Раритет. Часть 3

Анатолий Карасёв
        Резкий звонок в дверь  царапнул слух. Силуянов вздрогнул. Он никого не ждал. К нему вообще давно никто не заходил. Кряхтя, он встал с дивана и босыми ногами пошлёпал в прихожую, на ходу гадая, кто-бы это мог быть. Открыв дверь, он увидел на пороге человека, которого меньше всего ожидал там увидеть. Перед ним, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял редактор отдела прозы журнала «Эдем» Максим Иванович Ломов, собственной персоной.
        - Э-э.., добрый вечер! - робко сказал он. - Вы разрешите?
Опешивший Силуянов, ни слова ни говоря, пропустил нежданного гостя в свою тесную прихожую. Ломов вошёл и в нерешительности остановился. В прихожей сразу возникла лёгкая толчея.
     - Максим Иванович? Чем обязан?., - слегка опомнившись поинтересовался Силуянов и протиснулся в коридор. - Да вы раздевайтесь, проходите... Туфли не снимайте — ни ковров , ни тапок, извините, не держу.
Впрочем, Ломов и не собирался этого делать. Видимо в гостях он вполне привык вести себя по-европейски. Лёгким движением он снял с себя плащ, прошёл вслед за хозяином в комнату и сел на предложенный тем стул. Сам Силуянов расположился напротив.
- Как поживаете уважаемый...
-...Николай Иванович, - поспешил помочь Силуянов.
- Да, да, Николай Иванович, - закивал Ломов. - Как ваши творческие успехи?
- Спасибо, у меня всё хорошо, - всё ещё продолжая недоумевать ответил Силуянов. - Но хотелось бы всё-таки узнать...
- Понимаю ваше нетерпение, господин Силуянов, - не дав  ему договорить вставил Ломов. -  Вижу моё неожиданное появление весьма вас озадачило.
- Не то слово...
- Уверяю вас, я озадачен не меньше.
И решительно хлопнув себя по коленям и как-то внутренне собравшись, Ломов начал:
- Итак, хочу вас сразу предупредить. Первое: я в данном случае выступаю не от своего имени и уполномочен вести с вами переговоры  лицами самому мне, поверьте, неизвестными. Второе: информация, которую вы от меня услышите ни под какким предлогом не  должна покинуть пределы этой квартиры.
- Это я вам обещаю, - твёрдо сказал Силуянов. -  Так в чём же, собственно, дело?
- Дело в вашем творчестве, уважаемый Николай Иванович, - живо отозвался Ломов. - Люди, от имени которых я уполномочен вести эти странные переговоры заинтересованы в его приобретении.
- Приобретении... чего? - не понял Силуянов.
- Всего вами написанного, - терпеливо объяснил Максим Иванович, - скопом, так сказать, полным пакетом... Хотя, прежде всего, этих людей  интересует ваше "Прозрение", да и что же ещё их может заинтересовать, если других ваших произведений, как я понимаю, никто просто не видел.
- Вы правильно понимаете...
- Но они есть? - почти утвердительно спрсил Ломов.
- Есть, - как-то обречённо ответил Силуянов и на минуту в комнате воцарилось молчание.
Надо сказать, что каждый из собеседников был по своему обескуражен. Ломов от того, что никогда в своей жизни не только не выполнял подобных поручений, но даже и не предпологал, что подобные умопомрачительные предложения вообще встречаются в природе. Когда его сегодня утром вызвал к себе в кабинет главный редактор журнала Пётр Петрович Каюмов и изложил суть дела, он сидел перед ним такой же оглушённый и растерянный, как сейчас Силуянов.
- Дело, Максим Иванович, серьёзное, - напоследок озабоченно сообщил ему Каюмов нервно постукивая остро отточенным карандашом по холодной полировке стола, - тут такие люди замешаны, что, в случае чего, от нас обоих мокрого места не останется. И к литературе оно имеет только косвенное отношение. Здесь политика. Политика.., - задумчиво повторил "главный". И тут-же, вероятно спохватившись, что сказал лишнее, торопливо закончил:
- Так что давай, Ломов, не подведи!
Сидевший же сейчас перед Максимом Ивановичем Силуянов ещё несколько минут назад не смел и помышлять о таком фантастическом повороте в своей судьбе и о том, что его творения могут вообще чего-то стоить. После того, как сегодняшний vis-a-vis выставил его за дверь редакции "Эдема", он решил больше никому не показывать свои рассказы, хотя, сам не зная почему, продолжал писать.
- Зачем же им... всё это? - нарушив тишину, пробормотал Силуянов, судя по всему, не до конца веря в происходящее.
- А какая вам разница, господин Силуянов? - слегка раздражаясь спросил редактор, но впомнив слова Каюмова о "мокром месте", уже более мягким тоном, почти заигрывая, продолжил:
 - Ещё раз повторю вам, уважаемый Николай Иванович, что я в данном случае выступаю лишь в качестве посредника и, поэтому, не знаю ни данных лиц, ни мотивов, ими движущих. Но только из уважения к вам могу поделиться своими собственными соображениями и догадками по поводу интересующих вас вопросов. Скорее всего, исходя из современной политической ситуации, некие весьма могущественные силы, заинтересованы в появлении очередного "мученика" в рядах оппозиции, "узника совести" глубоко и трагично чувтвующего современную жизнь, способного увлечь своим огненным глаголом (тут Ломов едва заметно ухмыльнулся) прежде всего представителей интеллигенции, которые, в свою очередь, смогут донести его слово и до простого народа. И ваше, точнее, уже его творчество, станет главной чертой в политическом облике этой новой фигуры.
Произнеся всё это, Максим Иванович тут-же одновременно испугался и удивился  самому себе. Никто не просил его раскрывать какому-то безвестному Силуянову столь опасную информацию, тем более, что это были только собственные догадки самого Ломова. Да и насчёт уважения Ломов лукавил. Он испытывал к Силуянову скорее чёрную зависть и идя к нему всю дорогу думал с досадой: - " Такие деньги и кому?! Какому-то голодранцу! Дёрнуло же меня тогда показать его писанину Каюмову... Тут за всю жизнь столько не заработаешь, а этот - чирк, чирк и в "дамки!"
Может быть, именно желание досадить Силуянову и сподвигло редактора на столь неожиданные и небезопасные откровения. Смотри, мол, как хотят использовать твой "крик души". Но, судя по реакции Силуянова, его эти обстоятельства нисколько не смутили. К удивлению Ломова, выслушав его речь, он спокойно и деловито спросил:
- И какова же цена?
Причём вопрос прозвучал настолько по-базарному обыденно, что даже видавшего виды редактора слегка покоробило. "Да ты ешё та бестия!" - мелькнула в голове Ломова изумлённая мысль.
- Я вижу, мы с вами договоримся, - удовлетворённо сказал он и назвал сумму.
По тому как округлились глаза Силуянова, Максим Иванович не без злорадства подумал, что на свете всё-таки есть вещи способные удивить того.
- Однако.., - только и смог вымолвить, впавший в лёгкую прострацию, автор.
- Только одно условие, - не дожидаясь, пока Силуянов придёт в себя, продолжил редактор, - вы должны навсегда покинуть пределы России. Вам будет предоставлена помощь в получении гражданства практически любой страны мира, за исключением, разве что, тех стран, стать гражданином которых почти нереально. Ну, не поедете же вы, в самом деле, в ... Бруней. Хотя  лично я, например, не прочь стать каким-нибудь монегаском, - стараясь закончить разговор на шутливой ноте, проговорил Ломов.
Но Силуянов как-будто не слышал его, продолжая сидеть словно каменное изваяние.
- Николай Иванович!.. - окликнул его Ломов.
- Да, да.., - очнувшись, каким-то жалким голосом ответил Силуянов и Ломов опять, как тогда в редакции, увидел перед собой забитого жизнью неудачника и ему снова стало жаль его. "Впрочем, какой он теперь неудачник, - подумал Максим Иванович, - он теперь счастливчик, как и всякий в этом мире, продавший душу дьяволу..."
- Я согласен, - чуть слышно, но при этом уже решительно, сказал Силуянов.
- Ну вот и прекрасно! Прекрасно! - пропел Макксим Иванович. Блестяще справившись, по его мнению, со столь деликатным заданием, он чувствовал себя вполне молодцом и, как говорится, дышал полной грудью. Ломов поднялся и бодрым шагом направился в прихожую. Одевая свой плащ, он столь же бодро сказал Силуянову:
- Жду вас завтра у себя. Часов в одиннадцать.
- Максим Иванович., - как-то с опаской обратился  к нему Силуянов.
- Слушаю вас.
- Скажите... Смогу ли я после всего этого... писать?..
Ломов посмотрел на него как на неразумного ребёнка и с сомнением покачал головой.
- Вам следует быть благоразумным. Вы меня понимаете?..
- Конечно... Я всё понимаю.., - виновато пролепетал Силуянов и опустил голову.
- Ну, в таком случае, до завтра. И ещё, чуть не забыл, - спохватился Ломов уже в дверях, - захватите с собой свои... рукописи. Тут Силуянову показалось, что редактор вновь, чуть заметно, ухмыльнулся. Он закрыл за ним дверь и в квартире стало тихо.
         Силуянов долго простоял так в тишине, наполненной мертвенным электрическим светом прихожей, сразу ставшей какой-то гулкой, словно пустой вокзал. Всё это было столь необыкновенно, что Силуянов не знал, что и думать. Только одно он понимал точно - назад он не повернёт. Ещё молодым Силуянов прочитал у Герберта Уеллса его "Дверь в стене". Рассказ зачаровал и удивил его. Удивил его и сам Уеллс. Силуянов никак не ожидал обнаружить в благополучном и знаменитом англичанине столь острой тоски по настоящей, светлой, счастливой, но почему-то не прожитой жизни. Теперь, спустя годы он с горечью понимал, что сам прожил чужую, нелепую жизнь и всё его писательство было, в сущности, только поиском этой самой, заветной двери. И, слушая Ломова, он понял, что она вот-вот откроется перед ним. Силуянов твёрдо решил, что на сей раз обязательно войдёт в неё, поэтому не колебался ни секунды. Он чувствовал, что Максим Иванович сомневается в благополучном исходе дела, видел, как поразило его столь решительное согласие и Силуянову было даже как-то неловко оттого, что в нём так ошибались. Ломов, вероятно, считал его за патриота, принял его, Силуянова, личную боль за скорбь по Отчизне. То же самое увидели в его "Прозрении" и те загадочные люди от лица которых приходил редактор. Думая обо всём этом, Силуянов горько усмехнулся. Что ж - тем лучше для него. Он всю ночь пролежал на диване одетым, без сна, а утром достал из ящика стола несколько довольно объёмистых папок со своими рассказами и без всякого сожаления отнёс их Ломову.

      Через несколько месяцев он стоял в аэропорту и через стеклянную стену смотрел на огромный, белоснежный лайнер, который совсем скоро должен был навсегда унести из этой страны и из этой жизни. "Вот она, моя зелёная дверь!" - заворожённо думал Силуянов, наблюдая как грузчики небрежно бросают багаж в огромное чрево самолёта. И его сердце замирало в предвкушении чего-то неизведанного и прекрасного. За несколько тысяч километров отсюда, на благоуханном побережье Адриатического моря, окружённый кипарисами, Силуянова ждал его новый дом. В этой стране он совершенно случайно побывал незадолго до памятного визита к нему Максима Ивановича Ломова. Здесь, в окружении райской природы и приветливых, улыбчивых людей, он в первый раз в жизни почувствовал себя не то чтобы счстливым, скорее спокойным. Силуянов ещё тогда решил, что обязательно вернётся сюда, но, естественно, и предпологать не мог, что его возвращение окажется столь триумфальным. Час спустя лайнер уже летел над облаками. Силуянов сидел у иллюминатора и с восхищением наблюдал за открывающейся за стеклом величественной, ослепительной панорамой. Внезапно он увидел как на фоне бледно-голубого неба, совсем рядом с самолётом появилась золотая двустворчатая дверь. Силуянов оглянулся на остальных пассажиров и понял, что эту дверь видит только он один. Сидящая рядом пожилая, добродушная женщина приветливо улыбнулась ему. Силуянов улыбнулся ей в ответ и снова посмотрел в иллюминатор. Он увидел, что золотые створки   распахнулись и оттуда полился яркий и тёплый свет. От этого света Силуянов счастливо рассмеялся  и сразу почувствовал небывалую, тупую боль в груди. Но боль тутже прошла и он, нисколько не удивляясь этому, свободно вышел через иллюминатор и по золотой дорожке, начинавшейся прямо на крыле самолёта, раскинув руки, побежал навстречу этому чудному свету, точно зная, что там его ждёт то, что не сравниться ни с какими адриатическими красотами.

      Врач, поднявшиийся на борт авиалайнера, совершившегося аварийную посадку, засвидетельствовал смерть от обширного инфаркта одного из пассажиров - немолодого мужчины с измождённым лицом. Мужчина был русским, несмотря на то, что имел паспорт одной из балканских республик. Опытный доктор давно заметил, что такие лица часто встречаются именно у русских. Вообще, за свою многолетнюю практику он нагляделся всякого, но чтобы лицо человека, умершего от обширного инфаркта светилось блаженной улыбкой - такое он видел впервые. К тому же соседка умершего - пожилая немка, утверждала, что перед смертью мужчина смеялся. "Наверное, последствия шока.., - рассеянно думал доктор, спускаясь с трапа, - хотя, кто их знает, этих русских..."

       Когда редактор отдела прозы провинциального журнала "Эдем" Максим Иванович Ломов в эфире одного из телеканалов случайно увидел сюжет о смерти одного русского пассажира прямо во время полёта, он долго сидел в своём кресле вытянув ноги и неподвижно смотрел в одну точку. Потом загадочно произнёс: - "Всё правильно...", взял лежавший у него на столе, только что изданный, сборник рассказов одного неизвестного, но стремительно набирающего популярность автора и с ненавистью зашвырнул его в самый дальний угол своего кабинета.