что стало с ребенком. У Светки есть двадцатилетняя дочь от бывшего мужа. Она учится на дизайнера. А история с Дэном – тридцатилетней давности.

- Я очень хотела этого ребенка, - виновато заговорила Светка, - но мать грозилась выгнать меня из дома вместе с малышом. Она сказала, что от этого «пьяницы» детей иметь нельзя и отправила меня к знакомому гинекологу. Он уговаривал меня сделать аборт. Я помню, как сидела в его кабинете, плакала, а доктор говорил, что ребенок, зачатый в состоянии алкогольного опьянения, будет неполноценным. Я не верила ему, я, всё равно, хотела этого ребенка. Потому что от Дениса. Я выбежала из кабинета и снова позвонила во Владивосток. Я говорила, что мама хочет выгнать меня из дома, а одна я не справлюсь.
- Святая моя, - не волнуйся, поедешь в Минск, к моей маме. Они с Людкой тебе помогут, пока я не вернусь. А потом тебе, вообще, будет не о чем беспокоиться.
Я не нашла слова, чтобы объяснить ему, что жить с чужими женщинами, пусть даже самыми его близкими женщинами, но чужими для меня, не смогу. Мне будет неудобно и стыдно от того, что меня приютили чужие люди, а родная мать выгнала. Стыдно за нее.

Мне трудно далось принятие этого решения, но я не могла представить себя нищей, несчастной, с новорожденным ребенком на руках и, я вернулась к маминому врачу. На аборт.

Письма от Дениса стали приходить каждые два дня. Он беспокоился о моем здоровье, писал, что считает дни до встречи с нами – со мной и нашим малышом. Мне не хватало духу написать ему правду. Только через месяц я отправила короткое письмо: «Ребенка у нас не будет. Больше мне не пиши». И перестала отвечать на его письма.
Я хотела выбросить коробку с его письмами и залезла под кровать. Коробки там не оказалось. Мать сказала, что ей место – на помойке. Я уверена, что она прочитала все письма от первой до последней строчки. Вместе с письмами она выбросила и его рисунки. Мать делала всё, чтобы мне ничто не напоминало о нем. Я и сама, честно говоря, этого хотела. Тогда я не могла объяснить себе, почему решила не ждать Дениса, почему сделала аборт, особенно после решения оставить ребенка. Это было сделано, скорей, интуитивно. Много позже я подумала, что, наверное, что-то меня спасало. Если бы я тогда родила, моя жизнь с Денисом была бы ужасной. Понимаешь, Викусь, он очень опасный. Я не знаю, как это объяснить. Я чувствую это.

Ну, так вот. Потихоньку я стала приходить в себя. Помогла студенческая жизнь – тусовки, концерты, выставки, спектакли. Вдруг в мае, в конце третьего курса, раздается звонок по телефону.
- Привет, святая, это я, - Денис звучал так, словно мы расстались вчера, - я вернулся и хочу тебя видеть.
Я знала, что рано или поздно он позвонит и знала, что решительно скажу ему о том, что всё прошло, что я хочу жить по-другому и без него. А на самом деле сказала:
- Не звони мне больше.
И положила трубку. Он перезвонил.
- Ты зря так, я не собираюсь навязываться, - сказал он холодно, без интонаций, - я хотел увидеться и подарить свои работы. Я писал их специально для тебя.
Я дала отбой. Через несколько секунд вновь раздался звонок.
- Эй, ты меня не поняла, - этот голос был совсем чужой, страшный, - я тебе не мальчик. Ты что, думаешь, я тебя не найду?
Тут я испугалась по-настоящему.
- Что ты хочешь? – спросила я.
- Тебя, - сказал он и вдруг захохотал так зловеще, что я невольно съежилась, - шучу. Ребеночка от тебя.
Он, конечно, был пьян и, я надеялась, что он протрезвеет и больше звонить не будет.

На следующее утро я выходила из квартиры и обо что-то споткнулась. На пороге лежала папка. В ней были рисунки Дениса. Десятки рисунков. На каждом из них была изображена я, сидящая на кровати и рядом – детская кроватка. Эти рисунки располагались хронологически и ничем не отличались, за исключением одной детали: на первых рисунках в кроватке лежал совсем крошечный ребенок, в пропорциональном соотношении, как если бы он был размером с пол-ладони взрослого человека. Рядом с ним – маленький, игрушечный ножик. Потом, на каждом последующем рисунке, ребенок становился всё старше, а нож – всё больше. И наконец, на последнем рисунке – в кроватке лежал только огромный нож.
Я так испугалась и выбросила папку в мусоропровод. Я стала оглядываться на улице, боялась заходить в подъезд одна, садиться в лифт, боялась ночей и вздрагивала от телефонных звонков, боялась любой тени, даже своей.

К счастью, больше он не объявлялся. Я успокоилась, забыла о нем. Проходит три года. У меня уже новые знакомства, новые романы, новые любови. Я готовлюсь к отъезду. Остается меньше месяца. И вот, в тот день, в апреле, я выхожу из твоей, Викусь, московской квартиры. Помнишь, на Садовом кольце? Был яркий, солнечный день. Вокруг – толпы народа. Я прохожу несколько десятков метров и вдруг слышу за спиной:
- Святая, привет.
У меня перехватило дыхание. Я останавливаюсь и не могу пошевелиться. Люди обходят меня, а я стою на месте. Пытаюсь повернуться, и не могу. Проходит какое-то время, я, наконец, собираюсь, думаю, что померещилось. Перед отъездом у всех нервное состояние, сама знаешь. Делаю шаг вперед и тут же слышу:
- Привет, говорю, святая.
«Лучше бы это была галлюцинация», - подумала я и медленно повернулась. Вдоль моего позвоночника стекал холодный пот. Стоит Денис, смотрит на меня каким-то безумным взглядом и улыбается до ушей, буквально, как Николсон в «Сиянии».
- Это тебе, - и протягивает букет тюльпанов с листочком бумаги. Я только успела увидеть, что там нарисована пустая прогнувшаяся кровать и рядом – детская кроватка, тоже пустая. Я стала медленно отходить назад.
- Ты же любишь мои работы, - говорит он, идет на меня и продолжает улыбаться.
Мне стало так жутко и, я подумала, что нельзя показывать ему свой страх, надо с ним говорить, как с больным.
- Ты знаешь, тебе надо отдохнуть, поезжай к маме, - я говорила, как можно ласковее и поняла, что шепчу – пропал голос.
- Мамы нет, - он резко осадил меня.
- Прости, я не знала. К сестре, Людмиле.
- Людки тоже нет.
- Еще раз прости. Мне надо идти, - прошептала я и сделала шаг назад. Я задела какого-то мужика, и он рявкнул:
- Куда прёшь? Не видишь, что ли?
Этот громкий голос привел меня в чувство. Я рванула от него с какой-то звериной скоростью, лишь бы – подальше от этого безумия.

Светка перевернула фотографию лицом вниз.
- Знаешь, Викусь, облегчение наступило только, когда я прилетела в Америку. Я знала, что здесь он меня не достанет. Знаешь, сколько раз мне снилось, что он подглядывает за мной через замочную скважину. Я вскакивала в ужасе.
- Ну, что ты, Светик, - я была совершенно раздавлена и не представляла, что я могу сейчас сказать.

Я вспомнила, как неделю назад разговаривала со Светкой по телефону, Дэн был рядом. Он спросил, вроде как безразличным голосом, пряча глаза:
- А где она живет, твоя Светка?
Я сказала, что она недавно переехала из Калифорнии в Нью-Йорк, ее перевезла компания, в которой она работает. Живет она в Манхэттене.
- А что, ты хочешь познакомиться? – пошутила я.
- Да, нет, я так просто спросил, - сказал Дэн и закурил. В последнее время он стал курить гораздо больше, чем, когда мы познакомились. И это в то время, когда все в Америке поголовно бросают. Я рассказывала ему, как бросила сама десять лет назад и что ни на минуту об этом не пожалела. Он как отрезал:
- Достаточно того, что я не пью.

Пока Светка говорила, в моей голове понемногу начинала складываться какая-то картина, но пока это были лишь разрозненные части пазла. Происходящее, всё равно, казалось нереальным.

- Светка, - выдавила я из себя. Я знала, что сейчас скажу ей, что это – Дэн, мой муж, а не Денис, что он любит меня, что он совершенно нормальный мужчина, что Светка преувеличивает, что в молодости многое воспринимается слишком остро, особенно, когда шалят гормоны. Кто из нас тогда не выпивал и не делал всяких глупостей? Но вместо этого сказала пересохшими губами:
- Я уверена, что у него давно всё прошло. Ведь, у тебя же прошло. Наверное, у него семья, дети.

Светка посмотрела на меня, потом – на обратную сторону фотографии Дэна с его дарственной надписью и выпалила скороговоркой:
- Викусь, я прекрасно живу здесь, в Америке, тебе это известно, вернее, жила. До прошлой недели. Пока не раздался звонок на мой мобильный с Нью-Йоркского номера. Это был он. Я подумала, что схожу с ума, я же знаю, что в Америке его быть не может. Знаешь, что он сказал?
- Привет, святая? – сказала я, и меня обдало ледяным холодом.
- Вот именно. И еще, что давно бросил пить, что так и не женился, потому что всю жизнь не может забыть меня.
- Как, не женился? – вырвалось у меня.
Светка, словно меня не слышала и продолжала:
- Я спросила: как он оказался в Америке. Он сказал, что это не важно. Сначала он звучал, вроде, нормально. А потом сказал, что знает, где я живу и засмеялся тем же безумным смехом, как и много лет назад. Я, конечно, дама в возрасте, впечатлений по жизни было достаточно, но, всё равно, чуть не рухнула в обморок. И что мне теперь делать, подруга?

Светка одним махом запустила в рот весь эклер. В потрясении от услышанного, чтобы хоть как-то потянуть время, я медленно глотнула остывший кофе и откусила пирожное. Когда я ставила чашку с кофе на блюдце, раздался вибрирующий звук. Это дрожали мои руки. В кафе вдруг стало очень тихо. Мне показалось, что я – в каком-то вакууме. Мелькнула мысль, что, наверное, так ощущают себя контуженные. Вроде, звуки где-то есть, но они далёкие, невнятные, булькающие, будто старую плёнку протаскивают через звуковую головку магнитофона. Еще несколько минут назад в кафе было людно и шумно. Подошел официант и поставил на стол коробку.
- Ты что-то заказывала? – спросила из вакуума Светка.
- Нет, а ты? – мой голос звучал как-то вязко.
- Вам просили передать, - сказал официант.
- Нам? – мы переглянулись.
- Да, вам обеим.
Официант отошел от стола.

Я не знаю, какие чувства испытала в эту секунду Светка, но мне стало смертельно страшно. Подруга медленно открыла коробку. Внутри оказалась еще одна коробка, старая, потрепанная, обувная, советских времен. Она была перетянута красной ленточкой. Светкины руки так сильно тряслись, что она с трудом развязала ленточку и сняла с обувной коробки крышку. На стол вывалились конверты с письмами на адрес: Владивосток, в/ч 40083. Обратный адрес – Светкин, московский. Среди конвертов был листок бумаги с нарисованной пустой кроватью со смятой простыней и рядом – детской кроваткой, в которой лежит большой нож. Весь рисунок был карандашный, черно-белый, а на ноже – красное пятно.

Светка в ужасе смотрела то на свои письма из прошлого, то на рисунок. Моя жизнь остановилась. Я понимала, что должна сказать всего три слова: «это мой муж», но язык отказывался повиноваться.

- Эти, твои письма ко мне, сохранила сестра, когда я привез их из армии, - раздался отчетливый голос Дэна.
Мы со Светкой замерли и одновременно медленно повернули головы в сторону голоса.
- Ну, вот, я и нашел тебя, святая, - лицо Дэна озаряла сияющая, безумная улыбка, - спасибо тебе, жена.