Юджин Дайгон FTV 4
4
FTV – ЭТО ЦЕЛАЯ ВСЕЛЕННАЯ
Кэркок машинально прочитал знаменитый лозунг, как читал его каждое утро ровно в девять часов. Кэркок знал, что FTV – это прежде всего триллионы гигабайт информации, разложенные по ячейкам баз данных и клокочущие в креакторах.
«Балбери и Брэдлард – два болвана. Креэйтинг есть креэйтинг, и нечего путать божий дар с бизнесом», - подумал Кэркок.
Если бы он являлся тем, от кого зависит, какой лозунг повесить над входом в здание телекорпорации, он приказал бы висящую сейчас ерунду заменить на что-нибудь более прагматичное, вроде:
FTV – ЭТО ПРЕЖДЕ ВСЕГО ПРОМЫШЛЕННОЕ ПРОИЗВОДСТВО
«А Балбери так и вовсе просто извращенец», - подумал Кэркок, входя в кабину моментального вакуумного лифта и тут же выходя из нее напротив своего кабинета.
Сам Кэркок извращенцем ни в коем случае не был. Сегодня утром он простился с мужем, отбывающим на японский фестиваль, посвященный культуре самурайского средневековья. Поцеловав спутника жизни, Кэркок, как обычно, замкнул цепь дорогого телепортационного браслета, и оказался на огороженной приемной площадке у здания FTV. Кэркок не испытывал никаких проблем с желудком или вестибулярным аппаратом при пользовании моментальным лифтом и никогда не ошибался этажом. Главное – не засорять голову, не перегружать нервные центры. Очень удобно – на работу все время на запад, с работы все время на восток. Девять часов минус час перерыва – и ни секундой больше. Сорок тысяч фандол в месяц – и ни фанцентой меньше. В мире FTV отсутствует материальная инфляция. И корпоративная валюта всегда идет по выгодному курсу.
Бросил взгляд на наглаженные стрелки своего макси, сделал сухой кивок секретарше, принял рабочий пост.
После этого он занялся тем, что принимал и рассчитывал гоблинов, эльфов, марсиан и прочих гуманоидов, а вернее, их духов. Длинной вереницей стояли они перед ним – бесплотные и белесые, туманными идолами, чуть более густыми, чем окружающий сумрак, спрятавшийся за кругом холодного рассеянного света, не дающего теней.
Так продолжалось часа три. Затем властелин Кэркок занялся своими мануфактурами, раздумывая о том, что пора завести хоть одну фабрику. Единственное, что мешало ему это сделать – страх перед кризисом перепроизводства. Но элементы конвейера Кэркок все-таки ввел. Мастера брали в компьютерных закромах старые, оправдавшие себя образы и эффекты и, путем двух-трех превращений и выворачивания наизнанку, получали из них новые, незнакомые Пастве. В фантастических мастерских Кэркока редко создавалось что-то по-настоящему новое. Фантастика, словно бессмертный дракон, пожирала собственный хвост, пила бездонные омуты своих сточных вод. Все шло по замкнутому циклу. Фантастика давно уже являлась калейдоскопом канонов и отличалась от пути Мебиуса только тем, что ее стороны невозможно было сосчитать – все время отрастали новые.
Кэркок перешел к рутинной проверке. Все его работники находились под постоянным наблюдением системы визуального контроля «Око Саурона». Экран показывал, чем они занимаются.
В одном из кабинет-залов четверо мастеров мчались на своих дифракционных машинах пространства-времени по квазиреальности очередного эпизода «Янтарного королевства». В другом делом занимались только трое. Четвертый пульт не горле и даже не мигал. Операторы образов слились со своими монстрами в безумной гонке творческого процесса – мелькании картинок, пейзажей, лиц и масок. Иногда одно из изображений ненадолго задерживалось, но затем следовало в пропасть отбракованного материала.
Кэркок гордился монстрами, выходящими из рук его мастеров, имевших, казалось, не по одному, а по сотне воображений.
«Пожалуй, наше время можно назвать эпохой фантастического конвейера, - подумал Кэркок. – Предшественники, с помощью различных «фабрик грез» расчистили для него место. Мы задавили все остальные направления искусства, наш конвейер продолжается из корпусов FTV, через все вещательные сети, до мозга каждого человека на Земле. Конвейер оказался на это способен, потому что такие, как я, выпустили из клеток подсознания всех скрывавшихся в них зверей. Власть над этим конвейером – это власть над миром, прямая дорога к каждому сердцу, открытая дверь в души людей, собственный крестовый поход во имя изменения сознания граждан и самой физической реальности. Нужно только уметь подбирать крестоносцев. В одном из них я все-таки ошибся».
Кэркок проследовал в коридор, а оттуда, воспользовавшись Клипсой Властелина, прямо через расступившуюся стену – в туалетный блок яруса. Кэркок направился к единственной кабинке. Ее дверца приглашающее отворилась навстречу ему. Сразу за ней болтались голые ноги в спущенных до колена черных чулках и черных же лакированных туфлях. Кремовые стены, унитаз и раковина, отлитые из керамопласта в виде единого целого, казалось, возмущенно гудели, почти вибрировали. Только сливной бачок, механический, под старину, будто возмущенно вопил: «Я вам не эшафот!». Серый в зеленую клетку килт смялся, уничтожив все складки, будто следы преступления, галстук свернулся стручком, а колет встопорщился, словно его подбирали не по размеру.
«Только так и умирают крестоносцы, не выдержавшие тяжести доспехов», - подумал Кэркок.
Туалет являлся в здании единственным местом, где можно было свести счеты с жизнью.
«Еще один не справился с Волной Инферно», - с сожалением констатировал Кэркок, разворачиваясь и активируя коммуникационный браслет.
Бриллиантовый перстень в оправе из столового серебра прощально сверкнул спине властелина, обнаружившего труп. Крестоносцы уходят молча, без жалоб и истерик – при посвящении они становятся немыми.
Вернувшись в кабинет, Кэркок задумался о произошедшем.
«Каждый голем, каждый человек-невидимка, каждый тролль приходят на нашу планету издалека. Они являются из бездны, существующей по ту сторону звезд. Экраны FTV – двери, через которые фантастические существа проникают в гостиные, кухни и спальни людей. Мы не придумываем монстров – мы воплощаем их на Земле. Они – программы, посылаемые системой дистанционного галактического управления миллиардам биороботов, которыми на самом деле можно считать представителей доминирующего земного разумного вида. Эти программы – цифры, двоичный код, крестики-нолики? Нет, они – одушевляющая суть. На нашей планете они сейчас не менее реальны, чем те, кто каждый день впускает их в свои жилища. Теперь Земля – их планета. Мы живем в эпоху, когда не они существуют в нашем воображении, а мы – в их. Представить только, пришельцы добились своего, запросто прилетают к нам из своих запредельных миров и разгуливают среди нас, ничуть не прячась. Свое проникновение они начали еще во времена питекантропов. Пришельцам больше нет необходимости прятаться в наших снах и притворяться галлюцинациями. Они среди нас, даже если на самом деле продолжают оставаться в своих инопланетных цитаделях и шлют нам лишь чистую информацию. Теперь этот мир принадлежит им. И построен в основном их усилиями. Теперь здесь пришельцы реальнее нас».
Порывшись в памяти, Кэркок вспомнил цитату из обзора по классике двадцатого века:
«Если соответствующие технические возможности позволяют разумным существам стать богами, они становятся ими. Таково свойство разума – неизбежное стремление занять опустевшее место, на котором раньше восседал всемогущий представитель одушевленной стихии».
«Всех нас убеждают, что драконов не существует, а потом приводят в их логово», - подумал Кэркок.
Его рабочий день продолжался. Необходимо было просмотреть сценарии сериалов полного погружения, планируемых на следующий сезон.
…Я взял лук, и лук ожил. Сделанный из ветви Мудрого Дерева, он впился в мои руки, присосался к венам, и его засушенные нервы и ганглии проснулись от парабиотического сна. Лук потянулся спросонья, распрямившись немного, задрожал, почувствовав свежий ветер, и собрался с мыслями. Его вопрос пробежал по моим нервным окончаниям и, через десятки синапсов, достиг моего мозга:
«Что тебе надо?»
«Цель», - ответил я.
И он нашел ее – подключившись к моим глазам. Он сам себя прицелил, на миллиметры поворачивая мои руки, ими же натянул себя, наложив стрелу – свою сестру, сделанную из побега того же Мудрого Дерева. Стрелу он также предварительно приложил к моей руке, чтобы и сестра его напиталась кровью.
Лук спустил тетиву, и стрела понеслась. Я чувствовал ее – ведь лук был телепатом. Я летел вместе с ней, разрезая острым наконечником тугой воздух. Плотные струи атмосферных токов шевелили волоски моих перьев. Я врезался в какого-то незримого духа, на такой скорости обретшего плоть и ставшего уязвимым, прошил его насквозь и полетел дальше, оставив за собой дыру с рваными курящимися краями.
Дух разразился проклятиями, но они отстали от меня. Я мчался дальше.
Заодно с ощущениями стрелы лук передавал мне мысли всех интересовавших меня персон.
Шериф: «Дьявол, неужели попадет?»
Граф: «Лук у него колдовской, точно сам ложится в руки».
Шут: «Где-то я уже видел такие луки. Впрочем, и без особенного лука он славный парень».
Спасибо, Шут.
Рыцарь: «Попадет».
Спасибо, Рыцарь.
Магистр: «Несомненно, попадет. Не может не попасть. Такие не знают промаха».
Он опасней, чем показался мне с первого взгляда.
«Куда? Куда?» - вопила стрела, и мне казалось, что это я сам в панике бьюсь изнутри о стены собственного черепа.
«В кольцо! В кольцо!» - приказывали ей мы – я и ее старший брат лук.
Я несся прямо на кольцо, мне стало страшно. Я испугался, что пролечу мимо, но не я управлял полетом. Лук заставил нас – меня и стрелу, лечь чуть ниже и взять слегка правее. Круглая дыра быстро приближалась. Вблизи она виделась такой огромной, что невозможно было не попасть в нее. Я заглянул за кольцо, перья моего хвоста шоркнули по округлой глади – меня больно хлестнуло и немного поцарапало о выгравированные внутри магические знаки, которые я увидел мельком, пролетая мимо них, но не успел прочитать. Обессиленный, я упал на сухие пучки торчащей из земли прошлогодней травы.
Так я и получил обручальное кольцо Герцогини – на кончике стрелы и собственного носа.
Но я не заметил Убийцы. Он всадил мне в спину нож, когда мы с Герцогиней шли к Епископу, чтобы тот сочетал нас браком.
…И снова я взял лук. И снова он проснулся и спросил меня:
«Чего тебе?»
И я ответил:
«Цель!»
И вновь он нашел ее, а я вновь раздвоился – над одним мной власть взял лук. А другого себя я вынул из колчана. Я почувствовал, что она – сестра лука, и только она выпила моей крови, как нос мой заострился, а голова запрокинулась, все тело вытянулось и слилось в древко, но прежде ноги проросли щетиной, вытянувшейся в волоски перьев.
И опять я летел, как сестра моего лука, но в этот раз никакого духа я не прошивал. Должно быть, тот убийца являлся следствием проклятия пробитого мной в прошлый раз духа.
Я также слышал мысли всех, смотревших на меня. И, разумеется, попал. И, наконец, воссоединившись, стал собой.
Так я получил обручальное кольцо Герцогини во второй раз. Но теперь я обернулся, когда мы с ней шли к стоявшему под флагами дворян Епископу. Я собирался опередить Убийцу и пронзить его благородным кинжалом. Но никакого Убийцы не было.
Епископ объявил нас с Герцогиней законными супругами.
Теперь мне предстоял турнир.
«Лук мой. Ты брат мне», - обратился я немо.
«Знаю, - ответил мне лук. – Теперь ты обретешь еще нескольких братьев».
И, в самом деле, я обрел их.
Я сменил свой меч – Единорог, настоящий рог волшебного зверя в корне был в его рукояти, а на ней дворфы выточили выемки для пальцев в латной перчатке – на другой, как и лук, сделанный из Мудрого Дерева, закаленный в клинке до крепости стали. Только рукоять Непогрешимого, как и лук до нее, присосавшаяся к моим венам, сохранила способность мыслить. Я порадовался, что обладаю мудрым мечом, мыслящим мечом. Также нашлись и мудрый щит, спасший меня на ристалище не от одного доброго удара, мудрое копье, как и стрела, закаленное в наконечнике. Пригодились все мудрые стрелы. Но особенно выручил меня мудрый конь, который не брал из меня сил, а наоборот, влил в мои пустеющие жилы избыток своей крови. Кровь его оказалась бешенной. С конем я слился настолько, что мы превратились в кентавра, да не простого, а двуглавого.
Немало крови оставил я на том ристалище, но всю ее я отдал своим мудрым братьям и сестрам. Хоть конь и передал мне часть своей силы, но все равно меня шатало от усталости. В этот день лишь мудрый топор не стал моим братом, так и оставшись висеть у седла.
Благодаря братьям и сестрам я знал намерения моих противников. Я мог бы вовсе спать – братья и сестры все сделали бы за меня. Я им, пожалуй, даже мешал. Но мне нравился бой, в котором мне оставалось только смотреть за происходящим, углубляясь в эстетику приемов и движений. В одной схватке удалось, в самом деле, вздремнуть. Разбудила чужая кровь, окатившая мое лицо, как из ведра. Снесенная голова противника еще не коснулась арены и я успел заглянуть в ясные голубые глаза поверженного соперника. В них отражалась смерть, на этот раз принявшая мое обличие.
Во время перерыва меня достигли мысли Магистра:
«Да у него клятое оружие!»
У самого Магистра на пальце постоянно сидел мудрый перстень – большой черный каменный клещ на сером кольце из древесной плоти вечных наблюдателей за жизнью. Магистр никогда не снимал этот перстень, намертво приросший к кости. Кроме советов, пророчеств и предсказаний, перстень из Мудрого Дерева продуцировал яд. Кровь Магистра оказалась подходящей – не из каждой крови можно сделать яд. Магистр сам себя проклял, надев клятый перстень, который невозможно снять. Зато Магистра было невозможно отравить – яд перстня уничтожал в его крови все остальные яды. Но самому Магистру приходилось ежедневно принимать противоядие – настой из горных трав.
У многих здесь есть клятые веши.
Турнир закончился, когда уже стемнело.
Я остановился у каменной стены, меня ждала в своих покоях Герцогиня.
Но горящий факел торчал из камня.
«Факел, кому ты светишь? На чьей ты стороне?» - подумал я и, сделав еще один шаг к винтовой лестнице, провалился в черную дыру, разверзшуюся под ногами.
И оказался там же, откуда начал – на берегу безымянной реки. Теперь я был, как и в начале всей истории, наг и с пустыми руками. Я провалился сюда почти из самого конца своих приключений.
Мне вновь придется красть нож, убивать им Купца, искать по всему Средисонью мыслящее оружие, убивать Дракона мечом Единорогом.
Вещи обладают собственной мудростью. Из всех вещей дороже всего те, что сделаны из Мудрого Дерева. Особенно оружие. Они безупречны, но забирают слишком много крови. И я обречен опять поить их из собственных жил – коня я найду не скоро.
…Я пришел к Колдуну. Он должен заговорить меня – я принес ему лунный ключ. Не знаю, что Колдун делал с ним – может, открывал дверь в другой мир или в какую-нибудь сокровищницу.
Колдун походил на гриб – голова лысая, большая, сплюснутая. Кожа серо-коричневая, в буграх и складках. Рот – от уха до уха, зубы острые, треугольные и одинаковые. Зубов во рту у Колдуна по меньшей мере сто. Глаза – две яркие точки в складках век, способные менять цвет и разгораться, превращаясь в ослепительные звезды. Ни бровей, ни ресниц. Нос раздавленный, губы черные. Уши – две щели. Колдун был тщедушен, как ребенок, носил грязный темный балахон. Руки у Колдуна тонкие, имели по четыре пальца, на каждом – белый коготь. Питался Колдун сушеными летучими мышами – грабил их кладбище, на котором мумии нетопырей висели вниз головой с распростертыми крыльями.
Пещера у Колдуна оказалась мрачной, огонь в очаге мутным, в котле над ним что-то булькало – зеленое, клубящееся паром, будто тина варилась в болотном тумане.
Колдун что-то прошептал и бросил две горсти желтого порошка – одну в котел, другую в огонь. В котле кто-то забормотал, закряхтел, над медным краем сгустилась призрачная голова в чалме.
- Джинн сварился, - объявил Колдун и отобрал у меня лунный ключ.
- Во имя Тьмы и Мрака, и Черной Силы заговариваю тебя от меча и кинжала, от стрелы и булавы, от копья и топора. От дурного и доброго глаза, от обвалов и топей, от бешенства и насморка. Ступай, сын мой и греши побольше.
- А от огня? – спросил я Колдуна. Без заговора от огня к Дракону лучше не соваться.
- И от огня, и от дыма, и от коровьего мора. Ступай и греши.
Теперь не боялся идти биться с Драконом.
…Снова у меня были мудрый лук и мудрые стрелы, но я еще не умел быть ими. Пока не мог стать летящим в воздухе топором с острым тяжелым носом-лезвием и обухом-затылком.
Передо мной стоял Безымянный Враг. Лук уже приготовился.
«Сестра моя, - обратился я к стреле, - порази его!»
И, не целясь, спустил тетиву – вернее, сам лук спустил свою ее, используя мои пальцы.
И стрела поразила Безымянного Врага. У него я забрал рог для вызова духов. Они уже три раза, как верные псы, загоняли для меня Дракона. Только такие призрачные гончие и годятся для охоты на него. Дважды я убивал Дракона. Один раз он убил меня.
Я сменял у Паука глаз орлиного льва на меч-молнию. Но этот меч я должен потом вернуть. Когда Дракон убил меня при нашей первой встрече, меча-молнии у меня не было. Орлиный лев – крылатый царь гор – с красной гривой и золотыми перьями, сам отдал мне свое мерцающее изумрудное око. Мне помог правильно выбранный львиный пентакль, взятый у Демона Магии. В первый раз мой выбор оказался неправильным, и глаз я не получил.
Рассыпавшись пеплом, Безымянный Враг освободил мне дорогу.
Я вошел в чертог, впервые переступив его порог. Раньше опрометчиво дважды проходил мимо.
В храме мной уже была приворожена к смерти высшая часть Дракона. Осталось приворожить к победе свои луны.
Внутри оказалось темно, только радужное пламя волнистой цепью бежало по чертежу – пентаграмме, вписанной в сердце. Так выглядел знак Зверя, кричавшего о любви в центре нашего мира. Крик его эхом отзывался во всех параллельных мирах, призывая все воплощения Зверя бросаться в бездны страстей.
В середине чертога, за пылающими линиями чертежа, стояло четверо Немых. Острие пламенеющего изображения сердца и лики Немых, замерших, словно статуи, были обращены ко мне.
Переступив через танцующие радужные огненные языки, я прошел между Немыми, разом повернувшимися к обратной стороне полыхающего рисунка – туда, где сходились острым углом две окружности сердца. Без особого энтузиазма я встал в этот угол.
Только я можно было стоять в знаке Зверя, не подвергая себя опасности мгновенного развоплощения.
С соединения двух линий пентаграммы и угла я поднял тяжелый блестящий и будто отлитый из зеркала венец, в котором искаженно отражались Немые, пламя и я сам. Венец давал власть над данным часом.
Назвав покровителя часа (им оказалась Саламандра), я упомянул и имя Герберта – творца времени. Это имя редко звучало, но прозвучав, ненадолго давало возможность управления всей Вселенной.
Теперь оставалось только ждать наступления часа Центавры. Центаврой являлась и часть моей души, отделившаяся от меня много лет назад и живущая собственной потрясающей жизнью. Центавра обрела бессмертие и стала покровительницей часа.
На мгновение Кэркок отвлекся от сценария. Что-то вторгалось в его личное ментальное пространство.
(«По дороге скачет рыцарь. Рыцарь будет другом мне. Ведь без друга очень трудно в этой проклятой стране. На нем стальные латы, а на плаще – заплаты. Конь вороной его летит и снаряжение звенит. Я дружбу заведу с мечом, и с верной кованной рукой, сам рыцарь лично не при чем – пусть он хоть сотню раз другой.
Пыль покорно выбивалась из земли, и копыта стучали гулко. Но копыта седока берегли, не сворачивая в злые переулки. Золотой красноглазый питон мне на ухо коварно шептал, что у нас впереди будет бой, что один лишь перейдет перевал. Но граф-пес со щита крикнул мне, что хозяин его – словно дверь. Он легко закроется вслед за мной, так же, как открылся он мне теперь. И таран, ее в щепы разбив, под конец и с петель ее снесет. Ну а я тогда уже, время слив, заслонюсь доброй ротой верст.
Знают только леса и холмы, листья, тая в осеннем вине, как такие нам двери нужны в вечной подлой тоскливой поднебесной войне.
А потом нам обломки дверей поднимать на крутой пьедестал. Закрывая их за собой, каждый ключник свой ключ сломал. Двери больше не скрипнут в ответ, только воют псы на щитах. Потайные замки заржавеют, пыль осядет на сжатых их мертво зубах».)
(«Мы открываем двери – и умирают звери.
Мы закрываем двери – и звери умирают.
Но оживают звери, когда их открывают.
Звери, кричащие о любви в центре мира.
Здесь надо всего лишь уметь открыть Зверя.
Звери кричат, когда их открывают».)
Кэркок поморщился. Эти творческие волны одержимости всегда вызывали у него стойкое ощущение дискомфорта. Но работать в FTV и не ощущать их – все равно, что трудится на древней атомной станции и не получать радиоактивного облучения.
Дольф Кэркок вернулся к сценарию.
…Берег моря. Красные песчаные холмы. Темно-вишневое небо и две луны. Шторм. Серые волны и белые письмена, стирающие сами себя, разбиваясь о берег. Сиреневые облака с розоватыми разводами материализовались внезапно, будто неведомые боги накрыли этот мир одеялом. И, в самом деле, ветер стал менее пронзительным, так что мой плащ успокоился – он устал превращаться в крылья и рваться, безумствовать, не в силах оторвать меня от мокрых камней.
Капли прописи и пара заглавных из бесконечной книги заветов дождя упали мне на грудь.
Корабль близко. Вот его борт, вот похожий на белый зонтик тетраэдр паруса.
Надо разбежаться и прыгнуть. И ударить в стоящего за щитом старлинга – но только два раза. После третьего удара я пропущу стрелу, она вонзится мне в горло, и я свалюсь на мелководье.
Я сбросил плащ. Он, наконец, улетая, что-то жалобно кричал мне сверху. Я остался один на один с морским берегом. Порывы ветра окропили меня слезами моря, те нанесли на мою кожу руны и иероглифы стихий. Знаки сами выстроились в заклинания. Теперь меня всего покрыло колдовство стихии. Оно прилипло ко мне влажными хлопьями. Их способна смыть только кровь. Для этого боя я вооружился двумя мечами – Волшебным Зверем и Мудрецом-Мессией. Меня не обременяли вещи и доспехи – морское колдовство не приставало к одежде. Были реальны только я и мои мечи, все остальное являлось мороком.
Два удара. Стрела пролетела мимо. Я кинулся на лучника и убил его. Потом вернулся и добил старлинга. Дальше – несчетное количество ударов и потоки крови.
…Шериф в рванине разноцветных кружев. Граф в шитом серебре – оправе для алмазов. Шут в балаганных лоскутах. А Рыцарь словно весь отлит из блистающей стали, как будто зеркало сошло из рамы в виде человека. Магистр – высохшая мумия в сиреневом плаще, он прячется в тени.
Я встал на стрелковый рубеж. Я славный воин, много увидел и дорог, и схваток. Это не пустая похвальба, это пройденный мной путь.
Я взял в руки лук, тот присосался к моим венам и ожил.
«Чего тебе надо?»
…- Зачем ты пришел ко мне? – спросил Дракон. – Ты ведь не веришь в меня. Тебя убедили в том, что меня нет. Никто не тащил тебя в мое логово.
- Нам всем говорили, что тебя нет, - ответил меч моими устами. – А потом мы вдруг сгорали заживо от твоего огненного дыхания.
- Но ведь меня нет!
- Я сам хотел в этом убедиться. Не волнуйся, скоро тебя и в самом деле не будет. Понятное дело, когда люди утверждают, что драконов не существует, но когда это заявляет сам дракон…
… «Ну, что тебе надо?»
Кэркок закончил изучение сценария и остался не совсем доволен.
«Нужно добавить эротики», - подумал он и сделал соответствующую пометку в разделе «служебные комментарии».
Затем Кэркок принялся за следующий проект.
… «Не может быть, чтобы не было хорошо», - подумал я.
Я шел по улице с теплым котенком за пазухой. Котенок мяукал.
Наконец, я добрался до своего дома. Пилот уже ждал меня.
Встретившись с ним взглядами, я понял, что наши внутренние вселенные уравнялись. Моя стала похожа на его, а его – на мою. Пилот доставлял мне флоров со всей Галактики. Флоры являлись не просто растениями, они были разумными растительными существами: послами, атташе, консулами, представителями, наблюдателями, корреспондентами. И большинство из них очень напоминали земные цветы. Похожих на цветы флоров встречалось очень много, так же, как среди фаунов, разумных животных, преобладали гуманоиды и гуманоидообразные – прямоходящие обладатели одной головы, двух рук и двух ног.
Я давно работал садовником и заботился о посольствах флоров, то есть о клумбах. Мой сад поражал как красками, так и ароматами. Флоры общались в основном посредством выделения феромонов. Я воспринимал место, где эти инопланетяне обрели временное пристанище, как неотразимое, прекрасное, волшебное, чудесное. Здесь собрались мыслители, философы, политики, поэты. Они шелестели, шуршали, звенели, и, разумеется, пахли – общались. Еще они телепатировали. Все документы флоры создавали и хранили в ДНК пыльцы, и мне ежедневно приходилось осторожно собирать ее в микро-контейнеры. Иногда этих гостей Земли выкапывали и, пересадив в особые горшки, доставляли на различные светские и официальные мероприятия. Одни флоры ночью светились, другие по семь раз на дню меняли цвет. С планет, которые они представляли, для них присылали различные приливки, присыпки, симбионтов - насекомых и бактерий. Кого-то приходилось поливать уксусом, кого-то вином, а кого-то – особым раствором солей или настоем трав. Некоторые требовали ежеутреннего (ежевечернего, ежеполночного, ежезакатного, ежевосходного, ежесорокатрехминутного) посыпания пеплом, порошком, песком и еще чем-нибудь. Таборский флюктуатор болел и я втирал ему в стебель у самого корня специальную мазь. А самалейские интерферены нуждались в безвлажии, при абсолютной свежести воздуха. Над ними торчал зонтик, а рядом располагался осушитель.
Котенок высунулся из-за пазухи и жалобно посмотрел на Пилота. Поскольку наши с Пилотом внутренние вселенные уравнялись, мне стало чуть грустнее, а он повеселел. Я понял, что Пилот хочет навестить своих высокопоставленных пассажиров. Для него они являлись большим, чем просто цветы.
Сначала мы прошли в кухню. Я налил в блюдце молока, чтобы накормить котенка, но тот лапой все перевернул.
Я вытер пол и налил еще молока. Котенок выхлебал его, и мы втроем пошли в сад.
«Для нас, людей, гармоничны изменения в русле светлых, красочных энергий, - подумал я, наблюдая за флорами. – Для разумных андроидов – изменения в ключе холодной, бесцветной. Есть такие существа из иных миров, которые достигают совершенства, постигая Тьму. Но флоры в своих предпочтениях совпадают с людьми. По крайней мере те, что обрели приют в моем саду».
«Очень хорошо. Рекомендую запуск в производство», - отметил Кэркок в комментариях.
И перешел было к очередному сценарию, но вновь накатила волна чьего-то вдохновения. Это напоминало пребывание рядом со студией, в которой музыканты записывают очередной альбом. Только шум доносился телепатический.
(«Этот серый не наш, хоть мы серы, как и он. Этот серый не из другого племени, он даже не враг. Он – не крыса, хотя и выглядит так же, как мы. Все у него такое же, даже запах, но от этого пришельца веет чем-то чужеродным, иным. Может быть, это род электричества, пропитавшего третий уровень его пахучести. От него наши самки не понесут, так же, как от нас не понесла бы его сестра, если бы он привел ее с собой. Возможно, где-то таких, как он, много.
Мы ходим, высматривая манну небесную. Правда, великаны, найдя ее раньше, почти все пожирают. Нам приходится довольствоваться тем, что остается от них. Зачем они Великому Крысу? Раз они существуют, значит, они нужны Ему, нашему Всевышнему. Если о силе не напоминать, то на нее не обратят внимания, ее забудут. А Великий Крыс карает и великанов, чаще всего – посредством двигающихся гор. Великаны передвигаются на них, но лишь по милости Великого Крыса.
Внутри нашей пещеры манны падает столь много, что и нам достается. И наше племя пребывает в силе. Этот серый пришелец сперва показался нам тщедушным. Нам лень было сожрать его, ведь манны хватает. Хотя мы сразу поняли - он отличается от нас не только потому, что истощен. Мы даже думали, что он болен и скоро сдохнет. Но он отошел, поправился, отъелся. Теперь пришелец – сильнейший из нас. Но вместе мы расправимся с ним, правда многим из нас это будет стоить жизни. Так что мы с ним друг друга не трогаем, пока манны хватает и нам, и ему».)
«Можно объяснить отстраненность научной фантастики от сексуальных проблем, однако абсолютного отказа от этой темы этим тезисом не объяснить. Наиболее правдоподобный ответ. Вероятно, заключается в том, что научная фантастика есть литература концепций. Те, кто ее читают, гостят, а то и надолго поселяются в убежище. Где есть простор для рациональной мысли. Стоит только пожелать, секс, вульгарный или художественный, может быть доступен каждому в бесчисленных формах, а вот полюбившиеся упражнения в умозрительных построениях способна предоставить читателям только научная фантастика». На это обратил внимание Московиц.
«Больной страдает личностными нарушениями, входящими в клиническую картину его заболевания. Он уверен, что машины готовят заговор, чтобы завладеть миром. Он в этом твердо уверен, и всякие попытки разубедить его могут только пробудить в нем подозрительность и враждебность. Необходимо также помнить, что больной – очень умный и проницательный человек. Он может быть чрезмерно требовательным, в этих случаях держаться с ним надо твердо, но соблюдая должное уважение. Его интеллект и внешне нормальное поведение могут заставить забыть, что его психика изменена. Под внешней уверенностью он прячет страх и тревожное отношение к тому, что с ним происходит». Психологический портрет создал Крайтон.
«В теоретических выкладках перепутали реальность с благими пожеланиями: слишком прямолинейно трактовали аксиому о равенстве всех людей. Ибо что означает фраза: один человек равен другому? Человек – можно сказать – существо многомерное, так которое же из его свойств следует признать наиболее представительным для целей сравнения? В конце концов ни возможности, ни потребности людей не унифицированы и унификации не поддаются». Обстоятельство, на которое указал Зайдель.