Неуспокоение радости

               
   Юрий Дмитриевич Цыбульский с порога заведения высмотрел свободное место у барной стойки и двинул напрямик, через наполненный посетителями зал, как ледокол через ледовое поле. Подошёл, сел на высокий табурет, положил руки на тёмно-коричневую столешницу. Присмотрелся к бармену. Крепко сбитый мужичок лет пятидесяти, короткий ёжик чёрных волос, широкое гладко выбритое лицо, цепкий взгляд карих глаз.
   Юра подождал, пока бармен освободится и, когда он остановился напротив, спросил, как вбили в голову на уроках английского языка:
   - Ду ю спик инглиш?
   Бармен скупо улыбнулся.
   - Дую, браток, и, думаю, неплохо, - сказал он по-русски. – Откедова?
   - Из России.
   Бармен рассмеялся.
   - Ясен пень не из Армении!
   - Если о чём-то говорит, из Якутии.
   Глаза бармена ненадолго изобразили удивление.
   - Дороба, догор! – легко произнёс он знакомые Юре слова.
   - Дороба, догор! Кэпсе, - улыбнулся Юра.
   Бармен потёр подбородок пятернёй.
   - Гляди-ка, и впрямь из северных земель. Я в Нерюнгри отработал. Начинал путеукладчиком того, что осталось БАМа. Чуть на местной девахе, сахалярке, не женился. Экзотика, блин, чуть не ослепила. Вовремя опомнился.
   - Что так?
   - Оказалась она со странностями. Жутко повёрнутой на космическом предопределении народа саха перед остальными жителями земли. Начала нести пургу, что должен пройти обряд очищения, то ли измазаться в навозе, то ли пройти через священный огонь костра Вечности. Ну, понимаешь, если живешь…
   - Жил, - уточнил Юра.
   Бармен не расслышал.
   - Так вот, когда почувствовал неладное, решил делать ноги.
   - Расстались спокойно?
   Бармен размашисто перекрестился по православному.
   - Слава богу, без осложнений,  - произнёс бармен и добавил, в голосе слышалось тайное сожаление: - А ведь красивая была, кобылка, и с фантазиями… Сам понимаешь… Но не судьба. Помнишь, как там у Киплинга, запад и восток не сойдутся вместе?
    Юра покачал головой.
   - Не читал, - откровенно признался Юра. – Потомства не осталось?
   Бармен повторно, вполне естественно, не кукольно, перекрестился.
   - Нет. Но если бы знал, что беременна, не оставил, не смотря на чудачества. Сердцем я мягок, знаешь ли…
   - Сюда, каким ветром?
   - Ветром перемен. Перестроечных.
   Юра мечтательно произнёс:
   - Ветер перемен… когда-то этой композицией «Скорпов» заслушивался…
   - Было дело, - в тон добавил бармен и протянул руку: - Джордж… Тьфу, блин, Григорий! Гриша!
   Юра пожал руку.
   - Юрий!
   - Очень приятно! – расцвёл Гриша-бармен, - давненько с земляком из России не говорил, тем паче из Якутии. Если бы не телик, да наши туристы, совсем бы онемечился.
   - Здесь же не Германия!
   - Это к тому, что потерял бы ментальную связь с Родиной. Ну, ладно, - Гриша выставил на стойку два стакана, наплескал по самую шейку виски. Обвёл взглядом зал. – Ни одной русской души. И на хрен послать некого! – посмотрел на стакан и на Юрия. – Бери!
   Юрий полез в карман, но рука остановилась под Гришиным взглядом.
   - За счёт заведения.
   Юра ответил:
   - Спасибо, конечно. Но я в состоянии расплатиться и как к этому отнесётся хозяин этого заведения.
   Гриша осклабился.
   - Положительно.
   - Что-то не встречал в жизни щедрых хозяев. Скупых, расчётливых, жадных – в избытке. – Юра взял стакан осторожно, чтобы не расплескать янтарный напиток. – Если только за счёт заведения…
   - Хозяин этого шалмана я, - признался Гриша и одним глотком, чисто по-русски, осушил стакан и посмотрел на гостя из России. – Будем пить или глазки строить?
   Препятствий выпить Юрий не испытывал давненько. А если наливают и ежели хозяин заведения приглашает… Большим и указательным пальцами аккуратненько держа стакан, по-интеллигентски отставив мизинец, точь-в-точь, как Гриша, осушил гранёную ёмкость и поставил без стука на стойку. – За знакомство!
   Гриша на минутку отвлёкся на посетителя, потребовавшего два коктейля.
   - Умеешь пить! – похвалил он. – Работаешь… Дай угадаю… - внимательно посмотрел на Юрия, - могу и ошибаться… Барменом!
   Юра скромно потупился.
   - Работал. Сейчас вот, отдыхаю.
   Следующую порцию виски Гриша налил в посуду объёмнее.
   - Уважаю, как профессионал профессионала!
   Выпили. Гриша махнул кому-то рукой вглубь зала и крикнул по-русски:
   - Ванюша, замени. Друг из России приехал.
   Подбежал невысокий мулат, ослепил жемчугом зубов.
   - О’кей, босс! – ответил Ванюша. Повернулся в сторону Юры. – Добро пожаловать, мистер! – и отправился за стойку, клиентов прибавилось.
   - Отлично вышколен, - похвалил Юра.
   - Служил?
   - А то!
   - Тогда понимаешь, без дисциплины любое предприятие обречено на гибель.

                ***
   Отца Юрка не знал. Он ушёл из семьи задолго до его рождения. Мама о нём не рассказывала и уводила в сторону разговор, когда он спрашивал. Рос безотцовщиной. Как к нему относятся посторонние, узнал однажды из подслушанной беседы.
   Сосед-верзила, сильный как бугай, кулаки, что кузнечный молот, грозным хищником нависал над его мамой, хрупкой, невысокой, симпатичной женщиной, как над жертвой.
   - Ещё раз, Галка, замечу твоего вы****ка возле моих детей, - хрипел он, брызжа слюной и дыша застарелым водочным перегаром, - голову оторву, как псу паршивому!
   И показал здоровенными кулачищами, как исполнит своё обещание. Юрина мама, Галина Васильевна, съёжилась, сжалась в клубочек.
   - Ты меня, сучка драная, услышала? – давил силой сосед.
   Галина Васильевна кивнула головой.
   Веером мама, прижав Юрку к груди, тихо поскуливая и глотая слёзы, шептала, что одни они на белом свете и заступиться за них некому. Юрка попросил маму не плакать и пообещал, когда вырастет, отомстить соседу за неё. Мама только печально улыбнулась и сказала, что таких, как сосед, одна могила исправит.
   С момента появления на свет до совершеннолетия, воспитанием Юрия занималась бабушка. Она разрывалась между работой, трудилась на хлебокомбинате, своим домом, где любил почудачить муж, выпив в один присест для аппетиту пол-литра водки, и домом дочки.
   С социалистическом соревновании с водкой, кто быстрее придёт к финишу, дед Юрки сошёл с дистанции. Похоронив мужа, бабушка практически поселилась у дочки. Галина Васильевна трудилась на трёх работать, сыном заниматься времени не хватало. «Ребёнок не игрушка, - говорила Галине Васильевне бабушка, - его воспитывать надо!» «Когда, мама? – всхлипнула, валясь от усталости с ног Галя, - как лошадь, пашу, света белого не видя!» «Кем же вырастет Юрочка?» «Мама! Не тревожь больную мозоль!» «Дочка…» «Мама, хватит об этом!» Свидетелем таких или примерно таких сцен случайно становился Юра. В этих случаях он, в страхе, забивался под кровать в угол. Укутывался в одеяло и долго плакал. Вылившиеся слёзы не приносили облегчения.
   К четырём годам, благодаря стараниям бабушки, Юра сносно читал. В пять лет написал первое небольшое сочинение: «Больше всего на свете люблю мороженое, бабушку и мультики». О маме ни слова.
   Бабушка ткнула в лицо дочери исписанный детскими каракулями листок.
   - Читай!
   Галина Васильевна прочитала. Из глаз, красивых серых глаз покатились крупные слёзы по лицу, которое не по возрасту рано начали уродовать морщины.
   - Мама! – с надрывом крикнула дочь, - ну что я, ущербная, могу поделать! – Юрка слушал разговор любимых женщин, по привычке забившись под кровать. – Кому я нужна? С прицепом… (Юра знал значение этого страшного слова.) Да  и без него… На ночь потешиться может кому и сгожусь, после выкинут за порог, как вещь ненужную…
   - Доченька… - бабушка громко зарыдала. 
   - Не надо, мама! – всхлипывала Галина Васильевна, - не надо! Не жалей меня! Лучше бы я как сестра, родилась мёртвой! – мама Юры замолчала. – Лучше смерть, чем такая жизнь! Да только Юрочку жалко…
   В тот момент Юра сжался в комочек, тот самый, что появился у него в груди, маленький, холодный, колючий.
   - Я сделаю всё, чтобы мой сын ни в чём не нуждался! – заявила мама бабушке. – Из кожи вон вылезу. Денег заработаю, только чтобы он не жил той жизнью, которой живу я, - и  ушла в ночную смену.
   До утра Юра просидел под кроватью. Перед его глазами проплывали неутешительные картины из маминой жизни. Мамы, которую любил до беспамятства.
   Первого сентября, когда Юрка пошёл в шестой класс, после общешкольной линейки, прямо из класса, с первого ознакомительного урока его  вызвали в учительскую.
   Юра постучался, вошёл и без звука закрыл дверь.
   - Вызывали? – дрогнувшим голосом произнёс ор; в груди шевельнулся неприятный металлический червячок.
   За длинным столом, заставленным писчими принадлежностями сидел директор школы, пожилой мужчина с серьёзным, вдумчивым лицом и две незнакомые тётеньки в серых одинаковых костюмах-двойках. Учителя, стоявшие у правой стены со стендами, смотрели на него с плохо скрытым сожалением.
   Директор встал, вышел из-за стола. Положил крупные ладони на тощие плечи Юры.
   - Юра, ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, в жизни иногда случаются очень неприятные вещи.
   Юрка сразу прикинул, что мог серьёзного натворить, неприятные вещи…
   Директор продолжал:
   - Юра, случилось очень…
   Дальше он ничего не слышал. У него в голове вспыхнула яркая вспышка, и он сразу увидел маму. Какой помнил всегда, с усталым, не выспавшимся лицом и грустными глазами. Она стояла чуть поодаль, в левом углу учительской и смотрела на него ускользающим взглядом и будто чего-то ждала. Но её, почему-то никто, кроме него, не замечал. Внезапно порывом ветра распахнулась форточка, с звонким звуком стукнулась о раму. Разбилось и посыпалось на пол стекло, мелко крошась о половицы. Но и этого никто не увидел. Юрка повёл вокруг пустым взглядом. Он понял, маму видит только он и исключительно для него открылась, продолжающаяся оставаться закрытой, форточка. И разбитое стекло видел он один.
    Фигурка мамы вздрогнула, как неустойчивое изображение на экране телевизора, и начала медленно таять. Он потянулся к ней всей душой. «Мама!» - громкий детский крик, исполненный неподдельной горести, прорвался через сдавивший гортань спазм. Директор школы, учителя, две тётеньки в сером посмотрели на него, будто очнулись от дремоты, и устремили взгляды в направлении, куда смотрел Юра. 
   Он поймал прощальный печальный взгляд мамы. Она кивнула ему, улыбнулась уголками губ и пошла в сторону ослепительного света, засиявшего в левом углу. «Прощай, сынок! – услышал Юра знакомый голос. – Прости меня!»
   Директор серьёзно смотрел Юре в глаза.
   - Умерла мама, - сказал ему Юра, - я знаю. Я видел её, она стояла во-он там. – Он указал в пустой угол. – Она стояла там и ушла в яркий свет.
   Из-за стола поднялись серьёзные тётеньки в серых костюмах. Дверь широко распахнулась, в учительскую влетела бледная бабушка, подбежала к внуку, обняла.
   - Я всё знаю, ба, - сказал он, давясь слезами, хлынувшими внезапно из глаз. – Мамы с нами нет.
   Дождавшись момента, когда бабушка успокоится, одна тётенька в сером костюме сообщила, что профком все расходы с похоронами берёт на себя; вторая пообещала предоставлять бесплатно путёвки в пионерский лагерь каждый год, опять-таки по линии профкома.
   В день похорон лил мелкий дождь.
   Глядя на Юру нельзя было разобрать, то ли слёзы блестят на лице, то ли стекают тонкими струйками дождинки.
   Мама в гробу выглядела отдохнувшей, молодой и красивой. Какой она была когда-то давным-давно, в морге наложили грим. Ей очень шло новое сиреневое платье, купленное бабушкой, и лакированные туфли в тон.
   Юра отстранённо смотрел на маму, ему хотелось думать, что она не умерла, устала и легла отдохнуть. Вот сейчас она откроет глаза, улыбнётся, моргнёт игриво правым глазом, встанет и скажет, что приуныл, Юрец-огурец, вот мы с тобой…
   Он не проронил ни слова, когда гроб закрыли крышкой; когда заколотили последний гвоздь, крепко соединив две половины, будто навсегда закрыли дверь для усопшей в мир живых – ничего не произнёс.
   Бабушка тихо плакала. Ревели в голос соседки по дому и товарки по трём местам маминой работы, где она старалась заработать деньги, недостижимое воплощение исполнения желаний, для светлой жизни сына, а в итоге, заработала гроб. «Надорвалась, бедняжка, - слышался еле слышный шепоток. – Из кожи вон лезла, жилы рвала». «Для сына старалась». «Что ни делаем, всё для детей». «Не уберегла себя, каково сыну-то сейчас, сиротинушке?» «Не один остался, бабушка есть». «Мать – ни бабушка, ни  добрая тётя воспитатель в саду не заменит». «Так-то оно так». «Земля ей пухом!»
   Работники кладбища аккуратно и сноровисто на длинных белых полотенцах опустили гроб в могилу. Юру слегка подтолкнули к краю ямы, шепнули, чтобы бросил горсть земли. Он взял мокрый ком, протянул руку, разжал пальцы. Вязкая земля неохотно отделилась от ладони. Раздавшийся глухой звук, удар гонга, возвещающий о прекращении жизни и начале новой, Юра с того дня всегда вспоминал в дни горестного одиночества.
   - Сиротинушка ты моя беззащитная! – всплакнула бабушка, уходя с внуком с кладбища, от последнего пристанища дочери и матери. – Один-одинёшенек остался. Вот если б выжила вторая доченька…
   Учился Юра ровно. Звёзд с неба не хватал, среди отстающих не числился. Участвовал в школьных олимпиадах по химии и географии, предметы особо им любимые. Сдал экзамены без троек и после восьмилетки твёрдо решил пойти работать. И это не смотря на уговоры бабушки продолжить обучение, окончить полную среднюю школу. «Нужно, внучок, выбиваться в люди!» Юра отверг этот довод. «Вокруг столько хороших людей и без высшего образования». Бабушка применила последний убойный аргумент. «Интересно, как бы мама, доведись ей жить, посмотрела на твоё упрямство? разве об этом она мечтала?» «Мамы нет. Но я ей рассказал о своём решении. Она согласилась». «Как… ты сказал?» «Ночью приходила мама. Села в изголовье, погладила меня. Потом с нею долго беседовали. С рассветом ушла и сказала, что больше не придёт. Ей там очень хорошо, все её любят».
   На следующий день после получения аттестата о неполном среднем образовании Юра отправился в городской трест столовых и ресторанов, где экспедитором трудился всю жизнь родной дед. В отделе кадров написал заявление о приёме на работу. «Кем же ты хочешь работать, Юра?» - задала начальник отдела кадров стандартный вопрос. «Хоть кем, – ответил Юра, - лишь бы трудиться». «А конкретно? Есть пожелания?» «Маяковский в поэме написал, все профессии хороши, выбирай любую». Начальник отдела кадров набрала на крутящемся диске номер. Дождалась ответа. Жестом руки попросила его выйти. Через пару минут пригласила войти, вручила направление в ресторан «Якутск». «До совершеннолетия будешь работать учеником официанта. Под присмотром опытного работника постигнешь азы профессии. Успехов!»
   Юру встретила дружная и рабочая семья ресторана.
   Набирался опыта под руководством самого старейшего и опытнейшего официанта треста, дяди Жоры, пришедшего в профессию, как и Юра в ранней молодости. «Я был старшим ребёнком в многодетной семье. – откровенничал дядя Жора. – Трудиться начал почти от горшка. Была мечта стать лётчиком или инженером. У тебя есть мечта?» Юра отрицательно покачал головой. Дядя Жора цыкнул, дёрнув щекой. «А у меня была. Светлая и чистая. Но с иллюзиями пришлось расстаться. Нужно было помогать отцу-матери, воспитывать братьев и сестёр».
   Позднее Юра узнал, что дядю Жору за отличную работу не раз награждали почётными грамотами и благодарственными письмами, наградили знаком «отличника советской торговли и общественного питания», вручили юбилейную медаль. Знак отличника и медаль Дядя Жора прикреплял к рабочему праздничному кителю в дни праздничных и  торжественных мероприятий.               
   Первый рабочий день остался у Юры в памяти навсегда. Критически осмотрев тощую фигурку подростка, дядя Жора сказал, что над этим вопросом поработают повара. Он же займётся воспитанием. И сразу вопрос в лоб, дело было обеденное, половина коллектива отдыхала, пьёт ли Юра. Конечно, ответил начинающий официант. Пью, ведь человек на семьдесят процентов состоит из воды, и перечислил: чай, компот, морс, газировку! Сильный взрыв смеха всколыхнул скучную атмосферу обеда. Сначала смеялась одна половина коллектива, потом другая.
   Дядя Жора скупо поддержал коллектив. Затем цыкнул на баб, чтобы утихомирились, а лучше бы, шли работать, засиделись что-то.
   - Уточню вопрос, - повторился дядя Жора, - пьёшь ли водку, вино и другой алкоголь.
   - Нет! – решительно ответил Юра. – От водки дед пару лет назад сгорел.
   - Всё зависит от культуры пития, - пояснил дядя Жора. – Можно пить, а можно пить цивилизованно.
   Вечером Юрка вернулся домой не на своих двоих. Его сопровождали дядя Жора и кладовщик ресторана Петя. Они позвонили в дверь. Когда бабушка открыла, внесли пьяного до бесчувствия внука, положили на диван. Вежливо объяснили, что к чему, что женская часть коллектива без ума от внука. На прощание попросили, чтобы утром внучка сильно не ругали.
   Бабушка ночь спала урывками. Утром, едва заалела заря, и внук раскрыл веки, доходчиво объяснила, что на алкоголиков насмотрелась за всю жизнь, дед тому пример, и не желает, чтобы внук пошёл по этой скользкой дорожке. «В ресторан больше ни ногой!» - поставила она ультиматум. «Это было боевое крещение», - возразил внук. Бабушка от неожиданного поворота онемела. «Это с кем же ты так сильно воевал, сердечный, - спросила она тихо, - что вернулся домой в беспамятстве?» Юру мутило, но больше было совестно перед бабушкой. «Хочешь работать, найдём другую работу. Мало ли, где нужны рабочие руки!» Тут Юра впервые проявил первые признаки упрямого характера. «Бабушка, - твёрдо произнёс он, - работать буду именно в ресторане». «Поклянись памятью матери, что спиртного больше в рот ни капли не возьмёшь!» И он поклялся.       
   Дядя Жора провёл маленький ликбез.
   «Официант должен пить и должен уметь пить, - объяснил он, - такова специфика работы. Непьющий официант, всё равно, что не умеющий готовить повар. Но между пить и пить – лежит широкая пропасть. Умно пить не пьянея – большая наука. Я тебя научу. Чует сердце, скоро освоишь ремесло бармена». 
   На сытных ресторанных харчах фигура Юры потеряла устрашающую зрение костлявость. Прошла худоба. Он не заплыл жиром, чем развеял опасения бабушки. Хватался за любую работу: надо помочь разгрузить машину – пожалуйста; тяжелы котлы пятидесятки – снял вместе с рабочим, оберегал женщин; не стесняясь, выходил в зал мыть полы, если у технички бабы Нюры случались творческие заезды в «бухару1».
   Первая зарплата, как первый поцелуй любимой девушки, событие архиважнейшее в жизни юноши, вступившего на путь трудовой деятельности. С вытекающими отсюда последствиями.
   Без надбавок. С районным коэффициентом за вычетом подоходного налога Юра получил на руки сто сорок семь рублей двадцать одну копейку.
   Первую Юркину зарплату обмывали всем коллективом так, будто завтра война, будто завтра в поход.
   Два дня Юрка не мог придти в себя.
   Голова казалась залитой свинцом и одновременно гудела медным колоколом. Дико хотелось пить, но при самой мысли о воде жутко крутило в желудке. Его выворачивало наизнанку. Сильная дрожь сотрясала тело.
   К вечеру бабушка вызвала карету скорой помощи. Добрые люди в белых халатах отвезли беспомощное тело в приёмное отделение гастроэнтерологии. И там заботливые нежные руки молоденьких медсестёр колдовали над податливым для медицинских экспериментов полуживым материалом, не способным даже извлечь тихий звук бескровными синими губами.
   Первым делом промыли желудок. Затем поставили капельницу с глюкозой и витаминами. Восстановили и поставили на ноги.
   Выпроваживая неудачливого выпивоху за порог заведения, пропахшего хлоркой и лекарствами, в свет яркого дня, дежурный врач посоветовал: «Прежде чем пить водку, подумайте, стоит ли мучить орис2, чтобы впоследствии страдал афедрон3?»   
   К общему удивлению Юры и бабушки, деньги остались неизрасходованными, за исключением копеек. «Как так?» - посмотрела

1 от слова бухать, пить.
2 рот (лат.)
3 зад (греч.)

бабушка на внука. Юра только пожал плечами. Бабушка внуку напомнила о клятве. Забрала часть денег, сказала, что откроет счёт в сберкассе. Накопленный капитал удачно сгорел во время Павловской реформы 1991 года.   
         
                ***
   - Шумновато здесь, да? – спросил, не ожидая подтверждения Гриша, кивнув на помещение бара. Столы заняты. Под потолком висит сигаретный дым вперемешку с людским гомоном, музыкой и перегаром.
   - Да, - согласился Юра.
   - Предлагаю сменить дислокацию.
   - Пойти в другой бар?
   - Зачем? – удивился Гриша. – У меня здесь оборудован небольшой кабинетик.
   Кабинетик действительно оказался небольшим. Равностороннее квадратное помещение пять на пять метров. Два окна с видом на море. Одну стену занимает бар, заставленный бутылками. Стена напротив обшита деревянными панелями и украшена резьбой. Посреди кабинетика стол, окружённый с трёх сторон низким кожаным диваном и двумя креслами. На подставке мощная аудиосистема.
   Юрка не сдержался и свистнул.
   - Скромно!
   Лицо Гриши засияло, как новый пятак.
   - Живу, как умею, - в голосе чувствовалась гордость. Гриша поставил на стол гранёные стаканы (память о далёкой, несуществующей Родине), несколько бутылок с водкой, минералку, сладкую газировку из кухни Ваня принёс тарелки с нехитрой закусью.
   - Где остановился? – спросил Гриша.
   - Пансионат графини Галицкой.
   - Знаком. Эмигранты первой волны. До сих пор скучает по потерянной Отчизне.
   Минуту, а может и больше паузу заполняла музыка из колонок.
   - Выпьем за Родину, - сказал Юра. – Чтобы она всегда была с нами.
   - Прозит!

                ***
     Время пыльными руками ворошит песок памяти, и всплывают, вовсе уж казалось бы забытые подробности. 

                ***
   Много Юркиных воспоминаний связано с рестораном «Якутск».
   Свои дни рождения Юра не любил. Связанную с ними суету считал пустой, поздравления неискренними, пожелания высосанными из пальца. Как можно всерьёз воспринимать эти слова: «Чтобы у нас было всё и за это ничего не было?» Из опыта недолгой жизни он уяснил простую истину – за всё приходиться платить, рано или поздно.
   Финт избежать празднования на работе дня рождения три раза прокатывал – сказывался больным. «На восемнадцать лет не вздумай что-нибудь отколоть, - предупредил дядя Жора. – Подарок приготовили, - дядя Жора поцеловал щепоть, - цимес!»
   Старый официант задумал и воплотил следующее. Подошёл к бригадиру Марине, разведённой брюнетке тридцати лет и поинтересовался, есть ли у неё хахаль. Марина озорно блеснула глазками: «Али собрался гульнуть в отсутствие жены, дядя Жора? Ты гляди, я не прочь!» Он отмахнулся, попросил её быть посерьёзнее и обрисовал ситуацию. Закончил так: «Очень мне не хочется, чтобы он оказался таким, то что нет бабы, не повод. Ну, как, согласна?» Марина не думая согласилась, мотивируя, тем, что давненько молоденьких фазанчиков не щипала. Повара были свидетелями перешёптываний дяди Жоры и Марины, когда он ушёл, подступили с расспросами. Марина кратко поведала суть. «И что ты?» - с жаром выдохнули открытые рты, ожидая волнительного продолжения. Марина с прикрыв глазки, провела ладонями по молодому телу от груди, упругой, как хорошо замешанное дрожжевое тесто, прошлась по талии, которую, не смотря на возраст, можно было обхватить ладонями, и закончила движение на соблазнительных бёдрах. Она качнула ими так, что кладовщик Петя, давно желавший прошампурить эту красавицу, шумно сглотнул слюну под общий хохот.    
   - И Юрочке подарок будет, и себе праздник тела устрою!
   Не столько от вина, сколько от предстоящего действия голова у Юрки шла кругом. Марина незаметно  выдернула именинника из-за общего стола, кивнула дяде Жоре и повезла ритуально-сексуальную жертву на быстром такси к себе домой. Целоваться горячо начали ещё в машине. Продолжили в подъезде. Рука Юры смело шарила под блузой по горячему телу, чувствуя как его тело, вот-вот, разлетится на мелкие частички от охватившей страсти. Пока дошли до третьего этажа, оба изнемогли от зашкаливающей все мыслимые градусы температуры желания. Впуская в себя Юру, молодая женщина предупредила: «Смотрите, юноша, не влюбитесь ненароком». Тихо охнув, закрыла глаза. Последующие шесть месяцев раз в неделю они стабильно встречались, пока Марина не познакомилась с будущим мужем. Она же его научила любить поэзию. Как-то сидя в полумраке, прочитала ему стихотворение.

                Если я там погибну в бою у переднего края
                Целый день ты проплачешь Лулу о моя дорогая
                Быстро память моя улетучится дай только срок
                И снаряд разорвавшийся там у переднего края
                Тот красивый снаряд превратится в непрочный цветок
               
                В скором времени память моя растворится в пространстве
                Моей кровью она окровавит миры и моря
                И долины и горы и звезды в предвечном убранстве
                И окрашена кровью в распахнутом настежь пространстве
                Возмужает окрепшая полная силы заря

                Всей потерянной памятью снова живущий вовеки
                Я прильну к твоей нежной груди и смежу твои веки
                Распущу твои волосы и зацелую уста
                Ты со мной не состаришься ты обновишься навеки
                Ты останешься вечно такой молода и чиста

                Это кровь моя брызжет и заново мир украшает
                Это солнце свершает свой круг запылав от нее
                Крепче пахнут цветы и волна за волной поспешает
                И любовь моя заново заново мир украшает
                И счастливый любовник вторгается в тело твое

                Если я и погибну Лулу обречен на забвенье
                Вспоминай меня все же задумайся хоть на мгновенье
                О любви нашей юной о пламени наших ночей
                Моя кровь превратилась в прозрачный и звонкий ручей
                Не горюй ни о чем хорошей не жалей о забвенье
                О единственная в сумасшедшем бреду вдохновенья

   Юра проснулся среди ночи от посетившего чувства присутствия в комнате постороннего человека. В тёмных углах спальни спали спрятавшиеся тени. Засыпая, вспомнил строку, запомнившуюся выразительностью и яркостью образа, и прошептал, еле шевеля губами: «Моя кровь превратилась в прозрачный и звонкий ручей».
   Сколько слёз было пролито и сколько выпито водки, когда холодным майским утром, с ночи пошёл снег с дождём, на реке Лене начался ледоход, Юру провожали в армию.
   По прибытии в часть его сразу вызвали в штаб. «Рядовой Цыбульский! К командиру! Бегом!» Под вопросительные взгляды сослуживцев поспешил к трёхэтажному кирпичному зданию с высоким гранитным крыльцом и бетонным козырьком над двустворчатыми дверьми. Остановился у нижней ступени. Восстановил дыхание. Его снова посетило чувство, испытанное впервые на могиле матери. Чувство, которое он не мог тогда, по малости лет, передать словами. Он находил в нём гармоничный сплав и отрешения, и гулкую пустоту, и невосприимчивость отсутствия себя. Взрослея, читая художественные и философские книги, в библиотеку записался, стараясь больше прочитать произведений автора, строка из стихотворения которого всколыхнула внутренний мир и не оставила равнодушным, он нашёл точное определение этому состоянию, постоянно возникающему в груди, состояние сосущее, тянущее, тревожное  - не успокоение радости.
   Командир части встретил его в коридоре.
   - Проходи, сынок! – было в этом обращении полковника Лихольца что-то успокаивающее душу. Вошёл следом. – Садись!
   Юра сел. Командир продолжал стоять. Возникла неудобная пауза.
   - Товарищ командир, вы говорите, я приму спокойно, - сказал Юра. – Когда умерла бабушка?
   Полковник Лихолец облегчённо выдохнул. Не любил он эти минуты, когда приходится сообщать неприятные известия.
   - Ты ехал в поезде вторые сутки. Хотели ссадить тебя с поезда и отправить домой. Да вот телеграмма опаздывала. Состав от станции уйдёт, телеграмма придёт.
   - Значит, её похоронили, - не спросил, сказал Юра.
   - Да, сынок. Ты можешь съездить, навестить могилку. Десять суток отпуска, не считая дороги…
   - Незачем, товарищ полковник. Из земли гроб не выкопают, чтобы снова при мне похоронить. Разрешите идти?
   Краем глаза Юра уловил незаметное движение в левом углу кабинета рядом с окном, где висела тяжёлая красная бархатная штора. Бабушка стояла, облачённая в жемчужно-белый, до пят, саван, голова повязана таким же платком. Она скромно улыбалась. Он видел, шевелятся её уста, но не мог разобрать ни слова. Выйдя на улицу, он услышал её голос, звучавший отовсюду: «Вот и всё, Юрочка. Теперь ты круглая сирота. Некому о тебе позаботиться. Некому слово доброе молвить».
   Гражданская специальность пригодилась Юре и на службе в армии.
   Определили его официантом в столовую высшего офицерского состава.
   Беседа с одним проверяющим из Москвы перевернула его мироощущение.
   Подходила к концу третья неделя совместных учений трёх родов войск. Юра, как и вся обслуга из солдат срочной службы, ночевал в столовой, в маленькой комнатушке, келья монашеская просторнее. В ней соорудили трёхъярусный лежак, где по очереди отдыхала обслуга в короткие минуты перерыва в работе. Питание членов проверяющей комиссии из Москвы и отцов-командиров осуществлялось круглосуточно. Кто-то из официантов-напарников удивился: «Когда же они отдыхают? Сутками на ногах! Я думал, дорос до генерала, лежи на диванчике, пей коньячок, тискай девочку-телефонистку!» Мерил этот мелкий душой паренёк всех своей мерою.
   Под утро, когда ещё не светло, но уже и не темно, сырой, серый, ноздреватый осенний рассвет занимался над тайгой.
   В полупустое помещение офицерской столовой, не уступавшей оформлением дорогим столичным ресторанам, вошёл, крепко печатая шаг, высокий мужчина в форме с погонами генерал-майора.
   - Рядовой! – громко сказал он, увидев попавшегося на глаза Юру.
   Юра вскочил из-за стола, делал сменный отчёт, и подбежал к генералу.
   - Рядовой Цыбульский, товарищ генерал-майор! – отрапортовал Юра, вытянувшись в струнку.
   На суровом лице генерала на короткий миг обозначилась улыбка.
   - Вот, что, рядовой… Как зовут, сынок?
   - Юрий, товарищ…
   Генерал-майор не дал договорить, остановил жестом кисти.
   - Итак, Юрий, прими заказ. Графин водки, две рюмки, минералка, бутерброды. Доставить в кабинет…
   Десять минут спустя Юра постучался в высокое деревянное полотно двери, крытое тёмным лаком. Услышал «войдите!». Открыл дверь, вкатил сервировочный столик.
   - Товарищ генерал-майор, где прикажете накрыть?
   Умелыми манипуляциями Юра быстро расставил тарелки с закусками, рюмки, стаканы, графин с водкой, по его бокам стекали маленькие капельки конденсата.
   - Разрешите идти?
   Генерал встал с дивана, сидя на котором следил за работой Юры.
   - Не разрешаю!
   Внутри у Юры всё оборвалось. «Сделал что-то не то? Что именно? Обратился не правильно? - забилась тревожная мысль в голове. – Попади такому под горячую руку, с дерьмом сжуёт, не подавится».
   Генерал прошёлся вдоль окон кабинета, открыл форточку, закурил обычный «Беломор». Выкурил в три затяжки табачную гильзу.
   - Куришь, Юра?
   - Никак нет, товарищ генерал-майор!
   - А я вот курю.
   «Куда он клонит, - думал Юра. – Генерал в кабинете один. Зачем второй прибор, две рюмки?» Смутные думы развеял генерал.
   - Второй прибор для тебя, - сказал генерал, будто прочитал его мысли и налил водку. – Бери, рядовой, тебе сам генерал налил!
   - Разрешите отказаться, я на службе.
   Генерал покрутил рюмку пальцами.
   - На службе он, понимаешь! А я, следовательно, в санатории Минобороны?
   Юра быстро перебирал в голове варианты ответа.
   - Рядовой, язык проглотил?
   - Нет! – задержался Юра с ответом.
   - Приказать не имею права, - говорит ему генерал. – Предлагаю выпить… Да, не косись ты на дверь, никто не войдёт без разрешения! Просто выпей со мной!
   - А как же ваши… другие генералы?
   - Не поверишь, иногда хочется обычного общения. Без лести, интриг, слов с двойным смыслом и полунамёков. Я в армии с рядовых, видишь, дослужился до генерала, - генерал-майор замолчал. – Доволен? Бери рюмку!
   - Мой начальник, майор Карась…
   Генерал поставил с открытым неудовольствием рюмку на стол. Поднял трубку телефона, сказал, чтобы связали с начальником столовой. Представился. «Я откомандировал рядового Цыбульского в своё распоряжение до десяти утра. Вопросы?»
   Наука пить малыми дозами в неограниченном количестве водку и прочий алкоголь, преподанная дядей Жорой, сейчас, как нельзя кстати, пригодилась. Генерал отметил это, и наливал ему чаще, чем себе, сам  же едва пригубит свою рюмку и ставит на стол.
   - Умеешь пить, рядовой! – похвалил генерал-майор.
   - Хороший учитель, хорошая школа, - ответил Юра.
   - Надеюсь, не средняя? Что-то не припомню такой дисциплины.
   Вкратце Юра рассказал о дяде Жоре.
   Момент ухода Юра уловил на грани подсознания. Встал, подошёл к двери под молчание генерала.
   - Вы, наверное, очень добрый человек, - произнёс Юра.
   Генерал-майор прищурился.
   - Ошибаешься, рядовой, - сухо отчеканил генерал. – Взрослея, начинаешь понимать, что доброта, это не батистовые платочки с монограммами для вытирания соплей у плаксивых барышень. Доброта – здоровая смесь холодного цинизма и расчётливой мизантропии.

                ***
   - Гриша, тебе здесь, на островах, нравится?
   - Не понял?
   - На родину тянет?
   - Что-то незавершённое тянет. Будто начал дело и бросил. Да и не к кому. Родных не осталось. Детей нет, – ответил Гриша. – Только иногда бывает, проснусь среди ночи и думаю, вот оденусь сейчас потеплее, выйду на улицу. А там сугробы вчера вьюга по пояс намела! Ядрёный морозец, проморозивший воздух до ледяного звона. Звёзды не звёзды, бриллианты, величиной с кулак…

                ***
   Всего один раз в жизни Юра пожалел, что не послушался совета начальника столовой майора Карася и не остался на сверхсрочную, когда приехал домой и увидел, что творится со страной. Но это было давно. В стране проигравшего социализма вяло протестуя, происходила новая буржуазно-демократическая революция.      
   От некогда могучего треста столовых и ресторанов остался светлый туман воспоминаний у жителей города Якутска. Крупные рестораны «Якутск» и «Лена», кафе «Катюша» перепрофилировались, обанкротились, помещения в центре города быстро раскупили новые, из старых руководителей, коммерсанты и хозяева.
   Поболтавшись месяц без работы, Юра устроился в частный ресторанчик, носящий игривое название «Трепетная лань».
   С печалью он отметил для себя, что профессионал он здесь один, остальные люди случайные. Близко с работниками не контактировал, держался и по-дружески и отстранённо одновременно. Профессионализм прекрасно ужился с цинизмом. Это позволяло проще смотреть на сорящих деньгами коммерсантов и нового класса общества – бандюков.
   В «Трепетной лани» Юра работал хорошо для предприятия и отлично для себя.
   Хозяин заведения и парочки коммерческих ларьков, Альберт Наумович Штрейзель, видя старание работника, пожаловался как-то, что и в ларьках и в ресторане плохо реализуется прекраснейшее молдавское белое вино, а он, дескать, деньги брал под залог, и подходит время возврата кредита. Упомянул вскользь, кредитором выступил Коля Кувалда, шеф местной общественно-профсоюзной группировки, и если денег не вернуть в срок, заработает счётчик.
   Альберт Наумович из природной жадности скупил по дешёвке полторы тысячи бутылок левого вина, не прошедшего в силу отъявленного мерзкого качества сертификацию. Думал, реализует с наваром. Кто помнит девяностые, помнит, в каждом ларьке продавалось спиртное, которое не иначе как пойло и не назовёшь, и оно раскупалось народом, приобщившегося к ценностям свободного рынка в крупных масштабах. Но Альберту Наумовичу не повезло. «Наверно, звёзды для меня в момент покупки сложились в неприятное сочетание, - закончил он свою речь. – Ты реализуешь, Юра, сердцем чую». А чувствовал Альберт Наумович много чего и задолго не одним только сердцем…      
   Уж насколько Юра пил много чего и не всегда даже плохого качества, но сделав глоток этого вина, едва не поперхнулся: он живо представил себе пропахшую портянками казарму, ваксой и немытыми телами. Такие ассоциации вызвало вино в момент дегустации. И снова в груди заныло, появилось сосущее, тянущее, тревожное ощущение. Он знал способ реализации этого удивительного янтарного напитка, взращённого на солнечных виноградных плантациях под жарким молдавским солнцем.
   Со школы увлекающийся химией друг пособил кое в чём. До кое чего допетрил Юра сам. Наступил решающий день – пятница. День, когда уставшие от непосильного труда коммерсанты и владельцы фирм и фирмочек валом прут в ресторан. Отметить успешно завершённую рабочую неделю с длинноногими имиджевыми девочками из эскорт-службы веселиться и гулять от души, соря заработанными в поте лица своего деньгами.
   Юра загодя собрал полтора десятка импортных бутылок с броскими яркими этикетками, перелил в них молдавское пойло, добавил свекольного красителя десять капель, отчего белое янтарное вино приобрело благородный красно-бордовый тон, красное вино вошло в моду и пользовалось невероятным спросом, несколько капель стабилизатора красителя, велика вероятность, химически винная смесь разложит на составляющие природный краситель. В завершение улучшитель вкуса, ноу-хау товарища-химика.
   - Юра! – кричали пьяные коммерсанты и их развязные спутницы, - неси нам ещё этого прекрасного напитка, которые не вкушали даже боги Олимпа!
   Вот уж здесь они были правы, это вино боги Олимпа никогда не вкушали и не вкусят.
   Посетители торжествовали, пия вино; Юра ликовал – его ум взял верх над изощрённостью другого ума.
   Через две недели, в срок возврата кредита, в кандейке царила пустота да скреблись по углам ночью мыши.
   Альберт Наумович считал деньги трясущимися руками. Они у него всегда мелко дрожали, когда он прикасался к толстым пачкам крупных купюр.
   - Юрочка, о-о-открой сек-крет, дорогой, - захлёбывался словами от охватившего восторга хозяин ресторана и парочки коммерческих ларьков, - к-к-как т-тебе это уд-д-далось?..
   Юра скромно пожал плечами.
   - Повезло вам, Альберт Наумович. И вашему коммерческому гению, - сказал Юра. – Я всего лишь приложил минимум усилий. Всего-то. Редко встретишь человека с такой, не побоюсь этого слова, исключительной интуицией.
   Альберт Наумович прекратил считать деньги и с испугом посмотрел на Юру, не издевается ли он над ним. Какой, на хрен, коммерческий гений? Но Юра спокойно смотрел в окно, где в открытые ворота въехал «Мерседес» шефа местной ОПГ. Минуту спустя дверь кабинета без стука распахнулась от удара ногой. Альберт Наумович от неожиданности присел на стул.
   В кабинет вошёл Коля Кувалда в окружении сотрудников охраны собственного ОПГ. Взгляды Юры и Кувалды на миг соприкоснулись. Не подозревал Юра, что в ближайшую пятницу ему предстоит выпить не один литр водки с Колей Кувалдой.
   Альберт Наумович растянул рот в улыбке и проблеял:
   - Николай Гаврилович! Здравствуйте! что же вы не позвонили, я бы тут приготовил угощение…

                ***
   - Силён пить! – слышал не раз Юра от многих людей. Сказанное Гришей только добавило в его копилку умений больше плюсов. – Водил в Нерюнгри знакомство с одним мужичком, отсидевшим по политической статье почти четвертак, так он тоже жарил спиртягу стаканами и не хмелел. Говорил, - школа!
   - Тоже был учитель, - не стал распространяться Юра.
   - Чувствуется опытная рука.
   - И жизненный опыт.
   - Знавал одного литовца, тоже халдея, он утверждал, пить могут все. Много пить могут многие. Пить много, не пьянея, – единицы.

                ***
   Официантка Лина, смазливенькая сахалярка, с которой иногда случались строго не регламентированные романтические встречи в острые моменты, когда возникала жуткая необходимость обменяться телесно-внутренней информацией, округлив красивые зелёные глаза, подбежала к барной стойке.
   - Юра! Выручай… - выпалила она, захлёбываясь словами. – Пришёл Кувалда со своими. Что делать?
   - Садить за его стол. Он всегда в резерве.
   - Я за него посадила спортсменов-рэкетиров. Те ещё отморозки…
   Юра спокойно посоветовал:
   - Как посадила, так и пересади.
   - Юрочка, мне страшно! – чуть не плача, взмолилась Лина. – У меня ниже копчика сосулька величиной с кулак. Помоги! Что спортсмены, что бандиты разницы нет…
   - Развлеки, - выходя из-за стойки, Юра посоветовал Лине.
   - Кого?
   - Кувалду. Не меня же. Я уже пошёл развлекаться. Со спортсменами.
   - Юрочка, я тебе ночью дам, как захочешь! – пообещала Лина и закончила: - Если живыми останемся.
   К счастью, Юра последних слов не расслышал. Ди-джей Рома включил на полную мощность все колонки в зале. «Не спеша ты с кавалером, быстро встала и ушла!» - полился очередной шедевр «Нэнси».
   Юра предупредительно остановился перед столиком, частным владением Кувалды в этом заведении, за которым расположились по-хозяйски спортсмены.
   - Ребята, сегодня будет эротическое шоу. Предлагаю сменить столик на другой, во-он там, видите, почти у сцены. Оттуда открывается прекрасный обзор, можно рассмотреть поры на коже танцовщицы.
   Спортсмены прекратили беседу.
   - Эротическое шоу? – спросил один, голова у него утопала в плечах.
   - Совершенно верно. Танцы у шеста и с шестом.
   - Лучший угол оборзения? – поинтересовался второй, худой и вёрткий.
   - Извините, я поправлю, - вежливо продолжал Юра. – Лучший угол обозрения. Пожалуйста, проследуйте за мной!
   - Если не согласимся, что тогда? – вступил в беседу третий, кривой шрам пересекал левую бровь и щёку.
   Юра сложил губы трубочкой и выпустил воздух, почти со свистом.
   - Посмотрите, пожалуйста, на вход.
   Спортсмены дружно повернули головы и пересеклись с взглядом Коли Кувалды. Возник момент истины.
   Тот, который со шрамом нехорошо улыбнулся.    
   - А если нам здесь нравится?
   Юра наклонил голову к правому плечу.
   - Тогда вам придётся покинуть помещение. Согласитесь, благоразумнее, пересесть за столик с лучшим углом обзора.
   Шрам на лице у спортсмена стал багровым.
   - Что ты, халдей, провякал?
   - Вам придётся покинуть заведение.
   - Каким же образом?
   - Каждого выведу, держа за ухо.
   Спортсмены недолго переваривали услышанное. Кувалда и сотоварищи проявляли беспокойство.
   Обладатель шрама прошипел чрез зубы:
   - Уверен, халдей?
   Юра взял из рук одного спортсмена вилку, зажал между указательным и безымянным пальцами, упирая на средний. Не меняясь в лице, согнул.
   - Ребятки, согласен встретиться с каждым отдельно и со всеми вместе прямо сейчас на заднем дворике ресторана. Там хорошая площадка с ограждением, высокий забор окружает территорию. Зрителей будет мало. Кувалда с товарищами, ещё парочка приближённых лиц. Если не знали, для некоторых тупых особей говорю один раз, Кувалда здесь царь и бог. С богами спорить как-то не с руки.
   Скрипя зубами, спортсмены-рэкетиры быстренько пересели за указанный столик с лучшим обозрением для оборзевших.
   Лина провела Кувалду к столику. Вернулась с бледным лицом.
   - Что на этот раз? – спросил Юра. – Месячные начались?
   - Хуже, -  ответила, щёлкая челюстью, Лина. – Кувалда… лютует…
   «Не успокоение радости, не успокоение радости, - повторял про себя Юра, направляясь к Кувалде. – Не успокоение радости…»
   - Слушаю вас, Николай Гаврилович, - со всей любезностью сказал Юра, ди-джей уменьшил звук, когда ему сообщил Юра, кто его зовёт к своему столику.
   Коля Кувалда промолчал. Высказался клеврет.
   - Ты чё, не видишь, кто перед тобой сидит? Коля Кувалда.
   Не поворачиваясь в его сторону, Юра ответил:
   - Для вас он, может, и Коля Кувалда. Для меня – Николай Гаврилович.
   - Ты знаешь, кто я? – побелел клеврет.
   - Не знаю и не горю желанием, -  его снова наполнило то странное чувство.
   - Чё-о, - протянул клеврет.
   - Заткнись, Шуша, - приказал Кувалда. – Юрик…
   Не изменяясь в лице, Юра произнёс:
   - Юрик – я для близких друзей, которых мало, Николай Гаврилович.
   Кувалда сжал губы и заинтересованно посмотрел на Юру.
   Шуша снова открыл пасть.
   - Слышь, ты, чмо, ты откуда такой борзой, а? да я щас тебя тупой зубочисткой распишу, мля, как последнего пи…
   Коротким ударом ребра ладони в горло, Кувалда заставил молчать Шушу.
   - Николай Гаврилович, как известно, короля играет свита…
   Кувалда его перебил.
   - Мы недавно встречались.
   - Да.
   - Ну, так и объясни мне и друзьям, откуда у тебя столько смелости?
   - Будь прям и твёрд с врагами и друзьями.
   Кувалда захлопал в ладоши. Посетители зала посмотрели в его сторону.
   - Похвально, Юрий…
   - Просто Юра, Николай Гаврилович…
   Кувалда кивнул головой.
   - Киплинг, «Заповедь», - сказал и закрыл глаза.

                Владей собой среди толпы смятенной,
                Тебя клянущей за смятенье всех,
                Верь сам в себя наперекор вселенной,
                И маловерным отпусти их грех;
                Пусть час не пробил, жди, не уставая,
                Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
                Умей прощать и не кажись, прощая,
                Великодушней и мудрей других.

                Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
                И мыслить, мысли не обожествив;
                Равно встречай успех и поруганье,
                He забывая, что их голос лжив;
                Останься тих, когда твое же слово
                Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
                Когда вся жизнь разрушена и снова
                Ты должен все воссоздавать c основ.

                Умей поставить в радостной надежде,
                Ha карту все, что накопил c трудом,
                Bce проиграть и нищим стать как прежде
                И никогда не пожалеть o том,
                Умей принудить сердце, нервы, тело
                Тебе служить, когда в твоей груди
                Уже давно все пусто, все сгорело
                И только Воля говорит: "Иди!"

                Останься прост, беседуя c царями,
                Будь честен, говоря c толпой;
                Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
                Пусть все в свой час считаются c тобой;
                Наполни смыслом каждое мгновенье
                Часов и дней неуловимый бег, -
                Тогда весь мир ты примешь как владенье
                Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

   - Впечатлён, Николай Гаврилович, - похвалил Юра.
   - Мы тоже когда-то в школе учились.
   - Не припомню в школьной программе изучение произведений английских поэтов и писателей.
   - Чаще читал то, чего нет в школьной программе, - сказал Кувалда. – Сейчас примешь заказ. Сядешь и будешь пить со мной.
   - Вынужден отклонить ваше предложение. Хозяин заведения не поощряет распитие алкоголя сотрудниками с посетителями.
   Доселе молчавшие клереты Кувалды, заржали, как жеребцы. Улыбнулся кончиками губ и Кувалда.
   - Я не простой посетитель, - сказал Кувалда.
   - И тем не менее…
   - Юра, не нуди. Ты знаешь, что с Альбертом нас связывает.
   - Могу только догадываться о тонкостях ваших взаимоотношений, но Альберт Наумович работодатель, - стоял на своём Юра.
   Коля Кувалда, прежде в миру бывший прораб-строитель Николай Гаврилович Чернышёв, тоже отметил способность Юрия пить в большом количестве не пьянея.
   Домой к Лине приехали в пятом часу утра. Быстро разделись. Нырнули под одеяло.
   - Давай так, чтобы не разбудить дочку, - попросила Лина, взяв мочку уха в зубы, помогла справиться Юре с небольшим замешательством и, ойкнув, ушла в страну волшебных грёз.
   Утром Юра поинтересовался по поводу отца дочери, в которой от азиатки остался неизменный разрез глаз. Акулина ответила, что какое-то время назад жила с родителями в Южной Якутии, там познакомилась с хорошим парнем. Потом с ним расстались.
   - Причина была веская?
   - Угу.
   - С его стороны?
   - С моей. Молодая была, глупая.
   - Он про ребёнка знает?
   - Нет. Когда появились первые признаки беременности, сочла за плохое самочувствие. Когда расстались, он сразу же уехал, сообщать было некому.
   - Разыскать не пыталась?
   - А смысл? – она старалась быть спокойной, но в голосе Юра уловил тоскливые нотки.
   - Замуж, почему не выходишь?
   - Уже не надо. Переболела. Буду жить ради Эммочки…

                ***
   - Эксцессы с бандюгами были? – по тону, Юра понял, для Гриши это больная тема.
   - Бог миловал.
   - Меня, вот, сия чаша не обошла. То, что здесь – причина. Приехал домой, женился, бизнесом занялся. Не знал, что груди пригрел змеюку в виде жены. Познакомилась как-то с главарем шайки, он в неё по уши втрескался, умела она влюблять в себя мужиков, сам на эту удочку попался. Весь бизнес они и отжали. Припугнули, хочу спокойно жить, должен уехать. А уехать решил заграницу ещё в Якутии. Хотя здесь тоже жизнь не сахар. – Судя о том, как Гриша говорил о бывшей жене, чувствовалось, время его не излечило.

                ***
   - Ты пил с Кувалдой? – Альберт Наумович несколько раз сменил окрас лица, пока сказал эти слова. – Ты же знаешь, я не поощряю…
   - Альберт Наумович, вы об этом лучше скажите прямо в глаза Николаю Гавриловичу…
   - К-к-кому?..
   - Николаю Гавриловичу. Кого вы называете Кувалдой. Очень интересный, любознательный человек. С пытливым умом. Читает Киплинга наизусть.
   - К-к-кого?
   - Редъярд Киплинг, английский поэт и писатель. Поговорите с ним. Прямо. Без утайки. Он поймёт. А уволиться я решил и сам. Правда, недавно.

                ***
   В Калининград Юра влюбился стоя на трапе самолёта в аэропорту Храброво.
   Произошло это в тот день, когда Он почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал, творил и созидал.
   Юра крепко спал и не понял спросонья, что его сильно тормошат; всё никак не мог вырваться из цепких лап сновидений.
   Возле кровати стояла Лена, жена друга, у кого он остановился в Калининграде.
   - Юр, там к тебе пришли.
   - Кто? С работы?
   - С какой работы? Ты в отпуске.
   - Тогда какого хрена?
   - Говорю же, пришли.
   - Из милиции?
   - Причём здесь полиция?
   - У них есть интересная особенность будить людей по утрам.
   Лена покрутила головой.
   - Это немцы. Вернее, немец.
   Юра невидящим взглядом смотрел на Лену. Сон никак не желал покидать ресниц.
   - Немцы? Оккупировали Калининград?   
   Лена нахмурилась.
   - Харе дурить, Юрка! Вот визитка, читай. – Всунула в руки плотный квадратик картона.
   Юрка повертел в руках визитку. Бросил на стол. Встал. Оделся. Взял визитку и внимательно прочитал. «Юридическая фирма Браун и Браун. Берлин». «Что им надо?»
   За круглым столом в зале сидел мужчина в представительском сером в красную тонкую полоску костюме. Годами чуток моложе Юры. Чёрный кожаный плоский портфель. Очки в золотой оправе. «Понтовый!» - определил про себя Юра.
   При виде Юры мужчина встал, протянул руку.
   - Теодор Генрихович, - представился он. – Юрий Дмитриевич Цыбульский?
   Юра кивнул головой, пожал протянутую руку, сел за стол.
   - Хорошо владеете русским. Откуда познания?
   - Долгое время жил в России с родителями. В девяностых вернулись на историческую родину.
   - Как родина… историческая? – поинтересовался Юра.
   - Спасибо, привык, – ответил сухо Теодор Генрихович. – Я могу посмотреть паспорт.
   Юра вернулся с паспортом, заодно прихватил военный билет и билет на самолёт. Теодор Генрихович отложил два последних документа и углубился в изучение паспорта. Закончив, он улыбнулся и вернул паспорт.
   - Юрий Дмитриевич, наша юридическая фирма по просьбе Элоизы Робертовны Пруст вела ваши поиски на протяжении нескольких лет. Длилось это долго по причине отсутствия прямых улик.
   - Простите, - перебил его Юра. – Элоиза чеевна, что из себя представляет?
   - Сестра-близнец вашей покойной матери.
   - Чушь! Мамина сестра родилась мёртвой. Я видел свидетельство, выданное в роддоме.
   - И, тем не менее, это так. Как единственный наследник, вы вступаете в права собственности и недвижимости, расположенных в Литве и Германии. Крупный счёт в швейцарском банке.
   Юра покрутил головой.
   - Чушь! Я не Золушка, что бы со мной происходили такие чудеса. Ходил пешком, и нате вам, поехал на «роллс-ройсе»! Не верю!
   Лёня друг с женой Леной стояли, разинув рты, не веря тоже в реальность происходящего.
   - Здесь точно нет никакой ошибки, Теодор Генрихович? Я сирота. Круглый. Если вам что-то это говорит.
   - Говорит. Повторюсь, вырос в России. В Советском Союзе.
   - Теперь поймите, мне некому оставить не то что многомиллионное наследство, а и ломаного гроша на похмелье!
   - Есть кому! – педантично заверил Теодор Генрихович. – Наш сотрудник вышел на вас в Якутии. Назвать адрес местожительства?
   - Нет.
   - Но он столкнулся с неудачей, ему сообщили, что вы выехали в отпуск. Какое-то время заняли поиски за пределами Якутии. Вы точного адреса не назвали, куда едете. Если бы полетели самолётом, это намного облегчило нашу задачу. Но вы выезжали из Якутии на попутках. А проследить маршрут случайной машины просто невозможно, не зная, какую именно машину нужно искать.
   - Из Якутска выехал автостопом. Приличный метод передвижения. Дальнобойщики денег не берут. Было бы с кем скоротать скучную дорогу.
   - Да, в Казани вы сели на рейсовый автобус. Но, впрочем, дальше уже детали. – Теодор Генрихович открыл тощий портфель, вынул небольшой квадратный конверт. – У вас есть видео-носитель для просмотра дисков?
   - Да, - ответил Лёня.
   - Просмотрите, пожалуйста, Юрий Дмитриевич. Я остановился в гостинице «Янтарная». Вот визитка. Смотрите, звоните. В Литву выедем первым рейсом.
   С экрана смотрела на Юру женщина, как две капли воды, похожая на маму, доведись ей дожить до пожилого возраста.
   - Здравствуй, дорогой племянник Юрочка! – приятный мамин голос смягчённый прибалтийским акцентом обволакивал слух. – Так распорядилась жизнь, что с самого моего детства разошлись дороги с моей сестрой. С глубоким сожалением узнала о её преждевременной кончине. Прими мои самые искренние соболезнования. Ещё большим потрясением оказалась известие, что у неё остался сын, взятый на воспитание бабушкой, нашей мамой. Я сопереживаю твоему горю и молюсь за тебя; мне предоставили фотографии с кладбища, где сняты могилки мамы и моей сестры Галочки.
   Дальше следовала индийская сказка – цинизм и мизантропия превыше всего! – на прибалтийский манер о жестоких и коварных русских, удерживающих круглую сиротинушку в своей ужасной и жестокой стране, где даже летом не тает снег и воют метели; одно отличие – не хватало красивых песен и зажигательных танцев.
   - Юрочка, я твоя родная тётя, Элоиза Робертовна Пруст. Моя мама, как я считала её своей мамой всю жизнь и продолжаю о ней думать так же, определённый период своей жизни вместе с мужем жили в Якутии. Она, медик по образованию, работала акушеркой в детдоме. Счастливый брак огорчался невозможностью иметь детей из-за перенесённых в детстве болезней мамой. Когда моя настоящая мама родила девочек-близняшек, она задумала план, который воплотила вместе с одной подругой, заместителем главного врача родильного отделения, землячкой из Литвы. Маме сообщили, что одна девочка появилась на свет мертворождённой. Это была я, сделали подложные документы, и я стала Элоизой Робертовной Блумберг. Полгода спустя мои новые родители с дочерью вернулись в Литву. Как позже призналась мама…
   Юра нажал на паузу. Он вспомнил слова бабушки, сказанные над могилой мамы. «Вот если бы была жива… сестра?!» Жёсткая колючая рука сильно сжала горло. «Доведись бабушке воспитывать двух дочерей, - думал Юра, глядя невидящим взором на экран телевизора, где застыла картинка, - мама, конечно же, была жива. С сестрой было бы легче справиться с любым несчастьем. А так, есть то, что получили, благодаря кому-то очень много лет назад…»
   - Как позже призналась мама, её всю жизнь мучила совесть. Но и меня терять она не хотела, полюбила как родную. Моя жизнь в браке оказалась бездетной, это наказание Господа за грехи моей приёмной мамы. Мой муж богатый человек, умер рано, оставил наследство, которое после моей смерти достанется по праву тебе, как единственному наследнику. Если ты, Юрочка, смотришь этот фильм, значит, я уже нахожусь вместе со своей горячо любимой сестрой и двумя мамами. Десятое августа две тысячи двенадцатого года. Город Вильнюс.
   По экрану пошли полосы. Затем снова появилось изображение. Тётя Элоиза досняла позже следующее видео-сообщение.
   - Юра! Поиски тебя и сестры начала задолго до распада Советского Союза. Писала письма во многие инстанции. Ответы приходили редко. С небольшими отписками, что по факту розыска родственников ответ отрицательный. Скорее всего, большинство писем-запросов либо откладывались в долгий ящик, либо просто-напросто выбрасывались. Повезло год назад. (Ага, значит где-то летом одиннадцатого года!) Я обратилась в юридическую фирму «Браун и Браун». Они специализируются на поиске родственников, разлучённых волею Судьбы. Услугами этой фирмы пользовался и мой покойный муж. Сотрудник напал на твой след.
   Юра сидел перед пустым экраном и плакал. Тихо, не дай бог, услышат друзья, начнутся расспросы, они и так ждут объяснений. Плакал без эмоций, вытирая скапливающиеся слёзы в уголках глаз. Он вернул изображение, где очень хороший ракурс изображения и смотрел на тётю. Смотрел на неё, а видел маму. Красивую, в новом сиреневом платье. Купленном бабушкой специально для похорон. Вот и тёти нет. И снова в душе сосущее ощущение, тянущее и тревожное.               

                ***
  - Да с такими деньжищами ты, Юра, кум королю, сват министру, - с уважением сказал Гриша. – Что намерен делать?
   Юра отставил пустой стакан.
   - Скажи, Гриша, вот эти чёртовые деньги, - голос Юры дрогнул, в глазах серебром заблестели слёзы, - эти проклятые деньги смогут избавить от унижений, полученных мамой и мною в детстве, когда только бездомная собака не поднимала ногу и не ссала на простенькие брючки или дешёвые сандалики? А? эти долбанные деньги вернут маму? Ради этих сраных бумажек она угробила себя в самом расцвете лет, а ей бы жить и жить… А она вкалывала на трёх работах, ради этих фантиков, чтобы мне жилось хорошо. А жилось ли мне хорошо без неё? Я как вижу эти бумажки, сразу слышу стук мокрых комьев земли по крышке гроба, за которой осталась лежать мама. Этот стук стоит у меня в ушах постоянно! Эти деньги смогут вернуть недополученную в детстве материнскую любовь, ласку, нежность? Смогут? Нет? Да?
   Гриша сухо проглотил ставший в горле ком.
   - Гриша, пока не поздно, возвращайся в Якутию. Тебя ждёт твоя повзрослевшая дочь.
   - Что? что ты сказал?
   - Твоя дочь, Гриша. Акулина тебе не сказала, да и не могла она знать…
   - Как ты с ней познакомился?
   - Работали вместе…
   Гриша на негнущихся ногах подошёл к распахнутому окну. В лицо ударил горячий душный воздух островов. Он крепко кистью сжал стакан и в стороны полетели осколки. Он стоял, не обращая внимания на кровь, сочащуюся из ран.
   - Дочку Лина назвала в честь твоей матери.
   - Как… назвала…
   - Эмма… Не правда ли, самое распространённое русское имя?
   - Маму звали Эмма. Её больше нет.
   Вместе с душным воздухом с океана в окно лился шум волн.
   - Как я узнаю дочь?
   - Очень просто. По глазам.
   - Шутишь?
   - Нет. Лина рассказывала, что в вашем роду по женской линии передаётся один отличительный знак – левый глаз карий…
   - Правый глаз карий, левый – сине-зелёный, - закончил Гриша. – Об этом я рассказывал ей и говорил, если родится девочка и оба глаза будут одного цвета, это не моя дочь.
   - Это твоя дочь. Эмма Григорьевна Васильева.
   Гриша подошёл к столу, наполнил стакан. Постоял, подумал и выплеснул содержимое в раковину, скрытую за деревянной панелью.
   - Эти деньги, Гриша, мне не вернут бабушку, которую схоронили без меня, пока я ехал в поезде к месту службы. Да, я отказался ехать домой. Что бы это изменило? Ничего…
   Юра остановился, плеснул в стакан минералки.
   - Деньги перевёл на счёт фонда детей больных раком. Пусть послужат благому делу. Мне они ни к чему. Пожил и так в своё удовольствие.
   - Перевёл все деньги? – не поверил Гриша.
   Юра будто не расслышал вопроса.
   - Ты спросил, что намерен делать…- Юра вынул из кармана рубашки стеклянную бутылочку с жидкостью и вылил содержимое в стакан и резко выпил. – Вот что.
   - Яд? – лицо Гриши посерело.
   Юра улыбнулся.
   - Да, пролонгированного действия. Сейчас пойду на пляж, не скажу, что мечта всей жизни умереть на берегу моря-океана, но коли подвернулся случай, почему бы не воспользоваться?
   Гриша помотал головой.
   - Проблемы с полицией. Тут у них строго. Начнутся расспросы, откуда знаете, причина приезда, в крови обнаружат яд…
   - Яд распадается через полчаса после наступления смерти.
   - Всё равно… проблематично.
   Юра вынул из заднего кармана брюк конверт.
   - Здесь чек на получателя. На сто тысяч евро. Хватит тебе, чтобы увидеться с дочерью.
   - А как же…
   - Моя кровь превратилась в прозрачный и быстрый ручей, - продекламировал Юра и светло улыбнулся Грише. – Постарайся, будь добр, чтобы меня похоронили в Якутске на Маганском кладбище рядом с мамой…         
                Якутск. 5 марта 2016г.