История эта началась с юбилея Софьи Петровны, жены Тужикова. Несколько дней Матвей Ильич мучился, что жене подарить, как это сделать лучше, как обставить сам юбилейный вечер и так далее. И всё получилось как нельзя лучше. Гуляло всё село, как-никак семьдесят лет старушке стукнуло. Родня подъехала, сын и дочь с внучатами. Тужиков подарил супружнице большой букет полевых цветов, благо летом всегда их много. Купил и вручил своей Софушке обвязанную большой красной лентой новую сковороду. Ну, а самым главным подарком жене, были его стихи. Стишки так себе, примитивные и незамысловатые, но Матвей Ильич считал их вполне приличными, а главное юбилейными. Этими стихами он и открыл мероприятие.
«Хотя тебе не двадцать пять
Но всё же ты красавица
И всё в тебе, всё хорошо
И всё в тебе мне нравиться…»
Гости аплодировали. Стих пошел на «ура», и тост за здравие явно удался. Дети улыбались, внуки радовались. Соседки внимательно изучали большую чугунную сковородку и одобрительно цокали языками: «Надо же такую вещь купил. А деньжищ то сколько, деньжищ сколько потратил. А? Молодец».
Жена раскраснелась: «Спасибо, Матюша, ты у меня прямо таки поэт».
Вот это - «ты у меня прямо поэт», очень крепко засело в седой голове Матвея Ильича.
Ближе к зиме Софье Петровна сильно расхворалась. Врачи посоветовали в город переехать, поближе к больничке и специалистам по сердечным делам. Горестно было Тужиковым покидать родные места, но всё же пришлось. И вот спустя полгода, по весне, продав дом, раздав соседям старую мебелишку, старики переехали к дочери. Дом у дочки стоял на окраине города, при доме участок землицы, на ней тепличка, сараюшка с мотоциклом. Так что от земли Тужиковы не ушли, новое место чем-то напоминало их домик в деревне. И это хорошо.
В доме дочка выделила родителям уютную комнату, здесь даже был телевизор. Туалет и ванная комната тоже в доме, не то, что у них в деревне. Софья Петровна как-то быстро растворилась в этом их новом обиталище и о здоровье вспоминать стала реже. Вроде как растворилась, но её было видно везде, и на кухне с блинчиками возится и внукам попки подмывает и даже с котом, неуживчивым Васькой подружилась мгновенно. А вот Ильич затосковал. И то ему не так и то ему не эдак. Стал занудливым, ворчливым. Первое время сидел у телевизора. На это занятие у него сил хватило ровно на неделю. Когда телек опротивел, пробовал читать, книг много у дочки. Но уже через пару, тройку дней и это занятие наскучило, да и глаза уж не те, читать невозможно, очки надо менять. Пытался по дому похозяйствовать, так зять отшил его с первой же попытки вбить гвоздь в прихожей под кепку. Пробовал друзей поискать. Но как назло улица их, как он говорил, какая-то ненормальная. Днем все на работе, по вечерам детишки шумят, детская площадка рядом. А главное, нет годков, поговорить не с кем. Тоска и всё тут.
Тем временем домашним невмоготу стало его ворчание. И тут Софья Петровна, оказалось, как нельзя вовремя, вспомнила о поэтическом даре мужа.
– Дед, ты бы стихами занялся, у Митеньки на днях день рождения, напиши стишок. У тебя ведь здорово получилось тогда на мой юбилей. Помнишь?
Разговор этот был кстати. У Тужикова давно в голове крутилась мысль, а не пора ли написать воспоминания. Но вспомнить и что-то письменно поведать потомкам, было практически нечего, жизнь, и вообще судьбинушка его, совсем не были героическими. И про стихи он тоже думал, иногда даже рифмовал про себя что-то, правда, всё было на примитивном уровне. К примеру.
«Побежал Матюша в хату
И кричит: «бабуль, дай вату…»
Примитивизм этот он, в общем-то, ощущал. Причем здесь вата? Так, для рифмы что ли. Но всё же, может взять ручку, тетрадку и подумать. Очки себе новые справил.
Может попробовать?
И в доме наступила блаженная тишина. Дед начал «творить»! Бабка не успевала бегать в магазин за тетрадками. Занятие это радовало Матвея Ильича. Он мог часами сидеть с закрытыми глазами. Сидит с закрытыми глазами, лицо блаженное, случаем, не отходит ли. Но нет, очнулся и что-то царапает в тетрадке, царапает.
Спустя неделю дед начал доставать всех просьбой послушать его творение. Бабка еще как-то терпела, дочка и зять, через пяток минут после начала поэтического вечера под разными предлогами скрывались от начинающего поэта. Всё выдержать мог только кот Василий. Под дедовы стихи он блаженно зевал, облизывался, садился к Ильичу на колени и урчал. Так продолжалось довольно долго, наверно около месяца.
Но вообще-то всю жизнь продолжаться так не могло, это понятно. Дедова поэтическая энергия, должна была куда-то выплеснуться, ему нужна была аудитория, он должен был кому-то рассказывать и читать свои перлы.
И тут дочь помогла.
– Отец, а ты знаешь, у нас в городе есть литературный кружок, недалеко от дома, в здании школы он собирается. Люди всё приличные, есть и твоего возраста, и моложе. Учитель литературы и русского языка за главного, ты с ним знаком, я, когда в школе училась, он классным у нас был. Сходил бы ты, может и полезно будет познакомиться, они там стихи читают, рассказы всякие, даже в газетах печатаются. Сходи, не поленись.
Мысль была вполне ничего себе, вполне уместная. И Матвей Ильич, приодевшись, взяв сумку со своими стихами, пошел в школу. Учителя, звали его Семен Макарыч, он нашёл быстро. Переговорили наспех, Семен Макарыч был весь в заботах, но договорились, что на очередное заседание Тужиков поднесёт свои творения и кружковцы послушают стихи.
Слушание состоялось уже через неделю. Учитель представил Матвея Ильича и дал ему слово.
В такой серьёзной аудитории дед был впервые, пожалуй, за последние лет десять. Последний раз он говорил с трибуны на заседании правления колхоза по случаю ухода на пенсию, давненько это было. Однако Ильич не тушевался, он был спокоен за своё творчество и уверенно встал к трибуне. Начать решил со стихов, которые написал совсем недавно, посвятил внучатам и считал своим лучшим шедевром.
«Катит капля по стеклу
По стеклу стеклянному
Тяжело ему стоять
Солдату оловянному
Их внучата принесли
Этих вот солдатиков
Вон играют втихаря,
Вроде как лунатики…»
Стихотворение было достаточно длинным, может и нудным, но его внучатам оно вполне нравилось, особенно строки о том, как малыши потеряли двух оловянных солдатиков, а мама, придя с работы, нашла их и отдала детям. Матвей Ильич просто млел от этого стиха, даже помышлял назвать его «Поэмой об оловянных солдатиках», а потому закончив, победным взглядом обвел аудиторию и сказал: «У меня всё».
Публика молчала. Но в глазах местной поэтической элиты горели чертики, отдельные ехидно улыбались. Похоже, было на то, что поэзией своей дед людей не удивил, а отдельных расстроил. Тужиков уловил это настроение и морально готовился к разбору.
Первым взял слово Семён Макарович. Надо сказать здесь он был непререкаемым авторитетом и не только из-за своих, довольно значительных заслуг на поэтическом поприще, где он признавался неоднократно и победителем и лауреатом и прочее, прочее, но и мягкостью и чрезвычайным тактом в общении с людьми.
– Уважаемый Матвей Ильич, скажите, а может ли быть стекло не стеклянным? Это, так сказать вполне закономерный вопрос. А? Далее. Почему вы используете слово «втихаря», когда описываете игру детей, и почему вы их величаете «лунатиками», это что поэтическая задумка такая, или как, а?
Нет, его стих явно здесь не понравился, Тужиков это увидел.
А Семён Макарович вошел в раж.
– Понимаете ли, поэзия это искусство, это специфическое искусство, опирающееся на метрику и ритмику, евфонию с учением о ритме и строфике. Поэзия имеет четкие требования к слогу, стилистике и структуре стихотворения, определению поэтических приёмов и размеров, метров, стоп, рифм. Вот что, к примеру, вы знаете о хорее, спондее или ямбе, или о ритмических значений малых цезур…
Тужиков понял, над ним издеваются.
– Послушайте, я понимаю, стих мой вам не нравиться, но зачем же издеваться, вы что, не можете по-русски здесь разговаривать. Причём здесь какие-то "стопки" или, прости Господи, "хереи", вы то за словами следите. Я старый заслуженный человек, у меня десять грамот и приемник «VEF» в благодарностях. Я за месяц больше сорока стихов написал. Кто из вас тут сидящих столько наработал?
Старый учитель, Семен Макарович, стоял красный как рак, публика нервничала. Кто-то шумел и требовал выгнать грубияна с заседания, кто-то просто смеялся. Пожилая дама, истерически хохотнув, продекламировала:
«Полилась в стекле вода
Вот и грянула беда
Никогда не думала
Вот беда и хлынула…»
Матвей Ильич грозно глянул в зал: «Кто сказал? Я спрашиваю, кто это сказал?»
Народ тут же притих. Что-то будет.
– Меня, старого заслуженного гражданина, дразнить!!! Да я вас… Да я в гороно… Да вашу секту паршивую, завтра же закроют… Да я…
А вот это, приличные люди, терпеть уже не могли.
– Какая секта… Да ты в своём уме, хрен старый… Счас, на руках вынесем…
Интеллигентный люд брызгал слюной, рычал, стонал и чуть не плакал.
– Дурак…
- Сам такой…
Минут через десяток Тужиков, посчитав, что его миссия, миссия «доброй поэзии» завершена, сунув подмышку сумку со своими литературными раритетами, ретировался восвояси.
Его приговор был окончателен: «Ничего они в поэзии не понимают. Неучи, и всё тут, сюда я больше ни ногой».
Между тем на улице ярко светило солнышко, шумели на площадках детишки, шелестели листики набирающих сок деревьев, лето входило в силу.
– Да ну её поэзию эту, побаловал и хватит, домой пора. Сейчас чайку и поспать, устал что-то.
Матвей Ильич бросил сумку в ближайший мусорный контейнер и поковылял к дому.
Рисунок из интернета