Два магических человеческих тюльпана стоят на потрепанном октябрем московском бульваре и «выясняют философию». Климкин- нервный, запечатанный в длинное сургучовое пальто волнуется и разводит руками. Харитонов -покрепче, плотный, упорный и энергичный.
Великий вопрос «ты меня уважаешь» еще не стоит на повестке дня. Мужчины не шатаются и не хватают друг друга за воротники. Их заклепочно-перегарный Парнас - в облаках смысла жизни и существования Бога, а может чуть ниже на политике и возможностях сталинизма в европейских краях засыпанных оранжевыми кружочками конфетти. Русский разговор – тонкая субстанция, и хоть он всегда вокруг правды, правда, как известно, неисчерпаема , бесконечна и неуловима.
Рядом с ними на лавочке сидит сизое цилиндрическое существо в лиловых очках и пьет из долматиново - раскрашенного стаканчика музик шмело.
В это время я представляю себя то ожившей доисторической птицей археоптериком, переносящим молекулу счастья в зеленом клюве, то почтальоном, с посылкой из Белого Мира, то оторванным штормом шпангоутом с нацарапанными на нем координатами, а то и игрушечной свинкой, в безмолвном снежном лесу, с прицепленным сизой резинкой заветным коробком спичек- для разжигания костра.
В поликлинике 38 Севро-Остановочного Округа Москвы на больничной койке лежит Наташа Беленькая. У нее рак груди третьей степени. Надежда на выздоровление есть, хоть и небольшая. Наташа проходит уже пятый сеанс химиотерапии. Смесь адриамицина и циклофосфамида медленно проникает в кровеносную сиcтему, достигает правой груди и убивает раковые клетки. Если повезет и опухоль сожмется, Наташу направят назад в онкологический центр и через несколько месяцев прооперируют.
Сын Наташи от ее первого брака с Харитоновым живет в Бирмингеме с женой и дочкой. До Москвы всего 4 часа лета. Он иногда заезжает к матери повидаться и забрать деньги за квартиру, которую он до сих пор сдает приезжим из Белорусии. В последний раз Алеша пошел в поликлиннику и попытался поговорить с врачом о болезни матери. Врач говорил неохотно, хмурил, что пока ничего определенного сказать нельзя, но деньги взял и отшмыгал на обеденный перерыв.
Харитонов попрощался в конце концов с Климкиным и, допив последнюю банку пива, пошатываясь направился к станции метро Лермонтовская. По дороге он встретился взглядом с бывшим художником, а ныне работником автосервиса Себастьяном Апигом, приходившимся Наташе Беленькой двоюродным братом.
Мужчины узнали друг друга, но не поздоровались и оба вспомнили Наташу.
— Ах ты час-два-па,— подумал Харитонов,— у меня ведь и сын есть, сволочь я эдакая. Как он? Не спился ли ? А может мозги у него работают хорошо, и он устроился? Может быть даже бизнесмен или артист какой?
— Надо бы Натахе позвонить как она? Правда разговаривать то она со мной и не будет,— Харитонов ступил на эскалатор и оглянулся на красивую молодую женщину лет тридцати,— да ведь и правда такой отценак как я даже в чутку не попадает.
После химии Наташа обычно чувствовала боль в суставах, слабость, на следующее утро в ушах звенело, и в рту было так сухо, что губы слипались и трескались. Все это надо было было пережить. Вместо любимых книг, кино и музыки в душе было липкое, темное сине-зеленое болото покрытое генетически модифицированными кувшинками, напоминающими летающие тарелки, и тревожными, бордовыми острыми многоугольниками, напоминающими разбитые стекла на дорогах после аварий. Треугольники эти часто выворачивали пространство так, что обратная сторона водной поверхности оказывалась видимой, поблескивая, как изнанка модного пиджака.
Наутро я принесу Наташе молекулу счастья. Ненадолго ей станет лучше и она вспомнит пионерский лагерь и костер и первый поцелуй. И пригрезиться ей, что красивый и молодой Харитонов опять обнимает ее, и они снова прыгают с той самой скалы в Гурзуфе, туда где горькая морская вода вскипает, превращаясь в морскую пену, и взлетает в небо, образуя бесконечный подвесной мост, соединяющий наши миры.