Ехала я как-то из командировки в город Иркутск, с удивительными впечатлениями от Сибири, ее жителей, неповторимого Байкала...Ехала и думала о том, что проблемы и кризисы придумывают люди, что природа не может рождать чудовищ, чудовища рождаются на дне человеческой души. Вдруг на небольшой станции ко мне в купе вошла невысокая, сухонькая и очень опрятная старушка, с удивительно ясными голубыми глазами. "Наверное, ее Марией зовут".-подумала я ."Меня тетей Машей зови".-подсказала она. И в этом "Машей" была боль утраты, детское удивление и радость, что Господь послал мне необыкновенную попутчицу, так похожую на мою маму.. Казалось, она знала все и обо всем. Обо мне, еще сосем недавно "умничавшую" на семинаре, о проводниках, которые, ожидая пассажиров, выходили на станциях, о пассажирах, которые ехали по своим, неведомым мне делам.
"Да я, доча, всю жизнь проработала на железке, знаю, что это за труд"-,начал свой неспешный рассказ тетя Маша. Я давно не слышала такой меткой, образной, сочной речи. Поведала мне тетя Маша о том, что едет она от одной дочери к другой зимовать, , а то соседи запасли "черноту в душе", на ее "квартирушку" метят. Во и скитается она, "как бесприютная". Хотя "бесприютной" назвать ее язык не поворачивался. Опрятность и чистота сквозили во всем. "Я ,доча, не смотри, что старая, все про жизнь помню. Как в войну бегали к поездам, к почтовым вагонам, газетки покупали, да между строк писали, буковки выводили. Тетрадок- то не было. А уж перышки, да чернила возить стали, так мы совсем счастливыми сделались! По-настоящему учеба пошла",-рассказывала тетя Маша. "А уж замуж пошла, что в неволю попала, пил да бил, стены со мной плакали. Вот и устроилась на "железку", деток поднимать надо было. Так и работали, силушка мужская должна быть, да где ее после войны взять, где один мужик должен быть, мы вдвоем или втроем шпалы клали"-рассказывала тетя Маша. Я сразу обратила внимание на ее руки, еще с летним огородным загаром, когда-то , наверное, сильные, подернутые сетью вен, а сейчас устало лежавшие на коленях, словом, по-настоящему натруженные, помнящие не одну тяжелую работу руки.
" А что, доча,-продолжала тетя Маша,-думаешь, не веселились мы? Еще как смущали историями! Вот я маленькая, а подружка моя роста, что гренадер, села я ей как-то на плечи, да затянули мы с ней песню на два голоса. Идем ночью со смены, а мужики наши, путейские, у костра греются как переполошились! Испугались нас, высоченного чудища!" Именно так и сказала тетя Маша, "нас, чудища". И увидела я сквозь время испуганных мужиков, озорных девчат, услышала их заливистый дружный смех.
"А то разболелся зуб,-продолжала тетя Маша-проскулила я ночь, а наутро к доктору побежала. Стою возле калитки, плачу...А он важный такой, в подтяжках, помидоры поливает. "Ты ж иди, Маше помоги,-жена его говорит. А он такой сочный подкаблучник, долго одевался, а я все за щеку держусь, свет не мил. А пришел, дернул, как украл. Так легко стало, век помню".
Видимо, немного было у тети Маши бескорыстных помощников, если сельский врач в подтяжках прошел через всю ее жизнь...
"А современная жизнь, доча, тоже нелегкая. Я вот вас, молодых, жалею Квартирку я заработала, а вам как жить? Дома деревянные рушатся, хоть и платим, как за правдошние, а новые мало кому по карману. Придется этот кукольный домик приватизировать, чтоб внукам что досталось...
Попили мы с ней чайку, аккуратно расправила тетя Маша свою постель, да и заснула, прошептав молитву.
А я ехала в ноь и думала о том, что чудовища могут жить только в ленивых душах, которые не способны по-детски удивляться и радоваться, помогать другим, себя не жалея и тихо молиться, видя слезы на чьих-то глазах
"Ничего, доча, ничего, все с Божьей помощью получится,"-успокаивала меня всю дорогу тетя Маша и вытирала мои слезы кончиком своего головного платка, беленького такого, как у моей покойной мамы, Марии Филипповны...