Сегодня утром я неожиданно почувствовала запах весны. Так пронзительно, как в детстве повеяло дальними кострами, бабушкиным огородом, вездесущими воробьиными пёрышками и еще сама не знаю чем… Порой даже не совсем приятные запахи подтаявшего снега и обнажившей свои "сюрпризы" мёрзлой земли уносят в водоворот неожиданных эмоций. Бежать, бежать! Неважно куда! Главное, куда-нибудь забиться с глаз долой – уйти в себя! И меня с новой силой потянуло на подоконник училищного туалета: посидеть в тишине, посмотреть в запотевшее окно на расплывающиеся фонари и всплакнуть ни о чём.
Почему-то в предчувствии весны всегда грустно, и даже вечером в самый разгар спектакля в гриме и пуантах я дала волю слезам.
Под музыку Минкуса тушь предательски расплывалась. Текла по щекам... Зловещая луна золотила головы моих партнёрш скрытым бутафорией софитом и улыбалась с декоративного полотнища глумливой гримасой. Едва уловимыми движениями я смахивала чернила с лица, стараясь не сбиться с ритма.
Вот девчонки взялись за руки и принялись сужать круг. Напрасно подавали они знаки глазами, рискуя быть замеченными переполненным залом. Я их не замечала. Хорошо, что баядерок в спектакле всегда много, и едва ли кто мог заметить размазанную по моим щекам тушь, хотя, с биноклем можно что угодно разглядеть…
– О чём великая печаль и слёзы?
Ужель опять несбывшиеся грёзы?! – хрипло прошептал мне в ухо чуть не столкнувшийся со мной Осепян. Он был в образе молодого евнуха с опахалом.
– У тебя что, проблемы? – очнулась я и двинула его плечом.
Я проплывала мимо него в общей толпе и вдруг случайно поймала на себе свирепый взгляд Великого брамина. Он ещё не вышел на сцену. Он смотрел на нас из-за кулис. Смотрел так, словно сейчас выскочит и зарежет своим ятаганом всю нашу бестолковую массовку!
Мурашки побежали по спине!
Этот уже немолодой солист балета и без того всегда вызывал у меня необоснованный страх. На всех репетициях и даже в буфете я пробегала мимо него с суеверным ужасом, словно это был не человек, а какой-нибудь домовой! Кстати, Катька с Аришей испытывали те же чувства! Чтобы прикрыть этот страх, за глаза мы смеялись над ним, но это мало помогало. Мы боялись его, как маньяка!
Судя по глубоким носогубным складкам этому дядьке было лет за сорок. Икры его кривоватых ног были такими мощными, что, казалось, ему под трико костюмеры специально затолкали по доброму куску синтепона! Каждый раз, когда он исполнял романтические роли, умелые руки наших гримёрш накладывали на его грубое лицо тройной слой грима, и он молоденьким юношей прыгал в коротких штанишках в Щелкунчике, летал по сцене как юный Пер Гюнт в балете Грига, а также был незаменимым брамином в Баядерке. Вот и теперь пёрышко на его чалме агрессивно сверкало в свете рампы, бросая на его тяжёлый подбородок жуткие блики!
Когда он вышел на освещённую луной сцену и протянул руки к украшенной цветами пагоде, Гарковский, исполняющий роль второго евнуха, вдруг негромко заржал! Зрители, может, и не расслышали, а вот нам, артистам, стало не по себе! Топтавшийся тут же звукорежиссёр не замедлил запустить в эфир голоса попугаев. Это вроде бы сгладило неловкость положения и смешало удивленный зрительский ропот с тревожными трелями ожившего фагота.
Если вы думаете, что солисты балета во время спектакля молчат, то глубоко ошибаетесь. Они умудряются пьянствовать где-нибудь за фрагментом декорации, сплетничать и даже ругаться в самый волнующий момент! И если бы только это!
Музыка частично растворила голос Гаркуши, но Великий и ужасный брамин тут же отреагировал, злобно сверкнув глазами из-за собственного плеча.
Когда мановением руки режиссёр велел баядеркам уйти со сцены, мы с Катей нос к носу столкнулись за кулисами с этим ужасным человеком. Он стоял без чалмы и противным стариковским носовым платочком вытирал пот со лба.
– Что же вы, барышни, сопли распускаете во время спектакля! – у него и голос был ему под стать: низким и хриплым, как у монстра.
Только сейчас я заметила, что Катька тоже зарёванная. Ничего себе! Значит, не одна я такая дурочка!
– А где этот ваш вечно выпендривающийся попрыгунчик-балерун?! – потерял к нам интерес Великий брамин и, неприлично поправив трико, зашевелил своими огромными икрами к двери в костюмерную.
Какое счастье, что он переключился на Гарковского, который, ничего не подозревая, почёсывал бок о косяк и мило беседовал с Алёной с седьмого курса…
– Маш, выйдем на улицу… – потянула меня Катя к чёрному ходу.
Мы стояли на выщербленных ступеньках пожарной лестницы и смотрели на мерцавшие над головой звёзды. Они горели, как те, что сверкали на театральной сцене. Холод почему-то совсем не чувствовался, хотя в тонких шелках наших костюмов вовсю резвился колючий ветер последнего февральского вечера… Вечера, который бывает только раз в четыре года.