С тобой или без тебя. Глава 16. Опасная почта

Jane
Во дворце Джованни Паоло Олива царило странное запустение. Не то, чтобы в иные дни в нем бывало очень много народа. Но в тот день, когда Мориньер, поднявшись по ступеням на второй этаж, сопровождаемый недавним его попутчиком, шел по комнатам в сторону кабинета отца Олива, он не мог не отметить, что на пути ему не попалось ни одного человека.

- Монсеньор болен? – тихо спросил он следовавшего чуть позади него.
- Слава Господу, – ответил юноша, – с ним все в порядке. Он ждет вас у себя.

Больше ни один из них не произнес ни слова.
Наконец юноша в сутане распахнул перед ним двери. Склонил голову – проходите.

Жосслен отодвинул тяжелые портьеры, шагнул в кабинет.

Олива неподвижно стоял у окна. И серый свет, лившийся через разделенное на ромбы стекло, делал его лицо непривычно жестким.
Как только Жосслен появился в дверях, иезуит обернулся, кивнул.
- Я рад, что вы приняли мое приглашение, – сказал.
- Я не мог упустить возможность увидеться с вами, – ответил Жосслен легко. – Впрочем, если бы не это ваше приглашение, монсеньор, я все равно нанес бы вам визит. Только несколько позже.

Олива подошел к нему. Посмотрел на него долго. Потом спросил:
- Что на этот раз привело вас в наш город?
- Как всегда, – улыбнулся Жосслен. – Стремление к красоте.
Олива покачал головой.
- Этот ответ приличествовал бы поэту, но он навряд ли подходит убийце, – произнес, не отводя взгляда от лица Мориньера.
От неожиданности Жосслен сделал шаг назад.
- Монсеньор? – прошептал ошеломленно.

По лицу иезуита скользнула тень. Он еще приблизился, вгляделся в лицо Мориньера.
Потом на мгновение прикрыл глаза.
- Даже так… – проговорил.
Распахнув глаза снова, произнес жестко:
- Господин де Мориньер, дайте мне письмо, которое вы получили сегодня в доме господина де Лионна.

Последнее требование отца Олива привело Мориньера в себя. Он насмешливо изогнул бровь:
- Письмо? Вы знаете, какое именно письмо вам нужно?
- Что это значит?
- Это значит, что я получил несколько писем. И, разумеется, не собираюсь делиться с вами ни одним из них.
- Нет?
Мориньер дернул презрительно плечом. На всякий случай – он помнил о ловкости иезуита – отступил еще на пару шагов, ближе к дверям.
Олива усмехнулся.
- Тебя не убедят никакие мои слова?
- Нет.
 Иезуит кивнул – понимаю.

Мориньер не заметил знака, поданного Олива. Окажись он внимательнее, его не застало бы врасплох движение за спиной.
Все произошло так быстро, что Мориньер и шевельнуться не успел. В одно мгновение кто-то сзади обхватил его шею, схватил за локти, свел их за его спиной, лишил возможности сопротивляться. Чужие руки извлекли письма из внутреннего кармана его камзола, скользнули по его телу, коснулись эфеса шпаги. Одновременно кто-то пытался извлечь из сапога упрятанный туда кинжал.

Сквозь пелену – от ярости и бессилия у него шумело в ушах, и перед глазами стелился туман – он услышал холодное:
- Только бумаги.
И его отпустили. Оставили.
Когда он обернулся, за его спиной уже никого не было. Лишь едва заметно колыхались портьеры, прикрывавшие двери.

С письмами в руках Олива отошел к окну. Держа их двумя пальцами, внимательно рассмотрел на просвет. Потом снова вернулся к Жосслену.

- Прости, – Олива потрепал его по плечу. – Я понимаю, теперь пострадало твое самолюбие. Зато спасена честь.
Он улыбнулся, но улыбка эта не коснулась его глаз.
И Жосслен скривил губы. Дернул плечом, как будто хотел стряхнуть прикосновение.
- Вы так думаете, монсеньор? – спросил презрительно.

Олива посмотрел на него внимательно. Обошел его, бросил:
- Иди за мной.
Мориньер вспыхнул. Задохнувшись в очередной раз от  негодования, проговорил ледяным тоном:
- Вы не боитесь поворачиваться ко мне спиной? Я вооружен.
Отец Олива остановился. Вернулся, подошел к Жосслену. Заглянул ему в глаза. Едва заметно качнул головой.
Снова повторил – тише и мягче:
- Иди за мной, мальчик мой.

И Жосслен пошел. Он двигался за иезуитом по пустым залам. И раздумывал, как ему теперь поступить. Он прекрасно помнил расположение комнат и направление, в котором находилась запасная лестница. Навряд ли, – думал Жосслен, – он сможет выбраться из дворца через главный вход. Но та, «черная», лестница, которой пользуются слуги… Она наверняка свободна.

Жосслен не отрывал взгляда от идущего перед ним. Смотрел, как тот нес конверты – аккуратно, даже как будто брезгливо. Думал: если он бросится внезапно, возможно, ему удастся отобрать у иезуита письма. Надо только сделать это быстро.

Он напрягся, наклонился немного вперед. Приблизился к иезуиту. Тихий голос монсеньора Олива удержал его. Не поворачивая головы, тот произнес
- Отсутствие людей в комнатах, Жосслен, означает только то, что я хотел бы, чтобы свидетелей нашей сегодняшней встречи было как можно меньше. Но это также означает, что остальных – достаточно для того, чтобы задуманное теперь тобой не удалось.
- В прошлой роли почитателя искусств, монсеньор, вы мне нравились больше, – сказал Мориньер, отступаясь.
- Я еще надеюсь оправдаться перед тобой, – ответил Олива, по-прежнему не глядя в его сторону. – Успокойся. И постарайся как можно более хладнокровно оценить все, что увидишь.

Они вошли в небольшую комнату, находящуюся в противоположном от кабинета конце коридора. Она была небольшой и темной. И пахло в ней довольно неприятно. Источник этого запаха вскоре стал для Жосслена очевиден.
Когда они, распахнув двери, вошли в помещение, и один из слуг Олива, появившийся в комнате одновременно с ними, зажег свечи, Мориньер увидел в дальнем углу комнаты большую клетку. В ней потревоженные появлением людей носились мыши.

Мориньер окинул помещение взглядом. По стенам тянулись стеллажи, на которых стояли разных размеров стеклянные сосуды, какие-то пузырьки, стеклянные палочки в банке, пипетки. Несколько коробок с латинскими надписями на торцах занимали нижние полки. В центре – стоял большой стол.
 
Пока Жосслен оглядывался, слуга – темноволосый, молчаливый, незаметный – расставил свечи. Положил на край стола перчатки и маску. Она ничуть не была похожа на карнавальную. Маска оставляла открытыми глаза, но плотно укрывала под собой нос и рот.

Закончив непонятные Жосслену приготовления, он взглянул на иезуита. Тот молча опустил на столешницу оба отобранных у Жосслена конверта.
Слуга кивнул. Повел рукой. Олива коснулся локтя Жосслена.
- Отойдем подальше, – проговорил тихо. – Вон туда.
Он указал в самый дальний угол комнаты. Оттуда Мориньер мог наблюдать за тем, что происходит за столом, но при всем желании не мог бы дотянуться, помешать происходящему.
Олива понял, кажется, его сомнения. Посмотрел на него.
- Это – для нашей же безопасности, – сказал.

Убедившись, что господин и его гость заняли свои места, слуга надел перчатки и маску. Вынув из клетки мышь, он посадил ее в большой стеклянный сосуд с высоким, зауженным горлом. Наконец, взялся за один из конвертов.
Издалека Мориньеру не было видно, какое из писем первым взял в руки мужчина в маске. Зато он видел невероятное напряжение на лице стоявшего рядом с ним Олива. Тот, кажется, превратился в камень. Он не двигался и почти не дышал.

Прошло несколько минут, прежде чем слуга, наблюдавший за мышью, которой он предложил упрятанный в лакомство уголок письма, поднял взгляд на отца Олива. Покачал головой.
Тот кивнул. Сказал негромко:
 - Другое.

Слуга отодвинул в сторону первый сосуд с мышью, которая продолжала бодро носиться по кругу и  подпрыгивать, пытаясь выбраться на свободу.
Взял точно такой же второй. Повторил всю прежнюю процедуру.    

Наблюдая, как очередной грызун с жадностью набросился на кусочек сыра, в который был воткнут уголок, оторванный от второго письма, Жосслен уже хотел было выйти из укрытия. Он приготовился шагнуть и даже раскрыл рот, чтобы выразить свое негодование, когда мышь, до тех пор продолжавшая  с аппетитом грызть предложенный ей деликатес, вдруг заверещала, заметалась по дну сосуда, свалившись набок, заскребла, задергала лапками. И спустя минуту вытянулась навсегда.

Жосслен побледнел.
Как сквозь туман он услышал голос монсеньора Олива:
- Проверьте еще раз первое письмо. Если с ним все в порядке, принесите его мне в кабинет. Второе письмо – пока не уничтожать. Я хочу знать, что это за яд.

Он повернулся к Жосслену
- Идем, – сказал. – Нам надо поговорить.

*

Обратный путь показался Жосслену бесконечным. Он двигался, с трудом переставляя ноги. Когда Олива самолично распахнул перед ним двери, Мориньер заставил себя войти. Остановился у порога. Олива же прошел к своему столу.
- Проходи и садись, – произнес негромко. – Разговор может оказаться долгим.
- Откуда вы узнали?
- Узнал – что?
- О письме.
- Кто хочет видеть – тот видит.

Иезуит посмотрел на Жосслена внимательно.
- Ты не знал, с чем тебя послали?
- Нет.

Олива налил в бокал немного рома. Поставил перед Жоссленом.
- Выпей.
Он не стал противиться. Одним глотком опустошил бокал. И только тогда наконец сумел заставить себя взглянуть на стоявшего перед ним иезуита.

Олива молчал какое-то время. Потом спросил:
- Кто именно передал тебе эти письма?
- Это не имеет значения. Я займусь этим сам – если, конечно, вы на какое-то время оставите меня на свободе. И живым.
Олива покачал головой.
- Если бы в мои планы входило лишать тебя свободы, тем более – жизни, я поступил бы иначе с самого начала.

Мориньер молчал. Впервые за многие годы он чувствовал себя совершенно разбитым. Он никак не мог заставить свой разум работать. Осмыслить не мог того, чему сейчас сделался свидетелем. Хуже того – участником.
Олива, кажется, понимал, что происходит с ним. Потому что не торопил его, не задавал вопросов. Дожидаясь, когда он придет в себя, Олива прошелся по комнате. Выглянул за дверь. Вернулся, держа в руках письмо. Развернув его, взялся читать.

Прошло не менее четверти часа, прежде чем иезуит снова поднял голову и посмотрел на Жосслена.
   
- Ну, – сказал. – Ты готов?
Мориньер кивнул.
- Так ты не знаешь, как зовут человека, который передал тебе письма?
- Не знаю. Но даже если бы и знал, я не сказал бы вам. С этим я в состоянии разобраться сам. 
- Как ты собираешься это делать?
- Это моя забота.

Олива не отреагировал на вызывающий тон Жосслена.
- Ты знаешь кастильский? – спросил.
- Конечно.
Олива подошел к Жосслену, протянул ему письмо:
- Тогда читай.

Тот перечитывал письмо раз за разом – никак не мог поверить тому, что видел. В его руках теперь было свидетельство, которое не оставляло для всех, кто прочитал бы его, сомнений в том, что он, Жосслен де Бреве, д'Эмервиль, граф де Мориньер – предатель и продажная сволочь. Вообще говоря, из письма этого было очевидно только одно – что он, выбирая между двумя королями: французским Людовиком и испанским Филиппом, – выбрал второго. Не он первый, не он последний. Но для Жосслена, умевшего оправдать все, кроме измены, это выглядело именно так – «предатель и продажная сволочь».

Когда он поднял на отца Олива взгляд, в глазах его зияла чернота.

- Для чего это? – спросил. – Чему это должно послужить? Разве предательство одного человека может что-то изменить? Я признаю, что смерть папы, действительно, может переменить расклад сил на политической арене. Но это – зачем?
Он с отвращением посмотрел на лист, который до сих пор держал. 

Иезуит забрал у него из рук бумагу.
- Дети бросают камни в воду не для того, чтобы река вышла из берегов. Они делают это ради кругов на воде.
Жосслен молчал.
- Не понимаешь? – Олива поднялся. – Но ты слышал ведь о Священном Альянсе?
- Да.
- А о «лучших из лучших»?
Мориньер взглянул на него удивленно.
- О Черном Ордене? Очень мало, – ответил осторожно.
- Значит, все-таки слышал. Тогда тебе следовало бы знать: за последние два года стараниями Черного Ордена Мазарини потерял большую часть своих агентов. Лучших агентов. Убит Меркати.

 Он заколебался как будто. Потом произнес:
- И Алессандро… Он – тоже.
Жосслен вскочил. Продержавшись на ногах несколько мгновений, снова опустился на стул. Смотрел на отца Олива неотрывно. Тот продолжал:
- Еще несколько человек раскрыто. И их ищут.

 Олива не ждал ответа. Какое-то время молчал – просто обдумывал, строил дальнейший свой монолог. Заговорил, обнаружив, что взгляд Мориньера сделался наконец жестким и ясным.
- Я знаю, ты в свое время отказался от дороги, которая тебе предназначалась. Из чего я делаю вывод, что ты не готов был тогда повиноваться вслепую. Но как в таком случае ты позволил распоряжаться собой, как вещью, теперь?
- Я делал то, что полезно моему королю.
Олива с сомнением качнул головой.
- Правильнее было бы сказать – Мазарини. Ты спрашиваешь, зачем нужно это?
Он снова взмахнул письмом.
- Я объясню. Положение Мазарини сейчас совсем не так устойчиво, как ему бы хотелось. Он не может себе позволить открытого противостояния – ни с Иннокентием, ни с каким другим папой, который придет на смену Памфили. Чтобы упрочить свое положение, – признаёт он это или нет, – ему нужна поддержка Ватикана. Памфили, ты должен это знать, не поддерживает Францию и никогда поддерживать не будет. Между тем именно теперь для Мазарини в Ватикане сложилась крайне благоприятная ситуация. Если бы конклав собрался сегодня, шансов заполучить папу, благосклонного к Франции, было бы довольно много. Но ситуация вот-вот изменится. Фиджи готовится к борьбе. А он поставил на Филиппа. И пойдет в этом своем выборе до конца. Это значит, что Мазарини надо действовать как можно скорее.
- Это объясняет необходимость скорой смерти Иннокентия. И, возможно, моей. Но не объясняет, почему при этом я должен лишиться своего имени.
- Ты плохо смотришь. И еще хуже слушаешь. Мазарини мало, чтобы освободилось место понтифика. Ему нужно, чтобы на его место пришел профранцузский Папа.

Жосслен не отрывал взгляда от отца Олива.
- Среди всех претендентов на апостольский престол теперь самыми очевидными являются Фиджи, нынешний глава Священного Альянса, и Саккетти – кардинал, против которого Мазарини категорически выступал еще несколько лет назад. Да, Мазарини был против Саккети. Но сегодня ситуация изменилась. На Фиджи ставить бесполезно – он сделал свой выбор. А Саккети колеблется. Он может еще повернуться лицом к Франции. Если бы тебе удалось совершить то, ради чего ты прибыл в Рим, кардиналам в самое ближайшее время пришлось бы решать вопрос о выборе нового папы.

- Но заставить выбирать – не значит обеспечить правильный выбор.
Олива усмехнулся.
- Совершенно верно. Именно для этого и написано это письмо. Оно доказывает, что ты послан Филиппом. Какая неожиданность для Ватикана! Шокированные таким враждебным актом со стороны Испании, кардиналы, вынужденные выбирать, наверняка остановили бы свой выбор на Саккети. И – voil;! Твой Мазарини может выдохнуть.

Олива вернулся на свое место. Сел. Продолжил говорить спокойнее:
- Я тебя уверяю, в Риме уже давно ведется необходимая подготовка. Мазарини, при всей своей скаредности, вовсе не глупец. И он давно прикормил некоторых кардиналов – из тех, что будут участвовать в конклаве. Другим – пока только пообещал приятные сюрпризы. Ты спросил, зачем нужно было посылать папе яд, который убивает мгновенно, тогда как известны десятки ядов, делающих это незаметно и медленно? А вот именно затем, чтобы преступление стало очевидно сразу же. Если бы тебе удалось передать папе это письмо, тебя схватили бы тут же. Письмо в твоих руках отвечает на все вопросы. С лихвой. Тебе лично их и задавать не стали бы. Впрочем, даже если бы ты попытался все отрицать, тебе никто не поверил бы.

- Я всю жизнь служил Людовику. Я – француз, и он – мой король!
Олива усмехнулся:
- Мало ли среди французов испанских агентов? Не смеши меня, мальчик мой. Наивность тебе не к лицу. Когда тебя схватили бы, Мазарини отрекся бы от тебя в тот же момент. Твой драгоценный Луи всплакнул бы, возможно, на плече своего крестного. А может, – кто знает? – он уже сейчас ищет тебе замену. Благодарность королей – вещь мифическая. Все о ней говорят, но мало кто видел своими глазами.

- Только не Луи! – вырвалось у Мориньера.
Олива посмотрел на него задумчиво. Потом произнес:
- Возможно, твой драгоценный Людовик, в самом деле, об этом ничего не знает.
Жосслену послышалась насмешка. Поэтому он вскинулся:
- Людовик не способен на подлость.
- Еще как способен. Другое дело, что сейчас за него все это делают другие. Принимают решения, приказывают, правят.
- Как вы можете это утверждать?
- Я сужу по поведению вашего короля, мой мальчик. Король, который ерзает в своем кресле на заседании парламента, мечтая о том, чтобы его отвели в туалет, вместо того, чтобы позаботиться о своей нужде самостоятельно, навряд ли может рассчитывать на то, что министры станут ставить его в известность обо всех своих планах. Тем более о тех, которые он может и не одобрить.

Жосслен смотрел на Олива в изумлении. Об этом инциденте он знал со слов Людовика. Но кто мог рассказать о ней отцу Олива?

Тот улыбнулся, поняв замешательство Жосслена.
- Истории  этой – шесть лет, – наконец выдавил Жосслен. – Ее несправедливо теперь приводить в пример.
- Для тебя было бы предпочтительнее, чтобы история эта случилась вчера. По крайней мере, тогда ты мог бы быть уверен, что это не твой король отправил тебя на верную смерть.
- Я не боюсь смерти!
- Конечно – снисходительно согласился Олива. – Но, надеюсь, ты не станешь меня сейчас убеждать в том, что мечтал сыграть роль овцы, с завязанными глазами ведомой на заклание.

Жосслен промолчал. Что он мог сказать?