Конрад закрыл дверь за сестрой и племянницей и вздохнул с облегчением. Его не тревожили предчувствия. Почему-то казалось, что если что-то и произойдёт, то только не сегодня.
Катарина и Сати в безопасности. Они наверняка останутся в клинике по меньшей мере до утра. Ему самому тоже ничто не угрожает. Сегодня был беспокойный день, но теперь Конраду не хотелось ни о чём думать. Мысли, тревоги, заботы — всё завтра.
Он сел на диван в гостиной, расслабленно откинулся на спинку и застыл в бездумном оцепенении. Надо дождаться звонка Катарины. Наверняка врачи ничего не найдут. Он закрыл глаза. Дождаться звонка и лечь спать...
Кажется, он задремал. Прозвучавший в полной тишине звонок заставил его встрепенуться и протянуть руку к телефону, но в следующий момент Конрад понял, что телефон молчит, а мелодичная трель исходит от входной двери.
Он потёр глаза, окончательно прогоняя сон, и пошёл к двери, недоумевая, кто мог прийти в такое время — уже почти полночь!
Рука сама потянулась, чтобы открыть дверь. Только в последний момент Конрад спохватился и нажал кнопку внешнего обзора, мимолётно удивившись сбою давно выработанных рефлексов.
Мужчина и женщина. Выглядят... выглядят... У него слегка закружилась голова. Обычно, стоя перед закрытой дверью, люди смотрели мимо него, но глаза этой пары поздних посетителей были устремлены прямо на Конрада.
Эти глаза... они затягивали его, как тёмный водоворот. Он хотел отвести взгляд — и не мог. На лбу выступили капельки пота. Он пытался дотянуться до кнопки включения записи, смутно понимая, что в этом его единственная надежда.
Правая рука замерла, так и не добравшись до кнопки, в то время как левая внезапно рванулась к замку. Он отшатнулся от двери или ему это только показалось... Всё поплыло перед глазами, его сопротивление было сломлено, и, сам не понимая, что и почему он делает, Конрад открыл дверь...
То, что началось после этого, не укладывалось в сознании и казалось воплощением дикого ночного кошмара. Эти люди... Только разве это люди? Нет! Конрад понял это даже раньше, чем один из них... превратился в чудовище...
Прямо как в ночном кошмаре — Конрад хотел бежать и не мог, хотел закричать, но крик застрял в горле. Леденящий ужас сковал его, лишая физических сил и парализуя волю. Он готов был потерять сознание, но они не позволяли.
"Где кинжал? Откуда он знает о нём? Кто ещё знает?" Его сознание отчётливо восприняло эти вопросы. И кое-что ещё: если он ответит, если всё расскажет, то они уйдут и кошмар прекратится, останется в его памяти лишь страшным сном — не более. И всё будет хорошо...
Пока они ещё не прикасались к нему и были почти ласковы. Они уговаривали, убеждали. Надо просто сдаться и всё рассказать. У него всё равно нет выбора. Они всё равно узнают. Всё равно...
Наверное, он сдался бы сразу, если бы не глубоко впечатанный в сознание запрет. Нарушить его означало расстаться с последней крупицей самоуважения и с последним бастионом самооправдания. Но его силы быстро иссякали. Он не сможет противостоять им. Это выше человеческих сил.
Но в тот момент, когда усыпляюще шелестящее "всё равно" затопило разум, его агонизирующая воля вдруг ухватилась за эти слова с отчаянием утопающего.
Они ему что-то напомнили, что-то очень важное... "Всё равно... Теперь уж всё равно..." Он повторял это как заклинание двадцать один год тому назад, прижимая Белька к дивану в ожидании Сейджа. Но теперь-то он знает, что это ложь! И тогда, и теперь.
Не "всё равно"! Нет! Кажется, он даже выкрикнул это вслух. Двадцать один год назад он предал своих друзей и себя самого, и потом — день за днём, год за годом оставался во власти этого предательства, оставался предателем.
И теперь от него хотят, чтобы он стал им окончательно, бесповоротно, совершив самое страшное — предав на смерть Сейджа и всю его семью. И ещё — того человека, который принёс ему кинжал, который доверился ему.
Наверное, если рассказать только о нём, то о Белани удастся умолчать? Нет! И дело не только в том, что в глубине души он понимал — не удастся. Стоит только начать говорить, и из него вытянут всё. Главное — он не хотел больше быть предателем. И если за это нужно заплатить жизнью — он готов. Только бы хватило сил. Только бы хватило...
Боль пронзила тело, затопила сознание, которое сопротивлялось из последних сил. Ему не выдержать. Даже не этой страшной боли, не ледяного ужаса, сжимающего сердце, а этого чудовищного давления, которое с сокрушающей силой вытягивает из его разума всё, что ему известно.
Он не в силах противостоять этой засасывающей пучине, открывающейся в ледяных беспощадных глазах, от которых невозможно отвести взгляд. Если бы он мог умереть! Умереть, никого не выдав. Но даже этого он не может.
Вся его защита сметена. Сил больше нет... Отчаяние...
"Господи, прошу Тебя, помоги дяде Конраду!"
Он не видит больше жутких ледяных глаз. Вместо них — глаза Сейджа, а потом — глаза Белька. И боль. Всепоглощающая, невыносимая боль, которую он носил в себе все эти годы, не давая ей вырваться наружу, запрещая себе думать об этом, запрещая чувствовать, из страха, что это разрушит, уничтожит его. Но теперь он ничего не боялся. Ничего, кроме того, что не выстоит сейчас.
Его мучители даже отшатнулись и замерли в недоумении на несколько секунд. Что сделал этот человек? Он давно должен был сдаться. Никто не мог бы устоять. Что за непонятная боль вдруг заполнила его сознание, ударив их и вышвырнув из него прочь в тот миг, когда они были уже у цели?
И новая объединённая атака не принесла им успеха. Конрад лежал на полу, казалось бы, совершенно беспомощный, из глаз его текли слёзы, тело конвульсивно содрогалось, когда они принимались терзать его. Но, казалось, что он их просто не замечает...
— Что он говорит?! Что?! — в полном ярости голосе сквозила растерянность.
— Прости меня, Сейдж, — беззвучно шептал Конрад. — Белёк... прости меня.
Они снова собрали силы. На этот раз уже не ожидая лёгкой победы. Человек не может, просто не способен им противостоять, тем более что их двое. Ну вот, теперь-то уж точно — всё. Ещё чуть-чуть...
"Господи, помоги дяде Конраду..."
Они снова здесь. Вламываются в его сознание, сокрушая последние преграды. Что ещё он может сделать? Ничего. Ничего больше... И некому ему помочь. Или...
Он вдруг ясно почувствовал чьё-то присутствие. Он был один все эти годы. Или думал, что один. Но сейчас, в этот миг — он не один. Когда-то, в детстве, он верил в Бога, как и Сейдж, а потом... Он не то чтобы разуверился, а просто задвинул это в дальний угол своей души вместе со всем остальным, что было ему дорого.
В то мгновение, когда они уже готовы были торжествовать победу, из глубины отчаяния и боли вырвался крик — последний мысленный крик и призыв изнемогающего сознания, готового распахнуться для чуждой и страшной силы.
— Господи, прости меня! Господи, помоги мне — не выдать! Не выдать...
Последняя вспышка боли. И вдруг — всё кончилось.
Не замечая лежащего где-то внизу растерзанного тела и двоих отвратительных существ, пинающих его в бессильной ярости, Конрад удивлённо смотрел на изумрудно-зелёный цветущий луг под ослепительно синим, каким-то искрящимся небом.
Поодаль стояли двое — мужчина и женщина. Молодые и красивые, они смотрели на него с любовью и радостью и показались очень знакомыми... Он, конечно, поймёт, кто это. Вот ещё немного...
Но сейчас он, не веря своим глазам, смотрел на большую белую собаку, которая бежала ему навстречу, радостно размахивая хвостом и почему-то едва касаясь лапами высокой травы.
Большая белая собака с умными карими глазами и несколькими коричневыми и рыжими пятнами...
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/05/1768