«О, высшие люди, ваше худшее в том, что все вы не научились танцевать… Танцевать поверх себя! Что из того, что вы не удались? Сколь многое еще возможно! Так научитесь же смеяться поверх себя!»
Ф.Ницше. Так говорил Заратустра
___________________________________
- Фобия – это патологический страх. Мания величия – это патологическое самолюбование. Чувство вины – это патологическое самораспинание себя. Своеволие – это патологическое стремление к нарушению любых границ, установленных людьми. Конформизм – это патологическое равнодушие. Психопатия – это патологическая бесчувственность. Истерия – это патологическая театрализация…
Я замолчал, наблюдая их реакцию. Они сидели тихо и смотрели на меня насмешливо, как на клоуна-неудачника, который не может их рассмешить. Я заглянул в их глаза и они рассказали мне о внутренней сути каждого из них.
Этот, - подумал я, глядя на высокого парня с круглой головой и детской челочкой, - мучается от собственного невежества, но не может заставить себя отказаться от каждодневных гонок на мотоцикле по улицам города. Он никогда не возьмет в руки книгу, если… Если, конечно, обстоятельства не принудят его к этому и не перевернут его жизнь. Если этого не случится – он всегда будет глупо крутить своей круглой головой, никогда не избавится от глупой челочки, всю жизнь будет гонять в черных крагах по городу и умрет идиотом.
Я взглянул на огромного рыжего верзилу, слывшего весельчаком, - и понял, что он неглуп и не обозлен. Мир повернут к нему пока еще доброй стороной. «Этот не потерян, - сказал я себе. – За него еще можно побиться».
Мой взгляд «зацепился» за роскошную блондинку с волоокими глазами и пунцовым ртом в стиле Мэрилин Монро, сидящую в самой середине аудитории. Она, влажно отвечая на мой взгляд, медленно склонила голову и глупо помахала ручкой. «Маленькая женщина, - решил я, - и уже хищница… Если не падальщица… Эта – не пропадёт!»
В поле моего зрения попал очкастый парень с лицом вымороченного интеллектуала. «Бухгалтер от науки, - отпечаталось в моем мозгу, - собиратель фактов и систематизатор». Я сразу понял, что этот парень принадлежит к армии тех самых «ботаников», которые находятся в таких жестких рамках общепринятых понятий, что разговаривая с ними, чувствуешь что-то вроде клаустрофобии.
Я автоматически потянул узел своего галстука, чтобы освободить дыхание. «Этот парень, - сказал я себе, - вероятно, любит говорить «э-э-э» и «так сказать», «следует отметить» и «хочу подчеркнуть». Мне стало ясно, что будущее его сложится прекрасно и, куда бы он ни направился, – он везде сделает карьеру.
Я посмотрел на худого, высокого и сутулого парня, сидевшего за столом, согнувшись. Его длинная, как тыква, голова была тяжелой и клонилась острым подбородком вниз. Лицо было серое, словно пергаментное. Невыразительные, стеклянные глаза, говорили о безысходности. «Бедность, - подумал я. – Одних она делает злыми, других – пассивными. Этого превратила в шута».
У самой стены тихо сидела худенькая девушка в лёгкой синей кофточке. Глаз её я не увидел, потому что голова была опущена. Это был единственный человек в немногочисленной аудитории, кто не смотрел на меня. Она сидела, поставив локти на стол, и, уставившись на отпечатанный конспект. У нее были легкие русые волосы и тонкие запястья. В ее осанке чувствовалось изящество. Я ощутил всем своим телом, что она боится встречаться со мной взглядом. Да и не только со мной. «Страх, - подумал я, - её проклятье!»
Я еще раз обвел взглядом немногочисленную аудиторию и с сожалением еще раз взглянул на тихую девушку у стены. Я снова увидел, что она боится. Боится не чего-то конкретного, а боится вообще… Страх и принуждение сказывались во всей ее позе, словно её извлекли из теплого и уютного дома и бросили в холодную аудиторию с чуждыми людьми. Страх и отчаяние чувствовались в ее щеке и трепещущих веках. «Из-за своего страха, - подумал я, - она всю жизнь просидит в углу, так и не раскрыв своих способностей».
- Если бы я был психиатром, - возвысил я голос и, поднимая подбородок, - то предложил бы вам найти нечто общее, что объединяет все эти социальные болезни. Найти их основание. А основание – это и есть источник проблемы. То, что принято называть «причиной».
Я увидел, что несколько рук медленно потянулись кверху. Байкер с детской челкой, почесываясь, шептал: «Знаю, знаю, знаю…» Трижды молодец! Это значит, что он разом разрешил все проблемы человечества, разом разрубив гордиев узел.
- И что же ты знаешь, неугомонный? – спрашиваю я, кивая в его сторону.
Он вскакивает – быстрый, веснушчатый и шныряет глазами по сторонам.
- Ну, это.., - начинает он. – Это всё психические болезни.
- Социальные.., - поправляю я.
- Социальные, - машинально повторяет он.
- Так, - продолжаю я, - уже хорошо. Теперь скажи, что нужно делать с людьми, страдающими этими социальными болезнями. Чем им можно помочь? И нужно ли им помогать?
Он краснеет и пожимает узкими плечиками.
- Ну, это, - бормочет он, краснея, - надо всех их… в психушку.
- И? – подначиваю я его.
- И, - тянет он, - сажать на «колеса». Вот…
- Садись, - говорю я с разочарованием, - полный оболтус.
Я вижу, как дернулась его голова и лицо стало багровым.
- Он умеет краснеть, - решил я, - значит, не все потеряно.
- А чё? – спросил он, принимая развязный вид. - Не так что ли?
- Не так, - говорю спокойно. – Потому что все они – те, что слишком боятся; те, что дают себе преувеличенную или недостаточную оценку; те, что переоценивают свои возможности и утверждают, что они «умеют хотеть» - все они психически здоровые люди и никто, никогда не сможет просто так «посадить их на колёса» - то бишь, не сможет лечить их таблетками.
- Но они, эти люди, - продолжаю я, - несомненно, страдают психическим расстройством, которое Фрейд назвал неврозом, и нуждаются либо в совете, либо в насильственном действии со стороны специалиста, который ограничил бы их свободу, если бы они переступили грань дозволенного.
- Что вы имеете в виду? – спросил ботаник. – Мы живём в свободной стране и, если эти люди нормальны, никто не может ограничивать их свободу.
"Ну, - подумал я, - этот систематизатор и регистратор, стиснутый рамками предубеждений, несомненно, больше меня знает о свободе".
- А, может быть, - подал голос рыжий верзила, - им нравится их образ жизни. Почему их кто-то должен ограничивать? У меня, может быть, тоже масса всяких комплексов, но это не значит, что меня можно просто так «ограничить». Да и в советах я не нуждаюсь.
- Что ж, - усмехнулся я, - в таком случае ты будешь кувыркаться со своими комплексами по жизни до тех пор, пока тебя не остановят обстоятельства непреодолимой силы, а это, как говорят русские, либо тюрьма, либо сума. А я добавлю еще – болезнь или смерть.
- Вы имеете в виде «кару»? – поинтересовался «ботаник», сверкая золотыми змейками на своих стильных очках.
- Но, - он развел руки, словно вел полемическую беседу на научном симпозиуме, - вопросы о каре остались в прошлом. Я, со своей стороны, могу заметить, что, если бы кара и Бог существовали, то наша планета, где каждый день совершается столько зла, должна была бы погибнуть. Однако же ничего не происходит и мы живы.
- Ты уверен? – спросил я с сомнением.
- В том, что мы живы? – быстро переспросил очкарик.
– В том, что ничего не происходит? – улыбнулся я.
Он пожал плечами.
- А вы уверены, что кара есть?
- Кара, - я проговорил это с нажимом, - есть!
- И всем воздастся по заслугам? – крикнул байкер с челкой?
- Несомненно!
«Ботаник» злорадно рассмеялся, взглядом призывая аудиторию посмеяться вместе с ним. Но никто не ответил, потому что вопрос о «каре», видимо, заинтересовал всех.
- Вы, - проговорил ботаник, вставая, - занимаетесь оправданием Бога. Эта проблема стара, как мир и получила название «теодицеи» - то есть, оправдания Бога. Первая и самая общая форма критики божественного «управления» миром заключалась в вопросе: почему дурным всегда хорошо, а хорошим всегда дурно? Вот добрый умер в безнадёжности, а злой — в безнаказанности: где обещанное возмездие? Выводя перспективу возмездия из ограниченных пределов жизни одного человека в бесконечные дали времени, теодицея относила возмездие не к индивиду, а ко всему роду в целом. А вы стараетесь нас уверить в том, что кара возможна для конкретного человека только потому, что он страдает неврозом?
Голос «ботаника» звучал так монотонно и ровно, словно он читал скучную книгу. Я увидел, что глаза слушающих подернулись печалью и скукой. Их внимание начинало ускользать и гаснуть.
- Нужно его остановить, - подумал я с досадой, - иначе они все уснут.
- Я знаю, - прошептал голос у стены – тихий голос, принадлежащий тоненькой девушке, такой тихий, почти беззвучный, что ее присутствие никогда и никем не ощущалось.
- Смелее, - поддержал я её.
Она встала, комкая в руках платок и, глядя вниз, проговорила:
- Эти люди всё делают слишком – потому Бог и наказывает их.
Она быстро села и, сжавшись, словно для удара, опустила голову. Удар не замедлил опуститься на её повинную голову. Аудитория грохнула так, словно услышала какую-то несусветную глупость.
- Привет, дуреха, - крикнул рыжеволосый весельчак. – Ты всегда сидела тихо и мы прозвали тебя «дохлый кролик». Так какого же черта этот «кролик» вдруг заверещал?
- Не «кролик» - улыбнулась роскошная блондинка по имени Келли, - а «валаамова ослица», которая молчала, молчала, да вдруг и заговорила.
- Уж эта скажет, как в лужу п.., - осклабился длинный парень с пергаментным лицом, похожий на крючок, и затрясся в скрипучем ёрническом хихиканье, дергая ногами и плечами, словно паяц на резинке.
- Стоп! – крикнул я, упираясь кулаками в стол. – Мерзкая орава недоумков! Хватит молоть чушь! Пора начать думать головой, а не другими частями тела.
От неожиданности они примолкли. Рыжий пригнулся к столу. Одни смотрели насмешливо, другие презрительно. Роскошная блондинка улыбалась сыто, как объевшаяся кошка.
- Она права, - кивнул я в сторону той, кого только что назвали «дохлым кроликом».
Девушка несмело подняла ресницы и я увидел ее светлые прозрачные глаза.
- Можешь считать, - сказал я ей, рисуя в ведомости «А», - что сегодня ты сдала тест.
Она вспыхнула от неожиданности и губы её, против воли, разъехались в счастливой улыбке. В ее глазах было написано: «Я никогда ничего не могла! Теперь я смогла! Я – могу!» Взгляд стал смелым.
Я перевел взгляд на аудиторию и отчетливо произнес:
- Ничего слишком, - и поднимаю ладонь. – Так говорили древние греки!
- Ничего слишком! – возвышаю я голос. – Ясно?
- Не ясно! – вызывающе отозвался рыжий. – Что значит «слишком»? Кто определит, когда наступает это «слишком»? Я вот читал одного «умника», который сказал: «Надо уметь хотеть!» Я считаю, что главное – «уметь хотеть». Хотеть – значит, мочь. В этом все дело и в этом секрет жизни. А, если всего бояться и думать о каких-то границах, так, пожалуй, и простесняешься, наподобие «дохлого…»
Он осекся.
- Э-э-э! Я хотел сказать, некоторые из нашей аудитории, имен которых мы не знаем и не узнаем никогда, потому что они… Э-э-э, погрязли в своих чертовых правилах.
- Ну, это смотря, как хотеть, - уклончиво возразил я. – Хотеть никому не запрещено, равно как и не хотеть. Важно, чтобы это не переросло в патологию. Обычно о безрассудных людях говорят – «хватают через край». «Хотеть», но не «хватать через край». Нежелание «хотеть», страх перед действием также может быть чрезмерным, а это всегда плохо. Я бросил взгляд на девушку, которую называли «дохлым кроликом».
Я замолчал и в тишине услышал, как за окном на ветке громко чирикает воробей, весело повторяя все одну и ту же свою незамысловатую песенку.
- Что касается «умника», который умел хотеть, но "хватил через край" - продолжил я, -, то о нем можно сказать одно - этот парень плохо кончил. Продолжать или на этом закончим дискуссию?
- А как звали этого «умника»? – спросила красавица. – Мне импонирует его философия. Я люблю брутальных парней без границ, которые «умеют хотеть».
По аудитории пронесся смешок. Круглоголовый закричал:
- Мне тоже нравится этот парень, потому что он – прав!
Та, кого называли «дохлый кролик», повернулась к аудитории и, расширив глаза, сказала:
- Его звали Адольф Гитлер!
Наступило секундное молчание.
- Ну и что! – лениво заявил рыжий. – Не человек он, что ли? Он теперь, между прочим, снова входит в моду.
- Хорошо, - сказал я. – Но ведь не станешь же ты отрицать, что этот человек преступил общепринятые нормы и потому подвергся дискриминации со стороны тех, кого он ущемил? Это и есть кара. Если бы он «хотел» в пределах нормы – всё было бы хорошо. Но его проблема заключалась в том, что он «хотел» СЛИШКОМ! И не только он. Судьба всегда ограничивает тех, кто всё делает СЛИШКОМ.
Они молчали, упорствуя в своем.
- Итак, - проговорил я бодро, пытаясь уйти от скользкой темы, – человека, который «умел хотеть» мы также причислим к вышеозначенной категории одержимых неврозом, и назовем его болезнь «своеволием». Что говорит об этом наука? А вот что… СВОЕВОЛИЕ – это отрицательная реактивность, которая выражается в попытках манипулировать окружающими и навязывать свои правила другим. Поскольку своевольный человек не дорос до понимания законов жизни, - он не считается зрелым и независимым. В некоторых энциклопедических словарях СВОЕВОЛИЕ определяется как «дурь», «самодурство», «блажь», «прихоть», «причуда», «каприз» - все качества, свойственные маленьким детям. И это, действительно, скорее, качества ребёнка, чем взрослого человека.
- Но именно такие «дети», - сказала девушка у стены, - правят миром.
Аудитория примолкла. Наконец, толстяк со щеками, усыпанными веснушками, сидящий около окна, недовольно дернулся:
- Вот вы всегда так. Всех готовы в «нервных» записать. Получается, что историю «нервные» что ли двигают? Александр Македонский тоже что ли «нервный»? И Бонапарт? И этот… Набопаласар с Навуходоносором? Это ж гении! Как они могут быть нервными? Да, если бы этих «нервных» не было, так никто бы ничего и не делал, а все сидели бы в «рамках»!
- Когда-то, - тихо сказал я, - читая Зигмунда Фрейда, я не соглашался с ним. Он считал, что историю делают исключительно невротики. Я был уверен, что историю «двигают» люди, которых Лев Гумилёв назвал «пассионариями» - то есть, по сути, те, что «умеют хотеть». Но речь-то идет о том, что у любого «хотения» должны быть границы. Действие должно завершаться фиксацией и упрочением завоеванного – то есть, установлением твердых законов.
Но, как правило, те кто «умеют хотеть» - этого не могут. Они просто не в состоянии поставить точку. Они экстенсивны и обычно растекаются вширь, завоевывая все новые и новые территории. Но при этом, они не приносят ничего нового на завоёванные территории, не обустраивают и не улучшают жизнь, а только еще крепче завязывают узел противоречий, которые не могут разрешить.
- Уметь хотеть, – продолжал я, – это не профессия, не мастерство, не мудрость и не умение, а прихоть. Такое хотение происходит от дурной внутренней пустоты, которая втягивает в себя всё – пространство, время, людей. Это психологический «брак». Ведь люди, не умеющие жить в границах – это, по сути, больные люди, которые не могут себя остановить. Ницше говорил об этом, как о неумении «приказать себе» остановиться.
- Настоящий лидер, - сказал я с нажимом, - это тот, кто может «приказать себе» как двигаться, так и останавливаться, когда это необходимо. Если же человек может только двигаться, словно машина без тормозов, то это означает, что обстоятельства его толкнули и он покатился, не в силах остановиться. Вот это и есть источник СВОЕВОЛИЯ.
Они задумались. Я увидел, что почти все глаза «ушли внутрь» и искали ответа там, в своих не слишком обширных глубинах. Только белокурая Келли бездумно улыбалась нарисованным ртом, бессознательно кокетничая и, играя глазами. Очевидно, она решила, что я и есть тот самый «брутальный парень», который «умеет хотеть».
- Вы обратили внимание на то, - продолжал я, - что вокруг этих, всё втягивающих в себя людей-воронок всегда ошиваются толпы почитателей?
- Ну да, - задумчиво проговорил рыжий. – Они обладают харизмой.
Я пожал плечами.
- Ошибаешься, - холодно бросил я. – Не харизма это, а увлекающая сила инерции. Поэтому около своевольных лидеров всегда можно обнаружить горы трупов их приверженцев. Эти «хотящие» не только втягивают, но и искривляют пространство и время, в котором меняются привычные координаты. Время насыщается событиями и именно эта перенасыщенность сокращает жизнь окружению. Около харизматичных лидеров люди мрут, как мухи. Не обязательно на поле боя. Хотя… «хотельщики» - полководцы и политические деятели, как правило, переживают всех своих почитателей и сателлитов и живут долго, если их не настигает кара за их злодеяния.
- Я думаю, - сказала девушка у стены с прозрачными глазами, которую называли «дохлым кроликом», – эти лидеры ведут себя, как «черные дыры» или…
- Как? – переспросил я с интересом.
- Как вампиры, которые забирают чужую энергию для своего движения. Поэтому они всегда стараются добиться признания и любви к себе.
Как тебя зовут, дитя? – спросил я, улыбаясь.
- Джесика, - пробормотала она смущенно.
- Да, - крякнул я. – Что скажете, умники?
«Умники» молчали.
- Фрейд утверждал, - продолжал я, - что в людях, которые не могут произвольно «останавливаться», отмечается тенденция к «угасанию Эроса» и «влечение к Танатосу». Иными словами, происходит отрицание жизни в пользу смерти. Это не что иное, как стремление к преодолению комплекса неполноценности за счет внешнего мира. Вместо того, чтобы убить себя, такой «харизматичный» лидер неосознанно уничтожает других. Весь пафос его жизни заключается в стремлении «… всё вокруг взорвать на воздух, всё уничтожить, всех. И виноватых, и невиновных, и тут все узнают, что это тот самый, которого назвали вором… А затем уж убить себя». Это написал Достоевский в романе «Подросток». Эта мысль касается человека, которому кажется, что он способен быть всем, а, в действительности, является ничем и потому он способен взорвать всё, включая себя самого, и превратить в ничто.
- Можно я скажу? – снова подала голос Джесика.
Я кивнул.
- Я думаю, - начала она, глядя куда-то влево. – Я думаю, что эти люди, действительно, невротики. Потому что в них нарушено равновесие. Как будто смещен центр тяжести. И поэтому они похожи на неправильно сделанную ролли-полли, которая всё время утыкается носом в землю.
- Верно! – воскликнул я. – Еще Ницше предлагал вглядеться в явление терроризма, называя его одной из ипостасей декаданса или кризиса Модерна. «Падать назад, в сторону, вперед, во всех направлениях» - так говорил он о своевольных. Такая дезориентация, утверждал он, - становится уделом тех, кто теряет почву под ногами.
Я развернулся к Джесике и жестом предложил ей продолжать.
- Я про rolly-polly договорю, - сказала она торопливо, бросив на меня мимолетный взгляд. – Может быть, своевольные люди потому становятся такими материалистами, и одержимыми вещами из-за того, что просто не могут поднять голову. У моего деда на ранчо живут породистые свиньи, которые целыми днями валяются в пыли, роют землю и едят. Они никогда не смотрят вверх – на солнце. Они, наверное, даже не знают о том, что оно существует. Мой дед сказал, что конструкция их шеи не позволяет им поднять голову. Все могут смотреть на солнце, а свиньи – нет.
- «Дохлый кролик» в своем репертуаре, - осклабился круглоголовый.
Но я грохнул кулаком по столу и заорал: «Молчать!»
Он тут же заткнулся и покраснел, а потом пробубнил надтреснутым голосом:
- А чего она «свиньями» всех называет… Люди с амбициями – не свиньи.
- Закончи свою мысль, - сказал я Джесике ободряюще, не обращая внимания на «байкера» с челочкой.
- Да, - сказала она, чувствуя мою поддержку. – Может быть, Фрейд, действительно был прав, когда говорил, что историю делают в основном невротики, которые «не могут видеть солнце».
- Причем, - подчеркнул я, - чаще всего они, именно, делают ее неосознанно, без какого-либо плана и с одной-единственной целью…
Я посмотрел на Джесику и кивнул, предлагая ей закончить мою мысль:
- Утолить свое желание! – договорила она.
- А какое у них желание? – снова спросил я.
- Покончить со всем миром, а потом и с собой! – сказала Джесика.
- Не фига-а себе, - присвистнул толстый. – Это значит, что все правители придурки, что ли? А мы-то тут живем себе спокойненько, а они там… Ух, чёрт!
- Мы говорили до сих пор о СВОЕВОЛЬНЫХ ЛИДЕРАХ, но есть и другие. Это те, кто «МОГУТ ПРИКАЗАТЬ СЕБЕ». Историю делают не только невротики. Невротики, служа Танатосу, только разрушают мир. Нашумевшись, напрыгавшись, РАЗРУШИТЕЛИ отходят в сторону, уступая дорогу СОЗИДАТЕЛЯМ, которые исправляют то, что делают «те, кто умеет хотеть». Разрушители, завороженные образом пустоты и созидатели – почитатели полноты, являются олицетворением двух сил, которые Фрейд назвал Эросом и Танатосом, Эмпедокл из Акраганта – любовью и враждой, Гераклит эфесский – симпатией и антипатией.
Это утверждение является основой древнего натурфилософского учения «О природе». Природа, - утверждает это учение, - это процесс, главные участники которого – две силы. Если они враждуют, то расходятся, образуя пропасть, которая втягивает в себя все живое; если «договариваются и сотрудничают, то сходятся и «пропасть» закрывается и от этого «союза» двух рождается третье - нечто новое и жизнеспособное.
- А Гераклит сказал, - подал голос «ботаник», - что «война – отец всего».
- Если она не превращается в пожар в головах, - парировал я.
- А вы о людях говорите или вообще? – промолвила волоокая красавица. – Пожар – это страсть. Если я, к примеру, залечу от брутального парня…
- А это, - хихикнул рыжий, - смотря, по любви или от насилия.
- Я говорю обо всем, потому что силы пронизывают всё, - заметил я. – Но человеку свойственно все оценивать с точки зрения собственной личности. Это, друзья мои, лягушачья перспектива. Я бы посоветовал вам сменить ракурс и посмотреть на вещи, отрешившись от быта, то есть – с высоты птичьего полета.
- Значит, - успокоилась красавица, - важно, чтобы все было по обоюдному согласию. Значит, все дело все-таки, в «хочу» - это и есть любовь противоположностей.
- Ты так думаешь? – я покачал головой. – Если кто-то говорит «хочу тебя», то в переводе с психологического языка это означает – «хочу тобой попользоваться». Хотеть никому не запрещено, если это не запрещено законом. Но знайте, что любить и потреблять – это разные вещи.
Они молчали, глядя вниз, в столы.
- Итак, - возвысил я голос. – Возвращаюсь к началу нашего разговора. Человек с манией величия (или чувства вины) и одержимый своеволием – всё это невротики. Они, как говорит Джесика, всё делают СЛИШКОМ и… ПОТОМУ ИХ НАКАЗЫВАЕТ БОГ. Что вы об этом думаете?
- А Бога нет! – вдруг выкрикнул круглоголовый. – Говорят, Бог вообще умер!
- Но ты-то со своей дурьей башкой живее всех живых, - сардонически засмеялся я. И знаешь…
Я прищурился.
- Однажды Маркс сказал, что ЖЕРТВА ВСЮ ЖИЗНЬ ВОСПИТЫВАЕТ В СЕБЕ ПАЛАЧА. Это значит, что, чем больше в человеке «перекос» - тем больше нарушено равновесие. Чем больше нарушено равновесие – тем больше крен в одну сторону. Если представить, что человек сидит в лодке, то…
- А при чём тут палач? – возмутился вдруг длинный «крючок».
- А палачом, дорогой мой, - сказал я, улыбаясь, - становится та сторона, которую игнорирует такой умник, как ты. Ницше называл эту сторону «хромой ногой», которая подворачивается обычно в самый неподходящий момент. Ты ведь тоже, как будто, умеешь «хотеть»?
- Это как на льдине! – воскликнул рыжий. – Стой посредине, держи равновесие и греби к берегу. Или ставь парус, если ума хватит и… и… И это есть жизнь? Скользко, холодно и опасно…
- Ровно то же самое сказал Ницше, - кивнул я. - «Опасно всё: движение вперед, остановка и попытка оглянуться назад. Жизнь – это канат, протянутый над пропастью». Он представлял жизнь в виде каната, по которому идет канатоходец, вооруженный только балансиром для поддержания равновесия. Как только равновесие утрачивается – человек обречен. Его книга «Так говорил Заратустра» начинается со зрелища канатоходца на ярмарке и его гибели.
Я поставил «А» рыжему и от него пошел пар. «Какое счастье, - подумал я, - наблюдать, как совершаются открытия.
- У меня такое впечатление, - сказал рыжий, - что я на этой самой льдине только что причалил к берегу.
- Увы, - улыбнулся я. – Должен тебя огорчить – ты никогда не причалишь к берегу. Поэтому настройся держать равновесие, стоя в своей утлой лодчонке и учись управлять парусом.
А что касается «кары» - она, действительно, есть. Одних настигает наказание «границами», а других – безграничностью. Не хочешь получать наказания – держи баланс. В свое время Блаженный Августин отказался от научной карьеры, хотя был блистательным полемистом и ученым. Он отказался от нее только для того, чтобы обрести равновесие. Человек глубоко внутренний – он заставил себя выйти наружу и занялся внешней деятельностью. То же можно сказать об Оригене - еще одном деятеле времен раннего христианства, который, наоборот, для того, чтобы обрести равновесие, ушел в себя. Он был экстравертом, ориентированным на внешнее, но стал ученым богословом.
Таких примеров немало. Все духовные практики направлены на обретение равновесия. Но, в большинстве своем, люди не обращают на это внимания. Оттого и болезни появляются. Болезнь – это нарушение равновесия в организме. Вызывает его стойкая привычка к односторонности, превратившаяся в порочный механизм.
- Значит, старик Фрейд был, все-таки, прав? – задумчиво проговорила красавица. – В том смысле, что историю делают невротики?
- Которые, - продолжил я, - умеют только «хотеть», но не в состоянии ни отдавать себе отчет в своих действиях, ни сознательно направлять процесс, ни планировать, ни заниматься развитием и усовершенствованием мира.
- Это значит, - сказал рыжий, - что мы живем в сумасшедшем доме?
- Получается, что так оно и есть, - согласился я.
- Поэтому, - удивленно заметил круглоголовый, - мы без конца строим эту чертову «вавилонскую башню» и не можем построить?
Я снова кивнул.
- Получается, - удивился длинный, - что «СЛИШКОМ» - это и есть «божеский гнев»? То есть, наказание. Значит, мы нарушаем равновесие и получаем в ответ удар в нос?
- Получаем, - добродушно откликнулся я. – И что удивительнее всего – за все «слишком». Стоит преступить черту и получается удар. Бедный Иов из Ветхого Завета, например, получил удар за чрезмерное благочестие.
- Разве так бывает? – спросила Джесика.
Я понял, что задел ее за живое – она была СЛИШКОМ БЛАГОЧЕСТИВА.
- Разве ты, - сказал я, - не получаешь массу ударов за свое благочестие? Разве жизнь не учит тебя изо дня в день отвечать ударом на удар, восстанавливая своё равновесие?
Она склонила голову и её глаза наполнились слезами.
- Они, - продолжал я безжалостно, - назвали тебя «дохлым кроликом» именно за твое благочестие. Любая кличка – это упрек в чрезмерности. А ты приняла это, как должное.
- Что же ей еще делать, раз она такая дуреха? – добродушно улыбнулся круглоголовый. Но в его словах уже больше не было ни злости, ни издёвки.
- Все трагедии, болезни, неврозы, преступления имеют в основании нарушение равновесия. Вот почему любое наказание должно предполагать не только перевоспитание и наказание, а восстановление равновесия. Ты в своей лодчонке сделал шаг вправо и она наклонилась. Ты сел на правый борт и спустил ноги в воду, потому что тебе этого «захотелось» - лодка дала крен. И общество тебя тут же с силой тащит на левую сторону. Это происходит потому, что ты – дуралей и не понимаешь, насколько опасно, плывя в открытом море, сидеть на одном борту. Надо принять во внимание, что лодка – одна на всех, а своевольных на ней – пруд пруди. «Корабль дураков», одним словом.
- Есть люди, - продолжал я, - которые могут себя регулировать – как правило, они сильны и здоровы. Все остальные являются психическими калеками. Каждый из них мается, нося в себе жертву и палача. Почитайте «Процесс» Кафки и вы поймете, на какой ад пожизненного судебного разбирательства обрекает себя человек, который не может держать равновесие. Ведь не только общество выступает судьей в этом процессе, но и внутренние силы человека, которые называются равнодействующими.
В человека «вделан» природный «балансир» - он и является тем «судьёй», который выносит приговор. Никто его не слышит и решение утверждается за семью печатями. Но это не значит, что его нет. Вспомните пьесу Софокла о царе Эдипе, непоправимо нарушившем внутреннее равновесие. Это повлекло за собой не только его наказание, но пострадали и его дети.
В аудитории воцарилось молчание. Было слышно, как за окном шумели деревья и кричали дети.
- А что Джесике-то делать? – вдруг сказала красавица. Если исходить из вашей логики, ей надо срочно начать грешить?
- Не надо ударяться в крайности. Ассиметричный ответ – не самый лучший. Джесике я бы посоветовал не уклоняться от борьбы, потому что она – неизбежна. Кроме того, ей надо бы избавиться от перфекционизма, потому что это и есть нарушение баланса.
Прозвенел звонок и тут же аудитория наполнилась шумом. Через мгновение в ней осталась только Джесика. Она помялась и подошла к кафедре. Глаза у нее были серьезные.
- Вы не всё сказали, - пробормотала она. – Вы что-то другое хотели сказать…
- Я имел в виду судьбу «благочестивых» девушек, - улыбнулся я. – Тех самых девушек, которые становятся жертвой какого-нибудь болвана, который соблазняет их и бросает с младенцем на руках. Такова судьба многих «перфекционисток».
- И в этом наказание? Божий гнев? – спросила она.
Я кивнул.
- Сегодня, - сказал я, - следует говорить не о «божьем гневе», а о равнодействующих силах, управляющих миром. Они наводят порядок во Вселенной и не терпят того, что «слишком». Умилостивить их невозможно – надо просто знать о законе равновесия.
- Значит…
- Значит, - закончил я, - учиться держать равновесие. Тот, кто научится этом искусству – сам станет богом.
- Но ведь это невозможно, - грустно сказала Джесика.
- Нет ничего невозможного в этой таинственной вселенной, - улыбнулся я.
- Значит, бог, - сказала Джесика и ее глаза разгорелись, - это тот, кто умеет держать равновесие?
И тут же ее одолели сомнения.
- А Христос? – спросила он. – По-вашему, получается, что он не справился?
Я подумал, что это не закончится никогда.
- Иисус справился бы, - сказал я. – Но в мире, куда он вошел, против него ополчилось слишком много своевольных людей, которые «умели хотеть». Если бы он не вмешался в политику, он, возможно, прожил бы долгую и счастливую жизнь. Себя он уравновесил, но у этого смельчака была дерзкая идея уравновесить свой народ. А, как ты знаешь, нельзя осчастливить людей, которые не понимают, в чем заключается счастье.
- А оно, - сказала Джесика, - заключается в равновесии?
- Шаг вперед, поворот, шаг назад, поворот и, двигаясь под музыку по кругу, ввинчиваться в небо, уходя в таинственную спираль.
- Да ведь это вальс, - засмеялась Джесика.
- «И хотя есть на земле трясина и густая печаль, - сказал один великий «танцор», - но у кого легкие ноги, тот бежит поверх тины и танцует, как на расчищенном льду». И потому, - говорит он. – «Вознесите сердца ваши, братья мои, выше, всё выше… Вы, хорошие танцоры…»
- Я пойду! – сказала Джесика. – Я поняла…
- Что ты поняла – спросил я.
- Что трудное – это, одновременно, и легкое. Что закон всегда имеет в виду преступление. Что сам Бог устанавливает закон и наказывает себя, когда теряет равновесие. Я поняла, что трудно быть Богом, который должен на своих плечах держать весь мир. Адский труд.
- Но он ничего не держит! – воскликнул я. – Он танцует! Он, как ницшевский Заратустра говорит нам, что высшая мудрость жизни – это радость, заключающаяся в танце.
Я раскрыл книгу в том месте, где была закладка и прочел:
- «О, высшие люди, ваше худшее в том, что все вы не научились танцевать… Танцевать поверх себя! Что из того, что вы не удались? Сколь многое еще возможно! Так научитесь же смеяться поверх себя!»
Я снял с полки изящную статуэтку индийского танцующего бога и поставил на стол. Джесика внимательно смотрела на него, застывшего в танце, размахивающего факелом, барабаном, раковиной и молнией, и в глазах ее росло изумление. Я понял, что в этот момент она переживала Истину.
Очнувшись, Джесика встряхнула головой, улыбнулась и пошла к двери.
- Джесика, - окликнул я её!
Она оглянулась, сверкнув глазами, и остановилась, взявшись за ручку двери.
- Учись танцевать, девочка, и помни, что в этом мире нет ничего невозможного.
___________________________
ТЕАТР ТЕНЕЙ
https://plus.google.com/communities/108876158841460089750
PROZA.RU
http://proza.ru/avtor/debove
МАКСПАРК
http://maxpark.com/user/4295823628
ТВИТТЕР
https://twitter.com/britannik
БЛОГГЕР
http://debove.blogspot.com/