Коричневая, пожухлая трава была покрыта изморозью и припорошена мелким, выпавшим за ночь снегом. Холодный ветер резко задувал с севера. Небо на востоке начало постепенно светлеть, и наконец порозовело. Из-за далекого леса показался край солнечного диска и его лучи фонтаном брызнули на продрогшую землю. Холодное, неласковое утро вставало над планетой.
На обширном поле, на краю небольшой рощицы ярко горел костер. Около него сидели двое людей в меховых одеждах. Они ни о чем не говорили, и только согревали замерзшие руки у только что разведенного костра. Неподалеку виднелось темное бесформенное пятно – сложенный из сухих веток шалаш. Вход в него был загорожен куском звериной шкуры.
Один из двух людей вдруг поднялся и пошел в сторону шалаша. Через минуту он вынырнул из его недр с кривой, полубесформенной посудиной в руках, отдаленно напоминавшей примитивный горшок. Он прошел мимо костра и направился к протекавшей неподалеку речке. За ночь она покрылась тонкой коркой льда, и он кулаком разбил ее. Зачерпнув воды, он вернулся к костру, пристроил посудину над огнем, и сел, неподвижно уставившись в огонь.
Ни один из них не проронил ни слова, пока не вскипела вода в посудине. Тогда они разлили ее по двум столь же странного вида подобиям чашек, и насыпав на дно какую-то травяную смесь, заварили что-то вроде чая. И тогда один из них, тот, что сидел справа, сказал:
-Такие дела, Валентин… Придется нам теперь вот так всю жизнь… как первобытным дикарям… Кто бы мог подумать? Привыкай, Валька, это теперь навсегда…
Это был первый опыт переброски через подпространство, первый опыт космического путешествия на такое расстояние. Можно ли было назвать его неудачным? Ведь они двое остались живы, только двое из десяти. Они добрались-таки до этой планеты, будь она трижды проклята. Без всякой надежды вернуться назад. На Земле их, несомненно, считали погибшими. В нескольких километрах отсюда лежал их корабль, точнее то, что от него осталось – обугленные, оплавленные останки на выжженной земле.
Никому не придет в голову искать их здесь. Ведь они должны были высадиться на другой планете, намного дальше отсюда. Они вышли из подпространства раньше, чем должны были – что-то не сработало в системе навигации, что-то пошло не так, не задалось с самого начала. Счастье, что эта планета оказалась пригодной для жизни. Если только это можно было назвать жизнью.
Там, на Земле, их будут считать героями. Им посвятят стихи, может быть, даже песни. Их будут считать первопроходцами, проложившими человечеству путь в далекие миры. Когда-нибудь, через много-много лет на эту планету сядет еще один космический корабль. И те, кто прилетят на нем, поймут все, что здесь произошло. Тогда они перестанут быть без вести пропавшими. Но им уже будет все равно.
Тот, кого назвали Валентином, так и остался сидеть молча, ничего не ответив. Слова были не нужны, слишком все было ясно и без них. Он смотрел в огонь, и не видел его, другие картины, из другой, навсегда утраченной жизни виделись ему сейчас. Он старался не думать о груде искореженного металла у них за спиной, о тех, кто остался под ней навсегда. Он думал о далекой Земле, о родном, бесконечно любимом Киеве, по уютным улицам которого ему уже никогда не ходить, о родных, к которым ему уже никогда не вернуться. Какое страшное слово – никогда. Он много раз спрашивал себя, зачем он пошел на все это. Впрочем, разве тогда думалось о таком? Все они, каждый из них, были уверены, что вернутся. Иначе разве стоило начинать? Было много энтузиазма, много веры в удачу, но больше всего юношеского безрассудства – того, чем каждый из них обладал в избытке, иных не было среди них. Он помнил ту щемящую собачью тоску, которая возникла в груди, когда в последний раз гулял по городу накануне отлета, и не отпускала до самого конца. Он вспомнил Серегу, друга детства, бежавшего по Лютеранской вниз, к Крещатику, раскинув руки при виде его, Валентина. Он счастливо обнял его, и воскликнул – Летим, Валька?! Он так никогда и не узнал, что дорога в небо была дорогой в один конец.
Он остался там, позади, под этой грудой искореженного металла.
-А вот и дикари, – сказал вдруг Валентин, и сплюнул в костер. За время жизни здесь он отучился чему-либо удивляться, - Ты словно в воду глядел, Михаил.
Второй человек обернулся, и тоже увидел. Далеко-далеко, но все же не так далеко, чтобы нельзя было рассмотреть, двигалась группа звероватых, одетых в грубо выделанные шкуры людей. В руках они держали что-то вроде здоровенных дубин. Они словно сошли с иллюстрации к книгам Жозефа-Рони старшего. Но было в них и кое-что странное. Насколько оба они могли судить по своим знаниям о первобытных людях, у дикарей, находящихся на таком уровне развития, еще не могло быть прирученных животных. За этими же людьми бежала целая стая крупных, рыжих, большеголовых собак.
Их костер был слишком заметен, и его, конечно, увидели. Сначала люди, не проявившие, казалось, ни малейшего интереса, а потом собаки, проявившие куда больший интерес. Они все разом повернули головы в их сторону, и остановились. Крупный мохнатый пес, видимо, вожак, долго принюхивался, потом опустил голову, и пошел прямо в сторону костра. Остальные собаки, и как ни странно – люди, двинулись вслед за ним.
Валентин нащупал под шкурой лучевой пистолет – единственное оружие, уцелевшее с корабля, благодаря которому они еще выживали на этой чужой планете, и могли добывать себе пищу без особых проблем. Людей было немного, собак тоже, и он надеялся отбиться в случае нападения. Второй, Михаил, тревожно посмотрел на кучу сваленных возле костра веток. В ней можно было найти достаточно крупную и крепкую.
Странная группа приблизилась, и они с удивлением рассмотрели людей. Они оказались еще более звероватыми, чем им показалось вначале – низкие скошенные лбы, выдающиеся надбровные дуги. Они переговаривались странными отрывистыми звуками, мало похожими на членораздельную речь. Их дубины были не более чем грубо выломанными толстыми сучьями, даже практически не обработанными для придания какой бы то ни было формы. Вряд ли эти люди имели представление хотя бы об огне.
Не менее удивительными были и собаки. Общим телосложением они напоминали волков, но были крупнее и мощнее, с длинной лохматой рыжей шерстью. Головы их тоже напоминали волчьи, но значительно крупнее, с более широким лбом, и более мощными челюстями. Маленькие торчащие уши, внимательные желтые глаза. Вокруг шеи у них, как у волков, были пушистые меховые воротники.
Крупный вожак вышел вперед и обернулся. Он издал какой-то звук, и вся группа, и собаки, и люди, тут же остановилась поодаль. Он отделился от группы, и подошел совсем близко к костру.
Двое людей у костра не двигались и не говорили. Они не предпринимали никаких действий, в глубине души надеясь, что обойдется без драки. Дикари, казалось, тоже не расположены были драться. Но поведение собак настораживало.
Вожак подошел к костру и остановился. Он долго-долго всматривался в лица сидящих людей, в их одежду и видневшееся неподалеку жилище. Затем издал какой-то звук, похожий на ворчание. Видя, что люди не реагируют на него никак, он повторил его снова и снова. Затем, так и не дождавшись никакой реакции, он отошел в сторону, и лег неподалеку, недвижно глядя в огонь. Остальная группа, и люди, и собаки, казалось, следила за каждым его движением. Увидев, что он лег, они тоже стали располагаться неподалеку.
Тогда Михаил встал, и поминутно оглядываясь на собаку, пошел к шалашу. Пес не прореагировал. Он вернулся из шалаша с куском сырого мяса, и показал его псу. Тот смерил его долгим взглядом.
-Иди сюда. Хорошее мясо. Иди, не бойся.
Пес встал. Низко пригнул голову, вытянул хвост, и подошел на напружиненных лапах. Обнюхал кусок, поставил уши торчком, и взглянул прямо в глаза Михаилу. Затем осторожно взял кусок, и также настороженно отошел к своему месту. Съел мясо, и снова издал тихий ворчащий звук. Все собаки разом встали, словно по команде, и отошли шагов на десять дальше от костра. Вожак развернулся к людям, и снова стал смотреть.
-Что это, Валька? Ты понимаешь что-нибудь?
-Не больше, чем ты. Они ведут себя слишком разумно.
-Дело не только в этом. Ты посмотри на этих людей. Это же дикари, абсолютные дикари, полузвери. Вряд ли у них есть речь, вряд ли они знают огонь. У них не может быть прирученных собак.
-Тогда как это все понимать?
-Не знаю. Пока не знаю. Он отвернулся, чувствуя бесконечную усталость. -Тьфу. Тошнит от такой жизни. Хоть сразу к ним в зубы, - он кивнул на собак.
-Подожди, Валька. Это мы всегда успеем. Надо вначале распутать эту загадку.
-Зачем, для кого? Если даже распутаем, кому мы расскажем об этом? Наши знания умрут вместе с нами в этой Богом забытой дыре, на этой чертовой планете. Как же тоскливо! Столько лет жизни, и все зря.
-Я понимаю тебя, и ощущаю примерно то же самое. Но можешь считать меня дураком, но я чувствую, что мы должны жить, должны выжить. Что не зря все это.
-Ты все еще на что-то надеешься?
-Нет. Это другое. Не знаю, как объяснить. Впрочем, ты, наверное, прав. Глупо.
-Смотри, они уходят!
И в самом деле, рыжий вожак незаметно ушел к своим, в группе людей и собак началась какая-то возня. Затем они поднялись и тихо ушли вдаль.
-Ну вот, Валька, что ты все-таки думаешь об этом?
-Не знаю… Пока не знаю – ответил Валентин.
Они завороженно смотрели, как они уходят. Как и раньше – рыжий вожак впереди, за ним все остальные собаки, затем сбившиеся в кучку люди. Они отошли уже достаточно далеко, и вдруг остановились. Люди словно бы по команде отошли от собак, и стали собирать сухую траву. Собаки же улеглись полукругом, и смотрели на людей, иногда поворачивая голову и наблюдая за теми двумя, что остались у костра. Совсем как наши земные собаки на дрессировке, во время испытания на выдержку – подумал Валентин. И в то же время, не так, совсем не так. Кто кому здесь отдавал команды? Люди собакам, или…? Мысль закралась в голову, шальная, безумная, но теперь от нее невозможно было избавиться.
Люди вернулись с охапками сухой травы, и процессия продолжила движение. Они уже почти совсем слились с горизонтом, а двое людей у костра все еще смотрели им вслед.
Потом Валентин пробормотал словно бы про себя:
-Голованы…
-Что?
-Скажи, Мишка, ты читал Стругацких?
-Кто это?
-Понятно, не читал. Это писатели. Писатели-фантасты XX века. Они писали в том числе и о путешествиях в космос, о других планетах, об обитаемых мирах еще тогда, когда люди обо всем этом могли только мечтать. Многое они угадали, но большую часть, конечно, нет.
-Почему «конечно»?
-Потому что невозможно со 100% точностью предсказать будущее. Если бы мы с тобой сейчас взялись угадывать, что будет через 200, скажем лет – думаю, мы не угадали бы даже сотой доли. Гений Стругацких в том, что многие вещи они все-таки предсказали точно. Что, впрочем, неудивительно – они ведь были учеными… Да, к чему я это все – думаю, эти наши собачки – это одна из тех вещей, которую они угадали…
-Я не понимаю.
-У них в нескольких книгах встречаются так называемые голованы – разумная киноидная раса. Проще говоря, разумные собакообразные.
-Ты хочешь сказать…
-Да, я хочу сказать именно это. Думаю, эти собаки разумны.
-И что, они в точности как эти, твои голованы?
-Конечно, нет. Впрочем, мы еще многого о них не знаем. Но совершенно точно не такие в точности. Это невозможно. Аналогией с голованами я хотел только обратить внимание на их возможную разумность. Но это еще предстоит доказать.
-Но… но это же совершенно невозможно! Ты посмотри на эту планету… на этих людей… их и людьми-то назвать сложно, это почти обезьяны… Их разум еще не успел развиться. Как же он мог развиться у собак?
-Ты рассуждаешь по-земному. У нас на Земле есть только один разумный вид - человек, и ты думаешь, что так должно быть везде. Но почему не быть двум, трем разумным видам одновременно? Или одному, но негуманоидному? Может быть, эти люди и не пойдут дальше в развитии разума?
-Тогда зачем собакам эти люди?
-Пока не знаю. Но думаю, для того же, для чего на Земле первобытным людям нужны были собаки. Скорее всего, это взаимовыгодное сотрудничество двух видов, только главенствующим видом здесь является не человек. Возможно, люди помогают собакам охотиться, возможно, строят для них жилища, а те взамен делятся с ними пищей. Откуда мне знать?
-Твоя гипотеза интересна. Но не представляю, как ее можно проверить.
-Только одним способом – попытаться вступить в ними в контакт.
-Но как?
-Они видели, что мы отличаемся от тех людей, которых они знают, которых они видели до сих пор. Если они действительно разумны, то они еще придут.
Михаил оглядел их убогое жилище, их неумело выделанные шкуры.
-Не так уж сильно мы и отличаемся…
Они пришли.
2.
…Буду мріяти й жити на крилах надий
Як тебе не любити, Києве мій…
Откуда-то издалека доносилась красивая, исполненная бесконечной неизбывной тоски по любимиму городу песня, и Армальд, насторожив уши, прислушался. Так мог петь только один человек на этой планете. Армальд не знал, что такое город, он никогда не видел городов. Странные двуногие пришельцы с другой планеты рассказали ему об одном бесконечно прекрасном Городе, и теперь, ничего не зная о нем, он все же хотел увидеть его, и с какой-то светлой грустью смотрел теперь на звезды, туда, где далеко-далеко находился предмет горькой тоски и вечной их любви.
Яркий, оранжево-красный закат догорал над морем. И Армальд пришел. Солнце село за далекие горы, и сразу погасли краски неба, словно кто-то невидимый щелкнул выключателем. Тогда Армальд поднялся на возвышавшуюся над морем скалу, и стал ждать. Чего ждать? Почти каждый вечер на закате он приходил сюда, и сидел под холодным звездным небом, иногда недолго, а иногда почти до самого рассвета.
Давным-давно, много лет назад, когда его еще и на свете-то не было, на планету упал светящийся огненный шар. Он прилетел с неба. Так рассказывали ему родители. А потом появились те странные двуногие существа, называвшие себя людьми. Они были очень похожи на тех двуногих, которых его народ, руни, использовал как сторожевых, тягловых, и вообще во всех отношениях полезных, но глупых животных. Но эти двуногие были другими. Они были разумными – что само по себе было огромным потрясением для руни, не допускавших мысли о самой возможности существования других носителей разума, кроме них самих. Но для Армальда это не было откровением – он родился в то время, когда его народ уже принял и осознал этот факт. Разумные двуногие, называвшие себя людьми, проявили удивительные способности в изучении языка руни, и все детство Армальда прошло в удивительных грезах о покинутом, но не забытом мире межзвездных странников – далекой планете Земле. Собственно, настоящее его имя было не Армальд, но для пришельцев с Земли оно оказалось слишком сложным для произнесения, и они стали называть его Армальдом – просто по созвучию. Он не возражал. И теперь он ждал, ждал того же, чего безнадежно на протяжении десятилетий ждали и люди, эти двое людей, единствененные выжившие в первом межзвездном полете, состарившиеся среди чужого им племени, прожившие последние сорок лет своей жизни в мечтах о грезах о покинутой планете, о родной стране и бесконечно любимом Городе – межзвездного корабля с далекой планеты. Он отличался от других представителей своего народа. Не то чтобы они были ленивы или нелюбопытны – если бы им предоставилась возможность заглянуть в другие миры, ни бы не преминули воспользоваться ею. Но такой возможности не было, и они забыли об этом. А он не забыл. И каждый день ждал, хотя и без особой надежды. В глубине души он не верил в такую возможность, но это уже стало чем-то вроде традиции, игры, своеобразного выхода для безотчетной грусти по чему-то недостижимому, свойственной практически любому живому разумному существу.
Темнота сгущалась, и Армальд лег, пристально глядя на звезды. Небо прочертил яркий метеорит, на мгновение вспыхнул, и погас. Через два часа взойдет первая из лун, а еще через час – вторая. Тогда Армальд уйдет, потому что слишком ярким станет небо. Но пока еще можно смотреть на звезды и пытаться представить, что же там – высоко-высоко в темнеющем небе. Но что это? Он увидел слабую-слабую мерцающую звезду, которой – он точно это помнил – вчера не было, и не было вообще никогда на зведном небе этой планеты. Но может, он ошибся. Он закрыл глаза, и отвернулся, положил голову на передние лапы, и задремал. А когда проснулся, повернулся, и взглянул на новую звезду, то увидел, что она стала ярче – намного ярче. И тогда, тихо заскулив от сладкого предчувствия, и еще не веря до конца, он поднял голову к небу и послал ему приветствие на языке своего народа. Он дождался. Потом осторожно спустился со скалы и побежал домой – скорее принести благую весть грустным межзвездным странникам с такой чужой и такой родной для него планеты.