- Ты что оканчивал? – спросил Петрович.
- Московский лесотехнический. В 1986 году.
-А я Воронежский лесной в 1949.
Я вытаращил глаза.
- А сколько ж тебе лет. Я родился в 51-м, а ты выглядишь моложе меня.
- Я родился в 20-м году, - продолжил рассказ, явно польщенный Петрович.
- «Восемнадцать мне исполнилось в 38-м, до этого я пару каникул помогал отцу, работая в полевых партиях (рейку таскал, по «точкам» бегал), начальник партии и дал мне направление в институт. А в 41-м меня с четвертого курса забрали на фронт. Но не на передовую, а в БАО (батальон аэродромного обслуживания). Я всю войну отвечал за создание новых и обслуживание старых взлетно-посадочных полос. (Сказались курс геодезии и навыки работы с теодолитами и нивелирами.)
В 46-м демобилизовался, в 47-м восстановился на 4-м курсе, весной 50-го защитил диплом на кафедре «Лесная таксация и лесоустройство» и получил распределение в Воронежскую лесоустроительную экспедицию.
Работать начал уже в разгар полевого сезона, поэтому был занят на вспомогательных работах по обеспечению деятельности лесоустроительных партий, но к полевому сезону 51-го года меня уже назначили помощником таксатора и весь полевой сезон я провел на ногах в лесах на Северном Кавказе.
К полевому сезону 52-го года я был уже опытным таксатором (у меня открылся талант к ориентировке на местности и удивительно точный глазомер), и получил право самостоятельно намечать «полевые ходы» и планировать маршрут «приведения лесов в известность».
Зимой мы работали со стереоскопической аэрофотографией, использование которой достигло совершенства за годы войны. Мы сутками рассматривали через стереоочки парные фото, выделяли и переносили на карты границы выделов однородных насаждений, определяли породы и возраст насаждений и, даже их плотность произрастания (полноту) и запас древесины. Летом же со своими черновыми эскизами проходили все эти выдела и уточняли характеристики насаждений. Каждый таксатор нес персональную ответственность последующие десять лет за свои данные.
Ответственность была строгой, никому не хотелось валить тайгу, поэтому мы скрупулезно относились к достоверности полученных сведений.
И, тем не менее, мы обладали относительной свободой действий. Раз в две недели мы собирались у начальника партии, согласовывали свои маршруты, а потом брали палатку, продукты, рабочие документы и вооружившись дробовиком, уходили на две недели в леса.
Маршрут прокладывали так, чтобы пройти по диагонали и сверить, полученные с фотографий данные, на каждом выделе намеченного участка. Параллельно с этим уточняли границы квартальной сети для облегчения привязки выделов к геодезическим реперам и знакам.
Протяженность и время маршрута планировались исходя из необходимости детального обследования каждого выдела, а у каждого были свои «секреты» ускорения работы и каждый всегда выкраивал пару, а то и тройку дней для отдыха в попадающихся по маршруту красивых местах.
Я был молод, вынослив и горяч, обладал неплохим глазомером, контрольные проходы по моим маршрутам всегда проходили без замечаний. Я мог в день проходить две суточных дистанции, начиная движение с рассветом и заканчивая только с заходом солнца. Я не устраивал себе «дней отдыха» и иногда даже успевал за две недели выполнить месячную норму.
Это я не афишировал, потому, что мог нарваться на повышенный контроль со стороны руководства, да и давать повод для пересмотра «норм выработки» в сторону увеличения никому не хотелось, поэтому свой «полевой сезон» я завершал на полтора – два месяца раньше, а потом просто путешествовал как обыкновенный турист, осматривая достопримечательности края, выдавая на очередных планерках начальству уже проделанную работу.
В тот сезон я работал на границе Кавказского заповедника, вот в этих самых местах, где мы сейчас и находимся. По завершению сезона, меня одолел соблазн «полазить» по территории заповедника, тем более, что на рабочие аэрофотоснимки попала часть его территории. По объемным снимкам я ещё зимой проработал рельеф местности и наметил самые удобные маршруты, а моей целью стал, попавший в кадр, исток лесной речки. Он брал начало у одной из скал и сразу отличался полноводностью. Похоже, это был выход подземной реки.
Я даже договорился с начальником партии, что очередной мой маршрут из-за удаленности и сложности рельефа буден не двухнедельным, а месячным (такое допускалось инструкцией в особых условиях).
Через четыре дня я расположился лагерем у этого бьющего из-под скалы мощного ключа. Вырывающийся из подводной пещеры поток поражал своей мощью и объемом переносимой воды. Я мог часами, сидя на берегу, смотреть на игру вырывающихся струй, которые образовывали ежесекундно меняющуюся гигантскую ячеистую мозаику.
Я, не спеша, детально, обследовал окрестности, ловил форель, подстрелил пару зайцев. Продуктов я захватил на месяц, была ранняя осень, богатая на грибы и ягоды. Особенно обильно плодоносила черника, на которую уже на третий день просто не обращал внимания. Три дня я наслаждался покоем, на четвертый произошло землетрясение.
Оно не было сильным. Четыре, ну может быть, пять баллов, но почувствовал я его явственно. А главное источник перестал извергать воду. Что-то, скорее всего в результате землетрясения перекрыло русло подземной реки. Образовалась большая тихая заводь, а уровень воды ниже по течению стал стремительно падать, превратив полноводную реку в быстро мелеющий ручеек.
Несколько камней сорвалось со скалы, но больше ничего опасного не происходило. Мне стало интересно, где, а, главное, сколько может собираться вода в подземной реке. Я отошел от берега и поднялся немного выше по ближайшему склону. Всё продолжало оставаться неизменным
Я вернулся к месту своей стоянки и свернул лагерь, находившийся недалеко от кромки воды. Интуиция подсказывала мне, что вода может в любой момент найти дорогу на свободу, и в этот время лучше держаться от неё подальше.
Не успел я оборудовать новую, метров на пятнадцать выше уровня воды, стоянку, как произошло новое землетрясение. Оно было слабее первого, но заводь забурлила, вода окрасилась буро-коричневым цветом, а потом поверхность вздыбилась под мощным напором подземного потока, который в несколько раз превосходил по силе свое первоначальное состояние.
Вниз по руслу пошла метровая волна, а уровень в заводи всё поднимался и поднимался, грозя добраться до моей новой стоянки. Я уже приготовился выше перетаскивать свои вещи, но поток начал иссякать и постепенно возвратился в свое первоначальное состояние, внезапно выбросив на поверхность воды человеческое тело.
Оно вынырнуло из глубины ближе к моему берегу и тут же расходящимся во все стороны потоком было прибито к берегу, почти к моим ногам. Не успев ничего сообразить, я схватил его за откинутую руку и выволок на берег.
Это была молодая, невероятной красоты, девушка. Моя будущая жена.
***
Девушка была без сознания. Сколько она пробыла под водой, я не знал, и не задумывался. По работе мы месяцами жили в лесу в одиночестве, зависели только от самих себя, и нас не отпускали в лес, пока мы не сдавали теоретические и практические экзамены по оказанию первой помощи, начиная с обморожения и кончая утоплением. В нас эти действия вбивали до автоматизма.
Вот и тогда я сразу же перевернул её на живот, перегнул через свое колено, чтобы голова оказалась внизу, почти на земле и начал стучать по спине и сдавливать грудную клетку, чтобы вытекла, попавшая в легкие вода.
Воды вытекло немного. Девушка начала кашлять и задышала, не пришлось даже делать искусственное дыхание, но в сознание не приходила. Осмотрев её, я обнаружил на затылке небольшой участок с рассеченной кожей. Он был не велик и не было необходимости его зашивать, но перебинтовать голову всё же пришлось, рана начала слегка кровоточить. Она всё ещё не приходила в сознание.
Мне пришлось снять с неё мокрую одежду. Нижнее бельё у меня не хватило смелости снять, я решил, что оно высохнет и так. Потом я надел на неё свою запасную рубашку и теплые подштанники, которые носил с собой на случай непредвиденных холодов, упаковал её в свой спальник и уложил на подстилку из пихтовых лап, а сам занялся костром и её одеждой, которую развесил вокруг огня и периодически переворачивал, давая хорошо просохнуть.
Она долго не приходила в сознание, я уже начал переживать, а когда на следующий день очнулась, выяснилось, что она ничего не помнит. Ни кто она, ни где она, ни как сюда попала. Хорошо ещё, что через пару часов она самостоятельно поднялась и смогла сама ходить.
Для того, чтобы она окончательно окрепла для большого перехода пришлось ждать ещё целую неделю. Хорошо я выторговал у начальника партии месяц.
Бросить её я не мог. Она была беспомощна как младенец. Я сам должен был быть чуть ли не за сотню километров в противоположной стороне, так что через семь дней мы тронулись в обратный путь. И хотя сюда я добрался за четыре дня, обратно мы шли больше недели.
«Квартировал я в этом самом доме, - Петрович обвел рукой свое жилище, – у одинокой пожилой женщины, которой тогда и принадлежал этот дом. Мне нужно было ехать сдавать свою «работу», и я оставил Лесю (как потом, когда к ней вернулась память, выяснилось имя) на попечении этой женщины.
Когда я возвратился обратно, они были просто «не разлей вода». Женщину, как магнитом тянуло к девушке, и она ни на минуту не отходила от той, ревностно оберегая её даже от меня.
Меня так же тянуло к ней. То время, что я провел вдали от неё, было тягостным. Я каждую минуту думал о ней, вспоминал её образ, запах,… особенно запах! А рядом с ней я впадал во что-то подобное эйфории. Все чувства невероятно обострялись, любое её движение у меня вызывала восхищение и восторг. Я был влюблён и счастлив.
И тем не менее ни я, ни баба Люба (так звали ту женщину) не теряли головы. У Леси не было никаких документов, она ничего не помнила, и её никто не искал. Баба Люба сама в 37- м чуть не угодила в застенки НКВД из-за оплошности в оформлении документов, а сразу после войны у неё пропал дочь (чуть старше Леси). Люди говорили, что её украли, надругались и убили абреки, но тела так и не нашли.
А я всю войну прошёл нога об ногу со СМЕРШЕМ и видел методы их работы. (Как правило, при каждом аэродроме был их представитель). Да и теперь, работая с планшетами, аэроснимками и картами, я имел высокий уровень допуска к секретным материалам и был на особом контроле у ососбистов. Поэтому когда полевой сезон окончился, я уехал и почти четыре месяца работал вместе со всеми над своими материалами.
Обработав их в короткий срок, успешно сдал отчет о проделанной работе и ушел в положенный зимний отпуск Это был самый тягостный период моей жизни. Я считал каждую минуту до встречи с Лесей, которая всё это время жила с бабой Любой, а та всем представляла её, как свою внезапно объявившуюся дочь.
В ту зиму я не смог добраться к ним из-за обильных снегопадов.(Узкоколейную ветку сюда тогда ещё только тянули.) Зато я сумел взять у руководства лесхоза ходатайство о переводе меня в лесную охрану (лесные инженера были в большом дефиците, и они с радостью ухватились за мое предложение), вернуться в Воронеж и подать заявление о переводе (уволиться, не отработав положенный срок, я не мог).
Мне повезло. Мой начальник поскандалил со своим начальником, ему грозил перевод в «глухомань» и он, чтобы хоть чем-нибудь досадить начальству, использовал последние мгновения своей власти и оформил мой перевод. (Так не доставайся же ты никому!)
Через неделю я вступил в должность инженера охраны и защиты леса Апшеронского леспромхоза.
А ещё через неделю умер Сталин.
Продолжение http://www.proza.ru/2016/03/17/839
Вернуться к оглавлению http://www.proza.ru/2016/03/13/1109