Чингис-хан. Аланский след. Глава 1

               
                Введение

      Предлагаемая работа посвящена поиску этнической связи средневековых  монголов и аланского мира, частью которого, по мнению автора, они являлись. Эта взаимосвязь никогда еще не рассматривалась, но является важнейшим источником понимания быта, верований, языка, социальной структуры общества и предпосылок, положивших начало возникновению новой мировой державы – Монгольской империи Чингис-хана.
      Кем в этническом отношении были средневековые монголы? На основании чего можно установить связь между аланами и средневековыми монголами? Прежде всего, с помощью определения понятия этнос и тех характеристик, которые ему присущи. Как известно, этническая общность – это «исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая совокупность людей, обладающих общими чертами и стабильными особенностями культуры, языка, психического склада, самосознанием и исторической памятью, а также осознанием своих интересов и целей, своего единства, отличия от других подобных образований»[1] . Даже разделенный этнос, проживающий в разных климатических и исторических условиях, в состоянии поддерживать ту генетическую связь, которая его объединяет, а при благоприятных условиях – усиливать. Удаленные от своего этнического ядра, средневековые монгольские племена смогли не только сохранить свой внешний облик, язык, материальную культуру и веру, но и оставить своим потомкам эпос  «Сокровенное Сказание» и историческую летопись, которую по приказу Газан-хана  написал перс Рашид-ад-Дин.
      Изучение данной темы диктуется объективными причинами: вымываются, предаются забвению целые пласты культуры и быта прошлых времен, со временем утрачиваются и приходят в негодность первоисточники, в угоду политической конъюнктуре фальсифицируются важные исторические факты и др.
      Основная цель исследования – доказать этническую принадлежность Чингис-хана и близких к нему племен к аланам; сломать представление о средневековых монголах как о народе, говорившем на архаическом монгольском языке, имевшем азиатскую внешность, кочевой образ жизни, примитивную структуру общества, веру, которую называют шаманизмом и др.
      Перед автором стояли задачи:
      – показать несостоятельность связи средневековых монголов Чингис-хана и современного монгольского этноса, не имеющего с ними общих этнических, психотипических и расовых параллелей;
      –  доказать, что все сыновья древней прародительницы монголов Алан-хоа – от супруга Добун-Байана и «луча света» – имеют общие скифо-аланские корни;
      –  на основании исторических источников доказать, что целый ряд слов, которые употребляли монголы Чингис-хана: топонимические названия, общественно-бытовые, военные термины и др. являлись  скифо-аланскими словами.    Создать словарь терминов, употреблявшихся монголами Чингис-хана, и перевести их с помощью осетинского языка на русский язык;
      – дать перевод тех терминов, которые историческая наука не может объяснить долгие годы, т.к. за основу всегда брались древние тюркские лексические формы или заимствованные слова, измененные временем и содержащие значение, сохранившееся в понимании потомков завоеванных народов;
      –  перевести названия племен, и, как следствие, выявить ту характерную черту, которая легла в основу наименования каждого племени. Создать словарь племен с их подробным переводом с аланского (осетинского) языка[2];
      –  вычленить из общей массы племен те, которые непосредственно были связаны с древнейшим монгольским родом, и те, кто только принял на себя имя «монгол», но монголами не являлись;
      – осуществить перевод  личных имен средневековых монголов Чингис-хана и показать, что имя является таким же этническим «маркером» как и язык народа, благодаря которому это имя можно перевести. Создать словарь имен, титулов и прозвищ;
      – изучить структуру общества, основные направления хозяйственной деятельности и доказать, что средневековые монголы были не только скотоводами, но и земледельцами;
      – доказать, что средневековые монголы были искусными мастерами железоделательного производства и этот род деятельности был специализацией для некоторых племен;
      – перевести основные топонимы, зафиксированные в исторических источниках. Создать словарь географических названий на территории Монгольской империи;
      –  реконструировать веру средневековых монголов, которая до сегодняшнего дня не изучена и неверно объяснена современными историками;
      – провести параллели с выявлением общего и особенного в религиозном веровании, структуре общества, военных тактиках и др. алан  и средневековых монголов;
      –  доказать, что средневековые монголы говорили на языке скифо-алан  и именно поэтому персу Рашид-ад-Дину был поручен уникальный труд.
      Хронологические рамки исследования охватывают традиционный быт, культуру, веру, военные походы и т.д. средневековых монголов XII – XV в



                Глава I

                Истоки происхождения средневековых монголов
                Понятие «монгол». Родной язык средневековых монголов

      На протяжении последних ста пятидесяти лет историческая наука находится в сложном положении. С одной стороны, существует труд Рашид-ад-Дина, в котором  дано объяснение многому: от общественного строя, комплектации армии, военных походов, происхождения племен, до разъяснения, пусть и несколько своеобразного,  личных имен, топонимов и пр. Это – целая историография прошлого и настоящего Монгольской империи от зарождения и расцвета до периода возникновения внутренних конфликтов, спровоцировавших феодальную войну. С другой стороны, эпос монголов, отраженный в «Сокровенном Сказании», повествующий о предках рода Чингис-хана,  восхваляющий воинскую доблесть, мудрость, харизматичность вождя средневековых монголов, преданность и волю его сподвижников, злобу и жестокость противников. С третьей,  целый ряд документов, дающих представление об этническом составе, социальной дифференциации общества, законах, традициях, вере и многом другом.
      Средневековые монголы не имели собственной письменности. Данное обстоятельство не только исключило возможность получения «из первых рук» описания жизни и деятельности народа, своей военной агрессией перекроившего границы многих государств Евразии, но, что гораздо важнее, оставило лишь отдельные свидетельства, позволяющие установить язык, на котором данный этнос говорил. Это, как мы выясним позже, дало повод другому народу, не имеющему отношения  к великой истории этнических монголов, присвоить ее себе.
      Письменные артефакты, находящиеся в распоряжении ученых, не дают исчерпывающего ответа на существующую проблему. Так, о летописи Рашид-ад-Дина достоверно известно следующее: до нас дошел ее оригинал, который был написан в 1301-1311 гг. на персидском языке человеком, специально приглашенным для этой цели. Другой важный источник – эпос монголов «Сокровенное Сказание» –  имеет довольно запутанную историю: оригинал рукописи на сегодняшний день утерян; об авторе известно лишь то, что он был монголом, но текст оригинала записывался в 1240 г. уйгурским письмом; единственный экземпляр текста сохранился лишь в китайской иероглифической транскрипции, а это значительно осложнило и без того непростой  процесс выяснения смысла каждого слова, т.к. к обычным трудностям перевода на русский язык и другие языки добавился еще один этап – восстановление монгольского текста на основе китайской транскрипции.
      В этих условиях, конечно, труд Рашид-ад-Дина представляет главный научный интерес. Но остается целый ряд вопросов к тем, кто  в разное время осуществлял переводы  этого документа. Первый том, состоящий из двух книг, в сносках еще содержит в себе сомнения авторов переводов (Л.А.Хетагуров, О.И.Смирнова) относительно тех или иных букв, значит, того или иного произношения и смысла слова. А вот переводы второго (Ю.П.Верховский) и третьего (А.К.Арендс) томов уже ориентируются на первый том, но чаще предлагают собственное прочтение. Если учесть, что и к первому тому есть много вопросов, связанных с древностью  источника, сокращением ряда слов и подачей их в  основную летопись в измененном  виде (Тармал?э – Тармалэ)[1], то последующие переводы  не имеют даже таких  сомнений. Те же слова, которые так и не удалось объяснить и перевести с персидского, заменяются похожими по звучанию, но чаще совершенно иными  современными монгольскими (инджэ – эчигэ, монг.)[2]  или тюркскими (идаджи – удайчи, тюрк.)[3]  словами. И их снова вводят в основную летопись, при этом искажается полностью смысл не только самого понятия, но и целого предложения.  Очевидно, что только бережное отношение к каждой букве, каждому термину, и их последующий правильный перевод способны создать целостную картину жизни народа и его вождей.  А слово  – это функциональная единица, позволяющая понять  род занятий, религиозный культ, характеристику личности и многое другое. К примеру, правильный перевод географического  названия может рассказать о многом: идет ли речь о низине или возвышенности, бурной или спокойной реке,   ущелье или  возделанном поле, горе или укрепленной  крепости. Личное имя, а  особенно прозвище, может объяснить статус человека, отношение к нему друзей, врагов, соплеменников. Оно может определять его как волевого, достойного, любящего, честного, веселого или говорить о буйной, драчливой, жестокой, завистливой натуре, не признающей социальных правил и норм. Прозвище может отражать физические недостатки: слепой, хромой, толстый, ограниченный или означать  деятельность, которая является для данного индивида предпочтительной. Название племени чаще всего объясняет тотем, культ, практикуемый им, раскрывает основное занятие всех членов общественного объединения, название местности, где это племя проживает, и прочее. В общем, правильно переведенное слово является той путеводной звездой, которая при исследовании старинных рукописей позволяет выплыть в океане сомнений. И только при таком бережном отношении к слову могут появиться серьезные предпосылки для определения языка, на котором говорили средневековые монголы Чингис-хана.
      Ученые считают, что средневековые монголы говорили на архаическом монгольском языке. Архаическом? Возможно. Монгольском? Но на каком монгольском? На том архаическом монгольском, который был языком общения для предков современных монголов, ныне живущих в Монгольской республике? Если это действительно так, тогда все просто: возьми любое географическое название, имя, общественный термин и переведи с монгольского языка или языка соседнего этноса, получи информацию, примени. Не получается.
      Современнные ученые тщетно пытаются найти объяснения многим словам в языке народов, некогда связанных со средневековыми монголами общей исторической судьбой, и сталкиваются с ситуацией, когда слово, сегодня употребляющееся в одном значении, в древних источниках могло иметь совершенно иной смысл. Например, слово «бахадур», т.е. богатырь. И вдруг в летописи мы  встречаем его применительно к даме [4]. Как быть? Признать даму богатырем как-то неудобно, лучше опустить этот момент текста или сослаться на ошибки, совершенные средневековым автором. Слово «хатун», прочно утвердившееся в исторической литературе в обозначении «ханша», в лучшем случае, «женщина», таковым не является, а ко многим женским персонажам летописи не прилагается именно потому, что несет в себе совершенно иную окраску. Более того, понятие «хатун» неожиданно применяется к мужчине: «…из рода есть муж Чебкан-хатун» [5]. Поэтому объяснение слова «хатун» как «ханша» или «женщина», тем более замена его на такое ласково-легкомысленное как «хатуня», кажется совершенно неубедительным. Слова, добавленные к личным именам, либо к заменяющим их, такие как: ван-хан, онг-хан, кахан, ай-хан и др. всеми авторами переводятся по аналогии к слову «хан» – царь, великий правитель. Но такое грозное название применяли к монгольским воинам покоренные ими народы, для которых слово «хан» звучало величественно. А если это не так, то получается, что монголы совсем не имели воображения, раз каждое слово, прилагаемое к той или иной особе, в принципе, обозначало одно и то же понятие. Еще более странным можно считать перевод неясного термина, когда часть его якобы находят в современном монгольском языке, а вторую половину пытаются искать в различных тюркских производных.
      Давайте зададимся вопросом: как могло случиться, что сегодня монголы – существуют, язык народа – сохранился, а письменные артефакты этого этноса (если только они действительно принадлежат ему) расшифровываются с неимоверными трудностями или вообще не поддаются переводу. Такое может произойти, если в качестве гипотезы представить себе следующую картину: в начале XIII в. в степях Забайкалья обитало пассионарное племя-лидер, говорившее на языке, незнакомом для племен, покоренных или добровольно присоединившихся в ходе завоевательных походов. Воины этих племен слышали и запоминали некоторые слова, употреблявшиеся в обиходе членами племени-лидера, часто лишь смутно догадываясь об их истинном смысле. В таком значении эти слова дошли до их далеких потомков, которые здравствуют и поныне. Вот только за прошедшие столетия ясности в понимании заимствованных слов не добавилось. Скорее – наоборот. Думается, случись средневековым монголам столкнуться с современной трактовкой знакомых им слов, они бы не поняли собеседника. Это как если бы древние греки с удивлением обнаружили, какой смысл наши современники вкладывают в слово «идиот» (идиот – человек, оторванный от общественной жизни, не принимающий участие в собрании граждан полиса, греч.).
      А что же потомки племени-лидера? Со временем они постепенно растворились в разноязычной среде покоренных народов, теряя свой облик, утрачивая обычаи, веру, а, главное, забывая тот язык, на котором говорили. Но до нас дошли литературные памятники, в которых летописцы рассказали историю этого племени-лидера, употребляя слова и выражения, бытовавшие в его среде. И вот те сомнительные смыслы слов, дошедшие до наших дней, теперь используются  для переводов этих древних источников. С таким переводом неожиданно выясняется, что вся жизнь членов этого могучего племени вращалась между кумысом и войной, а закономерный вопрос – как им удалось покорить 1/5 часть суши и создать огромный, эффективно функционирующий механизм империи – остается без ответа.
      И тогда возникает второй вопрос: почему считается, вернее, кто доказал, что монголы, жившие в начале XIII в., и народ, который сегодня носит название «монголы» – это один и тот же этнос? Может быть, это два различных этноса, а язык тех средневековых монголов следует связывать совсем с другим народом? Наконец, еще вопрос: почему написание фундаментального труда – собственной исторической летописи – было поручено не грамотному китайцу, уйгуру, а ираноязычному персу Рашид-ад-Дину? Может быть,  средневековые монголы говорили на персидском  языке? Нет, иначе  все слова летописи были бы переведены с персидского языка Российской Академией  наук. Может быть, сам перс Рашид-ад-Дин знал архаический монгольский язык, говорил на нем, и именно его персидский язык мог лучше всего передать нюансы языка средневековых монголов? Это может быть вполне вероятным. Возможно, язык общения средневековых монголов следует искать именно в этом направлении?
      На территории современной России, в республике Северная Осетия-Алания живет древний народ – осетины, являющийся изолированным реликтом скифо-сарматского ираноязычного мира. Осетинский язык (дигорский и иронский диалекты) сохранил преемственность языка, на котором говорили скифы, сарматы и аланы, но, что для нас особенно важно, он относится к северо-восточной подгруппе иранской группы индоиранской ветви индоевропейских языков. Иными словами, если бы перс Рашид-ад-Дин пожил  некоторое время в Северной Осетии-Алании, то он без труда понимал бы язык ее жителей, а они его. Вот почему, исследуя летопись Рашид-ад-Дина и «Сокровенное Сказание», для получения ответов на все волнующие нас  вопросы мы будем использовать именно осетинский язык.
      Как свидетельствуют исторические документы Рашид-ад-Дин, действительно, долгое время жил в среде монголов и прекрасно отличал монголов от тех, кто только называл себя монголом, но монголом не являлся. Надо сказать, что слово «монгол» для автора летописи – понятие этническое, когда он говорит, что они не выглядят как монголы, не говорят на монгольском языке и  не делают монгольские лекарства [6]. И на это различие он несколько раз указывает в тексте: «ныне дошло до того, что монголами называют народы Хитая и Джурджэ, нангясов, уйгуров, кипчаков, туркмен, всех пленных и таджикские народности, которые выросли в среде монгол, – а это не так» [7]. В начале XIII в. многие племена имели собственные названия, но потом, почувствовав сопричастность к грандиозным победам этнических монголов Чингис-хана, тоже стали называть себя монголами. Рашид-ад-Дин несколько раз в тексте обращает на это внимание: «точно так же, как теперь всякое племя, которое смешалось с монголами, переняло их природу и объединилось с ним, несмотря на то, что оно не является монголами, все же всех таких называют монголами» [8].
      Рассмотрим термин «монгол» более детально. До сих пор у ученых нет единого мнения о том, какой конкретный смысл заложен в этом самоназвании народа. Перевести это слово целиком, пользуясь современным монгольским языком или языками соседних этносов, не меняя его характерного звучания, не удается. С тюркской основы слово «монгол» объясняют как «мэнгу кол» – вечное войско; с современного монгольского языка – «мэнх гол», т.е. вечная вода или «монг» – храбрый; с казахского – «мын кол», т.е. тысяча рук. Конечно, по понятной причине предпочтение отдается «монг» – храбрый. Но тогда возникает закономерный вопрос: почему в переводе участвует только корень слова? Ведь так могло именовать себя любое племя, а мы помним, что в те далекие времена в названии племени, чаще всего, находили отражение тотем, культ, особенности местности, занятие, и т.д. Многие специалисты, пытаясь перевести самоназвание этого народа, вынуждены использовать обозначения: мэнхол, мэнцы, мен-гу, и пр. Но эти имена были даны монголам представителями других этносов. Они не являются самоназваниями,  как и прозвище,  полученное нашим соседом, не является его личным именем. Есть даже теория академика В.П.Васильева, который относит племя мэн-гу к татарам, а в переводе объясняет его, как «получать древнее» [9]. В этимологическом словаре русского языка М.Фасмера фигурируют два названия этого средневекового этноса  – mongul  и mongol.
      В летописи Рашид-ад-Дина говорится, что в древности средневековые монголы, действительно, носили название «монгул». В переводе с осетинского языка монг – трагическая гибель, а уыл – ваша, на вас, т.е. «на вас легла трагическая гибель». Это название, по определению, не могло быть самоназванием племени. Такое прозвище почти две тысячи лет до Чингис-хана могли дать другие племена, знавшие историю изгнания, преследования и жестокого уничтожения большинства членов этого рода. В тот трагический для остатков племени период их называли «бессильные»[10] , и это, скорее всего, соответствовало и действительному положению малого по численности (мангай – малый, осет.) племени, и точному переводу слова «монгул». Конечно, раннее прозвище не могло соответствовать статусу, полученному племенем со временем. Рубрук называет монголов «моалы»[11]  (ма – моя, мое, осет.;  ал – обязанность, железо, осет.; моя обязанность или мое железо, обязательный или подобный железу),  Плано Карпини – «монгалы»[12]  (мон – дух, осет. гал – бык, осет.; дух быка).  Наименование «су-монгал»[13] , употребленное в тексте Плано Карпини, некоторые  неожиданно объясняют как  «водные монголы» или «монголы вод» (А.И.Малеин).  Понимая всю абсурдность данного объяснения, в качестве доказательства приводится мысль о том, что их было так много, как капель в воде. Обратимся к источнику: «Есть некая земля среди стран Востока, которая именуется Монгал. Эта земля имела некогда четыре народа: один назывался Йека-Монгал, то есть великие Монгалы; второй Су-Моал, сами же они именовали себя тартар. Третий народ назывался меркиты, четвертый – мекриты» [14]. Слово йахи (осет.) – свой собственный, т.е. Йека-Монгал это собственно монголы. Такие названия как «асу», «асут», относившиеся к племенам алан (так их называли и средневековые монголы), равно как и «су» в переводе с осетинского обозначают направленное движение, которое можно определить как «идти», т.е. су-моал осуществили движение вперед. Они жили, по преданию, возле реки Тартар (тар – мутный, темный, осет.), поэтому получили такое название. Тартары, действительно, ушли с территории своего первоначального расселения, а позже исчезли из источников. Возможно, это имя было заимствовано тюркскими племенами, ассимилировавшими их, поскольку уже при жизни внука Чингис-хана Мангу пролегла та четкая грань различия между татарами и монголами, когда последние отказывали им в признании общего происхождения: «мы не татары, мы моалы»[15] .
      В самоназвании народа всегда присутствует то, что его характеризует, делает отличным от другого этнического элемента. У восточных славян племена древлян, полян, северян получили самоназвание от местности, где проживали. Довольно часто определяющим является тотемное животное, которому поклоняются, например, народ, входивший в состав скифских союзов — саки, в своем названии имели тотем оленя – саг (олень, осет.), а также слова-характеристики: роксаланы (рухс алан – светлый алан, осет.), буртасы (бур –  рыжая, осет., тас – опасность, осет.; но ас – самоназвание алан, поэтому возможно понимание этого слова как рыжий ас). Монгольское племя галзутов, упоминание о котором зафиксировано в документах Хоринской степной думы[16] , тоже  имело в своей основе слова гал –  бык и ут – быть. Вол или бык, что принципиально не важно, однако следует учитывать, что только быку можно надеть кольцо в нос, и он станет управляемым. Племенной союз галзутов разделился в 1795 году на три племени: харган (харга – имеющий, осет.), хуацай (хуацаг –  боец, сторонник, осет.) и хубдут, которые  вели свое происхождение от легендарной прародительницы аристократических монгольских племен Алан-хоа, как и племя бурджигинов, к которому относился сам основатель империи.
      У Б.Я.Владимирцова написание этого племени mongyol[17] . И Рашид-ад-Дин называет их монголами, как и «Сокровенное Сказание», и целый ряд других источников. Поэтому нет никакой причины сомневаться в том, что средневековые монголы называли себя монголами и считали себя именно монголами. А теперь поставим вопрос следующим образом: какая особенность казалась характерной, что выделяло это племя из череды других племен? Ответ может быть только один: удивительные, неправдоподобно огромные, но подвижные и легко управляемые дома на колесах – монгольские обозы. Рубрук писал: «Самая слабая из женщин может править 20 или 30 повозками, ибо земля их очень ровна. Они привязывают повозки с быками или верблюдами одну за другой, и бабенка будет сидеть на передней, понукая быка, а все другие повозки следуют за ней ровным шагом. Если им случится дойти до какого-нибудь плохого перехода, то они развязывают повозки и перевозят их по одной. Именно я вымерил однажды ширину между следами колес одной повозки  в 20 футов, а когда дом был на повозке, он выдавался за колеса по крайней мере на пять футов с того и другого бока. Я насчитал у одной повозки 22 быка, тянущих дом, 11 в один ряд вдоль ширины повозки и еще 11 перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля»[18] . Такой обоз кого угодно может поразить! Академик Б.Я.Владимирцов в своей работе «Чингис-хан» писал: «По-видимому, этот аристократический род Кабул-хана носил имя бурджигин и принял название монгол после того, как подчинил себе и объединил несколько соседних родов и племен, образовав, таким образом, единое политическое целое, один род-улус. Этому-то улусу и было дано имя монгол в память славного имени какого-то древнего и могучего народа или рода, о котором знали из старинных сказаний»[19] . И этим древним народом были асы, просто греки их называли скифами, а римляне знали под названиями сармат и алан. Поэтому когда средневековые монголы на своих обозах появились на территории будущей Золотой Орды, их сразу сравнили со скифами, которых называли Геродот и Страбон «живущими на повозках»[20] .  Георгий Акрополит, говоря о вторжении монголов в Малую Азию, тоже называл их скифами. Но скифы, сарматы и аланы принадлежали к ираноязычному миру. Вот почему ираноязычный перс Рашид-ад-Дин прекрасно понимал их. По этой же причине современным монголам не удается перевести слово «монгол» с монгольского языка. Для них название «монгол» – приобретенное в порядке подражания средневековым монголам, результат невольного самовосхваления, а язык, на котором говорят современные монголы, не  имеет никакого отношения к языку средневековых монголов. Поэтому ученые в процессе работы над письменными артефактами сталкиваются с таким количеством трудностей и противоречий. Они ищут «там, где светло, а не там, где потеряли».
      Если предложить современному осетину перевести самоназвание «сармат», он с легкостью это сделает и даже объяснит, что в названии два слова: «голова» (сар) и «думающая» (мат). Следовательно, сарматы считали себя думающими, размышляющими людьми, стратегами. И эта характеристика нашла отражение в самоназвании племени. Так же просто с осетинского языка переводится слово «монгол» (мон – дух, гол – обоз). «Дух обоза» – почти мистическое, нереальное зрелище, вызывавшее изумление и трепет у всех, кто видел в движении по степи монгольские дома на колесах. Заметьте, как гармонично взаимодействуют друг с другом два различных образа: разрозненные повозки, соединенные в одно целое – огромный, но хорошо управляемый механизм единого обоза, и монгольские племена, некогда разрозненные, но объединенные в единый союз – улус с древним самоназванием мон гол – дух обоза.
      В процессе исследований удалось перевести с осетинского (т.е. скифо-аланского) на русский язык 1135 слов (бытовых, военных терминов, имен географических названий и др.), содержащихся в летописи Рашид-ад-Дина, «Сокровенном сказании» и других средневековых источниках (приложения №1– 4). Важно подчеркнуть, что при этом не пришлось прибегать ни к каким  уловкам, сложностям, изменению звучания слов и др. Зачем, если слово целиком переводится с осетинского языка? В отдельном приложении № 2 представлено 327  слов, которые имеют конкретное объяснение в летописных источниках и полностью по смыслу и звучанию совпадают с осетинскими словами. При этом многие слова в архаическом монгольском и осетинском языках один в один соответствуют и написанию, и смыслу. Например, говорится, что исток реки монголы называли «сар» [21] (сар – голова, начало, исток, осет.), становище – «калак» [22] (калак – город, осет.), веру  – «дин»[23]  (дин – вера, осет.), отца  – «ата»[24]  (ата – отец, тятя, осет.), платье – «каба» [25] (къаба  – платье, осет.), сотню – «садэ» [26] (саде  – сотня, осет.) и т.д. И это не просто совпадения, а доказательство того, что:
      – средневековые монголы принадлежали к ираноязычному миру; скифо-аланский язык был родным для Чингис-хана и племен, входивших в состав монгольского улуса;
      – язык, который в настоящее время является дигорским диалектом осетинского языка, и есть тот самый «архаический монгольский язык», на котором говорили этнические монголы Чингис-хана.


                Алан-хоа и Добун-Байан
               
                Скифо-аланский исток происхождения монголов


     Все  монгольские племена, близкие Чингис-хану, вели свое происхождение от прародительницы Алан-хоа[27] . Слова «хоа» нет в монгольском языке. А в осетинском языке это сочетание слов есть (хо – сестра, а – эта; эта сестра). В летописи Рашид-ад-Дина это  слово объясняется как «чистая лицом»[28] . А чистая – значит светлая, красивая и, конечно, родная. Более того, само имя Алан уже относит ее к племени алан, в чем не сомневается ни один из монголистов.
      Именно предки Алан-хоа когда-то, будучи перебиты, вошли в узкий горный проем Аргуне-кун, в котором оставались в течение длительного времени: «Все племена монголов происходят из рода тех двух лиц, которые некогда ушли в Аргуне-кун» [29]. Данное событие датируется двумя тысячами лет до написания труда Рашид-ад-Дином в 1301-1311гг., т. е. VII в. до н. э., что соответствует периоду войны киммерийцев со скифами, вытеснения и изгнания киммерийцев с их земель. Летописец объясняет название Аргуне-кун как крутой косогор. Но, в действительности, это неточное объяснение. Самым главным  является  место, которое было скрыто от посторонних глаз, спасло людей, бежавших от преследования,  и имело узкий проход, известный лишь тем, кто там находился. Поэтому название Аргуне-кун можно перевести с осетинского языка как тесное, узкое заповедное место (аргъун – заповедник, заповедный, кунаг – скудный, незначительный, малый). Этих беглецов летопись относит к потомкам Нукуза и Кияма, тех, кто спрятался в Аргуне-кун, а всех вместе именует монголами-дарлекин. Слово «дарлекин» переводится как человек стоянки (даран – стоянка,  лаг – человек), Нукуз (на – наша, къус – чаша) – наша чаша. А вот для имени Киям в летописи есть разъяснение: «киям – стремительно несущийся поток с гор на равнину» [30]. Интересно, что осетинское слово хъиамат означает  потоп.
      Логично предположить, что внутри Аргуне-кун жили племена, имеющие не только похожий облик, культуру, язык, как об этом повествует летопись, но и единую этническую принадлежность к аланам, раз сама Алан-хоа к ним относилась. А племена находились в закрытой местности довольно долго, осуществляли брачные союзы между собой, а значит, этнос был однородным или стал таковым. И только опасность кровосмешения заставила людей покинуть свое убежище. Но тогда каким образом Алан-хоа относят к аланам, а в отношении других ставится знак вопроса? Если представить, что первоначально этнический состав был разнородным, то он не смог бы оставаться таковым к моменту выхода из ущелья. Вход в ущелье около VII в. до н. э. и появление прародительницы в VIII в. н. э. (Алан-хоа жила за 400 лет до Чингис-хана)[31]  – слишком большой временной промежуток для того, чтобы сохранить даже имя Алан-хоа в нетронутом виде. Значит, все племена, вышедшие из Аргуне-кун, были единым этносом, сохранившим основные этнические характеристики до Чингис-хана и гораздо позднее.
      Выйдя на равнину из горной местности, предки монголов встретились с множеством родоплеменных образований, которые считали эти земли своими. Потомки скифов, издавна населявшие территории Алтая, Средней Азии, Китая, придерживавшиеся традиционной веры, были раздражены наличием у переселенцев идолов, отношение к которым у скифов было всегда неоднозначным. Но, несмотря на некоторые различия в культах, их приняли. Этому способствовал общий язык, похожий внешний облик, быт, вера и пр. В книге «Монголы и Русь»  Г.В.Вернадский писал об изображениях всадников на камнях по течению реки Енисей, которые идентичны изображениям аланских воинов в Крыму: «На надписи начала VIII века, обнаруженной в Монголии, упоминаются войны между тюрками и асами (аланами). Позднее мы встречаем «асуд» (т.е. ас), включенными в «правое крыло» монгольской нации»[32]. А ведь VIII в. – это как раз период Алан-хоа! Таким образом, мы видим, что присутствие алан на этой территории вполне объяснимо.
      Матерью Алан-хоа была женщина по имени Баргуджин-хоа [33] (бар, баре – право, удджын – духовный, душевный; духовное право). Наличие такого имени у женщины свидетельствует о ее исключительном месте в обществе, высоком социальном статусе и функциях, которые она выполняла. Духовными людьми бывают люди мудрые, знающие, справедливые, люди, связанные с определенными сакральными знаниями, а значит, мать Алан-хоа была связана и с культовыми мероприятиями, имевшими место в монгольском обществе, была примером доброты, порядочности и, конечно, духовности. Отцом Алан-хоа, согласно «Сокровенному Сказанию», был Хорилартай-мерган, который «решил выделиться в отдельный род, под названием Хорилар»[34]. В некоторых селениях Осетии для символической вспашки поля назначался или выбирался мужчина, который был известен односельчанам своим трудолюбием, добротой, удачливостью в делах. Его называли Хоры лаг (мужчина хлеба). Очевидно, что таким человеком мог быть отец Алан-хоа, а праздник, который он возглавлял, и отдельный род, в который он выделился, назывался Хорысар. Сама же Алан-хоа, по летописи, происходила из племени куралас (кур – насадка по бортам арбы, аласа – мелкая порода выносливых лошадей; лошадь, запряженная в арбу). Самоназвание племени, скорее всего, претерпело изменения. Первоначальное название могло быть «хуралас», где хур – солнце, а аласын –  увезти. В средневековье у алан существовал обряд «алай», отголоски его и сегодня остались, когда невесту увозили под свадебным покрывалом. Племя хуралас – асы, мигрировавшие в монгольские степи.
      Согласно летописи Рашид-ад-Дина и «Сокровенному Сказанию», супругом Алан-хоа был Добун-Байан – человек, предки которого давно жили на территории, куда переселилась ее семья. Его имя можно объяснить двояко. С одной стороны, оно указывает на личность, которую можно считаться объединяющим началом или частью его (да бон – ты можешь,   байеу – объединить, присоединиться; ты можешь объединить или ты можешь присоединиться). Имя супруга Алан-хоа правильно писать именно Байан, а не Баян. С другой стороны, при детальном анализе его имени получается еще более простое объяснение: дабона – черемша, баййа – лекарственное растение. Это же слово «черемша» есть и в имени Бодончара (бодан – чеснок, сар – начало, исток), сына Алан-хоа, родившегося от «луча света»  после смерти мужа Добун-Байана. Этот сын являлся связующим звеном между прошлым и настоящим племен, скрывшихся некогда в Аргуне-кун. Когда летописец говорил, что генеалогическое древо Добун-Байана не забыто, он имел в виду и скифское происхождение  нового рода, т.к. у сыновей Добун-Байана и Алан-хоа есть как скифские, так и аланские корни. Младший же сын Алан-хоа, рожденный от «света», получил в своем имени понятие, которое имел и покойный муж Алан-хоа, с той только разницей, что черемша – дикий чеснок, а бодан – уже культивированный. 
      Некоторые историки относят Добун-Байана к тюркам и даже не сомневаются в его происхождении.  Видимо, без подробного объяснения всех предков Добун-Байана вопрос о его происхождении так и будет оставаться незаконченным, дающим повод для сомнений тем, кто пытается приписать ему иное этническое прошлое. Этому невольно способствовал и сам Рашид-ад-Дин, называя монголов тюрками, применяя этот термин вообще ко всем племенам, ведущим кочевой образ жизни. Но для автора летописи понятие «тюрк» – не этническая характеристика, а социально-бытовая. Это принадлежность к определенным традициям, обрядам, образу жизни, менталитету, нормам поведения, способам разрешения конфликтов, пищевому рациону и пр.  Подобно тому, как каждый россиянин, выехавший за границу, считается скорее русским, чем татарином, армянином, осетином, так и Рашид-ад-Дин называл всех словом «тюрки», при этом прекрасно разбираясь в том, кто есть кто. Все историки обращают внимание на слово «тюрк», но никто не обратил внимания на то, почему десятки раз в летописи Рашид-ад-Дин упоминает Иран, где те или иные представители монголов знамениты или нет. Для него почему-то было важно подчеркивать конкретную этническую принадлежность того или иного человека, хотя он мог, не вдаваясь в детали, просто каждого называть тюрком.
      Добун-Байан происходил из рода Кияма: «Все племена монголов происходят из рода тех двух лиц, которые некогда ушли в  Аргуне-кун. Среди тех, кто оттуда вышел, был один почтенный эмир по имени Борте-чинэ, глава и вождь некоторых племен, из рода которого был Добун-Байан»[35]. Супругой Борте-чинэ была хоа-Марал. Думается, что переводчик самостоятельно добавил букву «л» к имени хоа-Мара и получил слово «Марал», т.к. Борте-чинэ (бур, бор – рыжий,золотой, цина – радость, Ичьина (Ичъына) – ежегодный праздник скотоводов), а хоа-Мара (хо а – эта сестра, мара – земля, поляна). По летописи Борте-чинэ вместе с женой вышел из Аргуне-кун, а по «Сокровенному Сказанию» – переправился через Тенгис[36], исходя из чего делается заключение, что племя предков Добун-Байана, которого «Сокровенное Сказание» называет немного иначе – Добун-Мерганом[37], приплыло откуда-то издалека. Для переводчиков «тенгис» означает «денгиз», т.е. море. В осетинском языке тынг ис – величайший или величайшая. Следовательно, Тенгис мог быть и горой. Значит, нет необходимости считать, что предки Добун-Байана были чужестранцами и сомневаться в версии летописи, утверждающей, что они были в Аргуне-кун вместе с остальными племенами. Просто одни племена выходили через узкий горный проход, а другие – преодолевали горы. По летописи Рашид-ад-Дина у  Борте-чинэ и его супруги были и более древние предки. Самым старейшим являлся Булджа-хан[38], страдавший от укусов насекомых, что, очевидно, и послужило причиной его прозвища (булдза – вшивый, осет.). Если внимательно рассмотреть предков Добун-Байана, то мы увидим ту же традицию использования слова «хоа» в женских именах, добавления «чинэ» к именам мужским, и, наконец, заметим, что имена предков Добун-Байана имеют характерные аланские имена (см.схемы №1 –№2). Но что еще важнее, эти имена переводятся с осетинского языка, а многие имена имеют корень бор – желтый, рыжий, золотой, что, несомненно, говорит о цвете волос их обладателей.
      Итак:
      – потомком  Борте-чинэ был Батачи-хан[39] (бата – согревший, обогревший, чи – кто, баттаг – союз) – тот, кто обогрел всех, «который был самым преуспевающим из его сыновей и достиг царской степени». Такое определение говорит о стремлении объединить под своим руководством весь род, что и объясняет его имя. «Сокровенное Сказание» перечисляет всех потомков Борте-чинэ и их жен:
       – Тамачи [40] (тамачъи – медвежья груша – древесная порода из семейства яблочных, произрастающая в дубовых лесах). А территория, которую занимали предки Добун-Байана, была у подножия горы Бурхан-Калдун, поросшей сплошь горно-таежным лесом, в том числе и дубовым. Эта земля была местом прекрасной охоты;
       – Хоричар-Мерган [41] (Хорысар – праздник урожая первых озимых хлебов, маргъга – деталь седла, нагрудный ремень коня); 
       – Аучжам-Бороул (ауадзын – разрешить, бора –  рыжий, гул –  большой обрядовый хлеб), т.е. определяющий время и место проведения обряда и церемонии приготовления по этому случаю торжественного хлеба. Вторую часть имени следует писать как Борагул, такое имя есть у Борагул-нойона из племени баяут, близкого соратника Чингис-хана;
       – Сали-Гачау (Сали – осет. имя, гацци – теленок, выражение, с помощью которого прогоняют  теленка, корову);
       –  Еки-Нидун (Еки – осет. имя, нидан – тихий, сдержанный);
       – Син-Саучи [42] (цин – радостный, Саути – осет. имя, сауджын  – служитель культа);
       – Харчу (хардза – добыча охотника);
       – Борджигидай-Мерган (бор (бур) – рыжий, джи – суффикс, усиливающий значение, гады – леопард, маргъга – деталь седла, нагрудный ремень коня) и Монголджин-хоа [43](мон – дух, душа, галджын – владеющий быками; душа хозяйки быков);
       – Тороголджин-Байан (тараг – погонщик, галджын – владеющий быками, байеу – присоединиться) и Борахчин-хоа [44] (борахсин –  русый, хо а – эта сестра, т.е. эта светловолосая сестра), которые были родителями  Добун-Байана и его старшего брата Дува-Сокора[45], имевшего один зоркий глаз посреди лба, чем он напоминал великана (уайыг) из Нартских сказаний осетин. Имя Дува-Сокора переводится как «второй слепец» (дыууа – два, сохъур – слепец). Логично предположить, если Дува-Сокор был вторым, то, видимо, первым был уайыг Афсарон из Нартского эпоса осетин, который, как считают некоторые специалисты, начал создаваться в VIII – VII вв. до н.э. Четыре сына Дува-Сокора после его смерти решили уйти, сделали плоты и переправились на другую сторону реки. Новое племя, по летописи, получило название дурбан, что объясняет вид ланшафта (дурбын – каменистый).
      От брака Алан-хоа и Добун-Байана родилось двое сыновей. Их имена абсолютно точно отражают  характер и поступки обоих. Бугунотай (Буга – осет. имя, надтай – с оханьем, со стоном; охающий, вредный), Бельгунотай (балга – встреча, которую сильно ждешь, надтай – с оханьем, со стоном; неприятная  встреча, неприятный). Но Добун-Байан вскоре умер, и, согласно «Сокровенному сказанию», у Алан-хоа появилось еще трое сыновей: Бугу-Хатаги, Бухату-Салджи и Бодончар-Мунхак. Подозрение на отцовство пало на молодого человека, которого еще при жизни  привел в дом ее супруг Добун-Байан. Парень происходил из рода Маалих Баяудай (малекк – правитель, бауада – вход, посещение; главный гость). Старшие сыновья (Бугунотай и Бельгунотай) терзались сомнениями и «стали говорить о своей матери: «Наша мать, не имея отцовых братьев, ни его родственников, будучи без мужа, родила трех сыновей»[46]. Алан-хоа сказала: «Вы два сына моих обсуждаете меня, говоря: «Вот родила трех сыновей, чьи это сыновья? Но каждую ночь, бывало, через дымник йурты, в час, когда светило внутри [погасло], входит ко мне светло-русый человек; он поглаживает мне чрево, и свет его проникает мне в чрево. А уходит так: в час; когда солнце с луной сходится, процарапываясь, уходит, словно желтый пес. Что ж болтаете всякий вздор? Ведь если уразуметь все, то эти сыновья отмечены печатью небесного происхождения. Как же вы могли болтать о них как о таких, которые под пару простым смертным? Когда станут они царями царей, ханами над всеми, вот тогда только и уразумеют все это простые люди!»[47]. После этих наставлений Алан-хоа предложила переломить каждому из своих пяти сыновей по стреле. Сломать удалось быстро и легко, потом испытание усложнилось до связки стрел, что, конечно, оказалось непосильным делом. Такой урок единства и силы можно было бы отнести к  наблюдательности и жизненной мудрости Алан-хоа, если не знать, что за много веков до нее и за тысячи километров этот же прием применил скифский царь Скилур. О его испытании рассказывал Плутарх. Перед смертью Скилур предлагал своим сыновьям сломать пучок стрел, объясняя тем самым силу их единства. И Алан-хоа о древнем  предании знала, впрочем, как и Чингис-хан, применивший подобное наставление и ставший уже традиционным назидательный пример. Что касается идеи рождения от «света», то она  встречается и в античной, и в средневековой литературе как некий образ исключительности, богоизбранности, великого предназначения. В легенде о происхождении новых сыновей Алан-хоа прослеживается четкая грань между своими – светловолосыми и голубоглазыми, отмеченными божественными чертами, которые по праву своего рождения уже относились к аристократической элите монголов, и прочими черноголовыми и чужими. Такое противопоставление в дальнейшем было положено в основу заключения брачных союзов и соблюдалось неукоснительно.
      После смерти Алан-хоа  вражда между ее сыновьями только усилилась. Самого  младшего прогнали. Пытаясь выжить в сложных условиях, Бодончар приручил сокола, который охотился и тем самым спасал своего хозяина от голодной смерти. Надо отметить, что именно птица сокол является в арийской мифологии символом благополучия, счастья и жизненной силы. Части мяса  Бодончар развешивал для сушки на деревьях. В «Сокровенном Сказании» даются названия этих частей мяса: «смрадные части –  хуншиут»  (хъунца – глистоподобные, ут – быть; внутренности и кишки) и «задние части – хоншиут»[48] (хъонц – сочувствие в несчастье, ут – быть). Имена братьев Бодончара тоже выбраны не случайно. Один брат стал его искать, поэтому получил имя Бугу-Хатаги[49] (Буга – осет. имя, хатага – кочевник). Он стал родоначальником племени хатаги. Другой брат не проявил никакого интереса к судьбе Бодончара, поэтому его называли Бухату-Салджи[50] (бахатун – отплатить тем же, салд – холод, джи, джын – суффикс, усиливающий значение), т.е. равнодушный, холодный. От него пошло племя салджиуд.
      В Новое время у осетин существовала категория лично свободного, но экономически зависимого населения, которая имела название аданихаты (адамихаты). При желании аданихаты могли уйти от одного феодала к другому, но тогда все имущество доставалось бывшему покровителю. В случае гибели отца семейства, не оставившего наследника, к феодалу переходили в услужение жена и дочери покойного. Очевидно, что именно в таком сложном положении оказалась беременная женщина, которая была, согласно «Сокровенному Сказанию», захвачена Бодончаром. Ее звали Аданхан-Урянхачжина [51](аданихатт – народ, народность, племя, ура –  камень, разрушенный каменный дом, хъаджджын – нуждающийся, неполный), т.е. женщина из нуждающегося сословия, дом которой был, очевидно, разорен и разрушен.  Вскоре она родила сына Чжадарадая[52]. Но его считали чужаком (зад – рожденный, а – без, радай – очереди; т.е. рожденный вне очереди). Такое отношение распространялось часто на детей, матери которых были наложницами, представительницами другой этнической группы. Например, их могли отстранять по этой причине от общеродового праздника, во время которого совершали традиционные жертвоприношения – чжугели[53] (дзагела – повисший, висящий, т.е. мясо, которое повесили для просушки), несмотря на то, что их отец мог принадлежать к аристократическому сословию. Подобное отношение должен был испытывать и сын Бодончара, рожденный от наложницы (матери Чжадарадая), получивший имя Бааридай[54] (буарада – материя, вещество), от него пошел род мэнэн-баарин (манан – мне, монон – духовный). Сам же Бодончар-Мунхак[55] (бодан – чеснок, сар – начало, муггаг – род, фамилия, порода; чесночное, т.е. здоровое начало рода), получив законную супругу, как подчеркивает источник, стал родоначальником ветви, восходящей к Чингис-хану.
 

                Бурджигины. Тотем племени – рыжая кошка (тигр)


      Бурджигины – родное племя Чингис-хана (Темуджына), ветвь от родового ствола Алан-хоа и мифического «луча света», оставившее неизгладимый след в мировой истории. Родители Темуджына – Есугей и Хоэлун – были незаурядными личностями, в те жестокие времена мужественно противостоявшие бедам и смертельным опасностям. Так что если говорить о генах, крови, – Темуджыну повезло с «истоками».
      Есугей (ацагай – по справедливости) не был ханом, он был бахадуром, воином, предводителем войска родственного племени тайджиутов, смелым, энергичным, с сильными организаторскими способностями. Исторические документы сохранили описание его побед: в 1162 г. в войне с татарами и пленением нескольких татарских бахадуров; в 1171 г. в борьбе с кераитским гурханом, когда войско Есугея совершило марш-бросок с берегов Онона на берега реки Толы и восстановило справедливость, вернув кераитский престол законному наследнику, будущему Ван-хану.
      После неожиданной  и странной смерти Есугея (как полагали, от отравления) и последовавшего предательства родственников – тайджиутов, осиротевшее племя бурджигинов возглавила Хоэлун. Покинутые всеми, нагло обобранные ушедшими тайджиутами, оставшиеся без скота, без запасов еды, без взрослых мужчин, две жены Есугея и шестеро детей, самому старшему из которых – Темуджыну исполнилось 11 лет, –  были обречены на голодную смерть. Если бы не Хоэлун. Она взяла всю заботу о детях на себя и несколько лет, пока не подрос Темуджын и другие сыновья, мужественно и мудро руководила маленьким, и пока еще таким слабым и беззащитным  племенем бурджигинов.
      Считается, что исторический процесс движется по спирали. И если это так, то история далеких предков Чингис-хана Нукуза и Кияма, сделав виток, вновь повторилась, но уже в меньшем масштабе; без явного кровопролития и избиения, но уже по отношению не к чужому, а к своему, родственному племени – бурджигинам. Видимо, история, действительно, ничему не учит. Потому что, забегая вперед, мы понимаем – все повторится вновь. Только теперь, на новом витке истории, разросшееся, окрепшее, помнящее все обиды, пассионарное племя бурджигинов не просто выйдет из Аргуне-кун на степные просторы по течению рек Онона и Керулена, как это сделали их древние предки, а жестоко расквитавшись со своими врагами – меркитами, татарами, тайджиутами и др. – захватит всю необозримую Великую степь и другие территории Евразии, сметая на своем пути армии, заливая кровью и разрушая города и целые государства. Зло порождает зло. Очевидно, закон до предела сжатой пружины в историческом процессе тоже срабатывает с завидным постоянством.
      Но вернемся вновь к матери Чингис-хана Хоэлун. В источниках существует целый ряд описаний, связанных с положением семьи после смерти Есугея, когда Хоэлун,

«Воспитывая своих малых детей,
Крепко прилаживала рабочую вдовью шапочку,
Коротко поясом платье подбирала,
Бегала по Онон-реке и вниз, и вверх,
По зернышку собирала с диких яблонь и с черемухи,
День и ночь кормила.
Смелая, возможно и счастливая, не простая,
Причастная миру духов, от роду мать-Уджин,
Пестуя своих благословенных (счастливо-блаженных, августейших) детей,
Брала с собой лыковое лукошко,
Копала коренья судуна и кичигине и кормила»[56].

Это дается в повествовании о Хоэлун для того, чтобы показать всю значимость ее работы в формировании личности Чингис-хана. Ее имя можно объяснить, используя осетинские слова: хо – сестра, алаууын – поставившая на ноги, т.е. буквально та, кто помогла в жизни. Но все зависит от точности первоначального перевода, потому что уелун, елун – подбрасывать альчики, зарики в игре. Поэтому самым оптимальным и правильным стоит принять слово, которое вмещает в себя полное понимание значения имени матери Чингис-хана, т.е. Хоеллон (хо – сестра, еллон – наделенная всеми добродетелями). В современной монгольской интерпретации имя Хоэлун объясняют как «облако», что, безусловно, весьма далеко от той истины, которую пытался донести до нас исторический источник, при этом даже уточняя:
 
«Корнем джаухасуна вспоенные
Праведной матери дети
Стали правосудными и мудрыми.
Голым чесноком у матери вскормлены,
Поднялись отважными сынами,
Вознеслись высокими сайдами,
Из всех выдались и мужеством, и отвагою»[57].

Показательно, что джаухасун – «защитное кормление» (дзау – защита, хацун – кормить), слово чеснок есть и в имени Добун-Байана, и Бодончара – духовного основателя ветви бурджигинов (дабона – черемша, бодан  – чеснок). А сравнение сыновей со стрелами в колчане (сайдахъ – колчан со стрелами) вновь напомнило нам воспитательные приемы скифского царя Скилура и Алан-хоа, но только Хоэлун удалось проследить результаты этого воспитания. Слово «уджин», которое фигурирует в описании матери Чингис-хана в приведенном выше отрывке, Б.Я.Владимирцовым объяснялось как «царица»[58] по аналогии с современным монгольским словом «фуджин», выведенным из китайского. Конечно, для предков современных  монголов она была царицей, раз до сегодняшнего дня это понятие сохранилось в таком значении. Однако думается, к правильному переводу слова «уджин» понятие «царица» не имеет никакого отношения. Слово «уджин» в источниках пишется по-разному и применяется к самому Чингис-хану и его ближайшим родственникам по женской линии: жене Борте-уджин, старшей дочери и др. Более того, оно присутствует в детском имени Чингис-хана (Темуджын[59]). Видимо это и послужило поводом считать всех женщин рода Чингис-хана «царицами», хотя в летописи есть указание на то, что простой воин из племени арулат носил имя Уджан[60], что, несомненно, является словом «уджын», есть и другие примеры, о которых будет сказано далее. И если «Сокровенное сказание» в переводе С.А.Козина употребляет слово «учжин»[61], то «Шара Туджи»  – манускрипт монгольского исторического сочинения XVII в., найденный в 1891 г. В.В.Радловым во время Орхонской экспедиции, использует слово «уджин», как и перевод Б.И.Панкратова «Юань-чао би-ши». Но летопись Рашид-ад-Дина использует «уджын», что соответствует осетинскому слову удджын – имеющий душу, духовный. Поэтому мать Чингис-хана и называли «причастной миру духов, от роду мать-Уджин».
      Как показали исследования, все монгольские племена, происходившие от Алан-хоа, имели два тотема: общеродовой и племенной. Если взглянуть на схему № 1, то становится понятно, что предок Чингис-хана Кайду стал тем представителем родового ствола, от которого появились на свет сыновья, давшие начало родственным между собой племенам. Сын Кайду Байсонкур[62] (Байсонгур, осет. имя) положил начало ветви бурджигинов, другой сын Чарахай-Линху[63] (чъири – пирог с начинкой, хай – доля, Линх – мифический царь скифов, у – быть; доля пирога Линха), имел трех сыновей: Суркакдуку-чинэ, Генду-чинэ и Илугчин-чинэ, первый из которых стал основоположником племени тайджиутов. Наша задача состоит в том, чтобы понять, какие животные стали тотемными для потомков Байсонкура и Чарахай-Линху. Слово «бурджигин» означает рыжую кошку, т.е. тигра (бур, бор – желтый, рыжий, джи, джын – суффикс, усиливающий значение, гино – кошка, тигр), который  был не только тотемом племени бурджигин, но и символом государственной власти, доказательством высочайших полномочий монгольских чиновников,  носивших на поясе золотую пластину с изображением именно тигра[64].
      Светлый цвет волос у бурджигинов был доминирующим. Летописец Рашид-ад-Дин писал, что потомки Есугей-бахадура, отца Чингис-хана, «по большей части синеоки и рыжи, бурджигин же человек, глаза которого синие»[64]. Согласно летописи,   «значение «бурджигин» – «синеокий», и, как это ни странно, те потомки, которые до настоящего времени произошли от Есугей-бахадура, его детей и уруга его, по большей части синеоки и рыжи. Так как еще в восьмом колене, которым является Есугей-бахадур, обнаруживается этот отличительный признак, а согласно их (монголов) словам, он является знаком царской власти детей Алан-хоа,..подобная внешность была доказательством правдивости ее слов»[65]. Получается, что светлый цвет волос и голубые глаза были у потомков Алан-хоа задолго до отца Чингис-хана, но особенно сильно это проявилось у детей Есугей-бахадура, его внуков и правнуков. А это значит, что не только сам Чингис-хан был рыжеволосым и голубоглазым, но и все его братья, дети, племянники отличались светлыми волосами и голубыми глазами, очевидно, и супруги должны были быть по большей части светловолосыми и голубоглазыми. Именно эти характерные признаки дали потомкам Есугея-бахадура право называть себя бурджигинами. Именно кошачьи глаза имеют тот цвет, на который постоянно обращали внимание летописцы и путешественники, – голубые или серо-зеленые. Абулгази (историк XVII в., хивинский хан, потомок Чингис-хана)  сообщал, что у бурджигинов глаза  были темно-синие, а зрачок был окружен бурым ободком. Академик Б.Я.Владимирцов в работе «Чингис-хан» писал следующее: «Говорят, Чингис-хан был громадного роста, крепкого телосложения и имел «кошачьи глаза»[67], глаза огромного рыжего тигра – царя тайги, властителя, хозяина и покровителя.
      Можно продолжить перечень диких кошек, входивших в качестве оберега в имена близких родственников Чингис-хана. Старший сын Бартан-бахадура, брат Есугея и дядя Чингис-хана, имел в качестве имени  эпоним – Мунгэду (ман – мой, гаду – леопард).  Летописец Рашид-ад-Дин объясняет его имя так: «Мунгэду, человек, у которого много родимых пятен»[68]. А, как известно, шкура леопарда  имеет характерный пятнистый окрас.  При этом у Мунгэду-Кияна и сын был Мугэду-бахадур, и младшего брата Джебе  называли тоже Мунгэду, но уже «саур»[69] (саур – черный), т.е. черный кот или пантера. Если тотемом был барс (мысы, миси), он тоже становился частью имени мужского или женского: Тохтамыш (Тохта – осет. имя, мысы – барс),  Огул-Каймыш (Огулла – осет. имя, кай – чей, мысы – барс), Илчикмыш (илци – легкая добыча, мысы – барс; удачливый барс). Здесь нельзя не обратить внимания на то, что снежная кошка – барс была тотемным животным и у средневековых монголов, и у их предков – скифо-алан. Барс и сегодня остается символом современной Осетии-Алании.
      Вернемся к трем сыновьям Чарахай-Линху. Столкнувшись с трудностями перевода слова «бурджигины», монголистами делались попытки объяснить его, используя смысл, заложенный в именах этих трех братьев. Не сумев перевести имя Суркакдуку-чинэ[70], исследователи переключили внимание на Генду-чинэ и Илугчин-чинэ[71]. Выяснилось, что слово «илугчин» в современном монгольском языке отсутствует. Нет и перевода слова «чинэ». Зато есть похожие слова: олугчин – «самка собаки» и генду – «волк». Учитывая наличие родственных связей между двумя ветвями племен, было высказано предположение, что к названию племени бурджигинов могут иметь отношение некие модификации волчьих интересов – принц-волк, племянник-волка (А.Очир, А.Илюшин) и др. Теперь ясно, как этот перевод далек от истины.
      Есть возможность, пользуясь осетинским языком, перевести якобы непереводимое имя Суркакдуку-чинэ (сурхаг – молитвенный обряд в честь святого Фалвара, праздник; дуку – кошка, Ичьина – праздник у скотоводов; Сурхаг-Дуку-ичъина), т.е. молитвенный обряд в честь породы кошачьих. Вот почему племена, имевшие кровно-родственную связь с Суркакдуку-чинэ, нередко давали своим детям имена, в состав которых включались слова дуку или туку. Например, Тукульче или Тукучар из племени хонхират, Тукули-Джери, Тука-Тимур, сын Джочи, Тукал-Бука, Тукукан, второй сын Бату, Тукуз и Тукуджа из бурджигинов и др. Справедливости ради, переведем и имена других сыновей Чарахай-Линху: Генду-чинэ (гандзу – зуб, клык) и Илугчин-чинэ (илуг – удила, илугджын – удильный). Как мы видим, имена сыновей Чарахай-Линху объединяет то, что каждое имя говорит о конкретной группе животных. Линия Генду-чинэ связана с  хищниками: волк, медведь, соболь и др. Линия Илугчин-чинэ  –  с теми, кто послушен удилам: олень, бык, лошадь, лось и др. А Суркакдуку-чинэ – с породой кошачьих: тигр, барс, рысь, леопард и др. Прилагаемое же к каждому имени слово «чинэ» предполагало проведение грандиозного праздника в честь каждой группы животных. Так что потомкам этих братьев был предоставлен широкий выбор тотема, который  оберегал человека.  Что же касается концентрации внимания только на тотеме волка, а, тем более, попытки сделать волка тотемным животным племени бурджигинов, – это от отсутствия достоверной информации, связанной с представлением о родном языке монголов Чингис-хана.
      Перевод 118 названий монгольских племен, содержащийся в приложении №1,  показывает, что лишь в названии племени бурджигинов имеется тотем животного. Наименования других племен включают самые разные смыслы, не имеющие отношения к миру животных. И только в племени бурджигинов светлый цвет волос и голубые глаза – генетическое наследие «луча света» (божественного начала) проявлялось ярче, чем у остальных племен рода, и соответствовало окрасу тигра – хищной рыжей кошки. Теперь, зная грустную историю племени бурджигинов, – необъяснимую ненависть, которую испытывало племя тайджиутов к мальчику Темуджыну, постоянную слежку за ним, пленение и издевательства, попытку убить его еще в детском возрасте, – можно понять, что племя бурджигинов, действительно, в обществе средневековых монголов занимало какое-то особое  (видимо, царское) место, отнять которое так преступно стремились ближайшие родственники. И это отношение не было связано ни с завистью к богатству (бурджигины были бедны), ни к многочисленности (их было мало). Эта ненависть разъедала тайджиутов из-за стержня отваги, целеустремленности и харизмы, который, если он есть в данной кости, породе, то это бесценно, а главное – надолго. Именно эти составляющие были опасны для богатых, амбициозных  и многочисленных тайджиутов (тай – вещь, тайан – плавить, джи, джын – суффикс, усиливающий значение, ут – быть; богатые), вечно обреченных на второе место в монгольском обществе, с которым они не желали мириться. И ведь тайджиутам трудно отказать в интуиции. Как заметил Соркан-Шира из племени баяут: «Этот же Темуджын, т.е. Чингис-хан, обладает внешностью, повадкой и умением, чтобы главенствовать и царствовать, и он, несомненно, достигнет царственного положения»[72].


         Внешний вид и супружество. «Светлые» и «темные» монголы


      Азиатский внешний облик средневековых монголов является еще одним  заблуждением современной исторической науки. На чем основано подобное представление? Конечно, главным доказательством являются современные монголы, которые подтверждают свидетельства путешественника Плано Карпини: «Внешний вид лиц отличается от всех других людей. Именно между глазами и между щеками они шире, чем у других людей, щеки же  очень выдаются от скул; нос у них плоский и небольшой; глаза маленькие и ресницы приподняты до бровей. В поясе они в общем тонки; за исключением некоторых, и притом немногих, росту почти все невысокого. Борода у всех почти вырастает очень маленькая, все же у некоторых на верхней губе и на бороде есть небольшие волоса, которых они отнюдь не стригут. На маковке головы они имеют гуменце наподобие клириков и все вообще бреют [голову] на три пальца ширины от одного уха до другого; эти выбритые места соединяются вышеупомянутым гуменцем; надо лбом равным образом также все бреют на два пальца ширины; те же волосы, которые находятся между гуменцем и вышеупомянутым бритым местом, они оставляют расти вплоть до бровей, а с той и другой стороны лба оставляют длинные волосы, обстригая их более чем на половину; остальным же волосам дают расти... Из этих  волос они составляют две косы и завязывают каждую за ухом. Ноги у них также небольшие»[73]. Поэтому разрекламированный миф о монголах-азиатах, входящий в наши дома из школьных учебников,  средств массовой информации, растиражированный в фильмах о Чингис-хане, постоянно обрастает новыми подробностями о его национальной принадлежности, не имеющей ничего общего с историческими фактами. Но фактический материал – исторические документы, изображения средневековых монголов в «Русском летописном своде», европейских и персидских источниках, маньчжурских фресках, результаты археологических раскопок, воспоминания путешественников и дипломатов свидетельствуют о совершенно ином, европейском  облике и самого Чингис-хана, и его окружения. Это, в конечном счете, приводит к новым заблуждениям и попыткам представить Чингис-хана то половецким ханом Кояком, то русским князем, то личностью, никогда не существовавшей в принципе.
      В начале XIII в. племена, кочевавшие в северо-восточной части Монголии и степях Забайкалья, называвали себя монголами, а свою землю – Мугулистан[74] (муга – семя, листан – подстилка из травы или сена, покрытая шкурами; т.е. зарождающаяся жизнь на подстилке из сена, покрытой шкурами). Эти монголы относились к двум разным антропологическим типам и вкладывали два разных смысла в наименование «монгол». Как отмечал Л.Гумилев, «для понимания истории монголов следует твердо запомнить, что в Центральной Азии этническое название имеет двоякий смысл: 1) непосредственное наименование этнической группы (племени или народа) и 2) собирательное для группы племен, составляющих определенный культурный или политический комплекс, даже если входящие в него племена разного происхождения»[75]. Это замечание Л.Гумилева пригодится нам для внесения ясности в следующие вопросы:
        –  к какому антропологическому типу принадлежали этнические монголы;
      – кого считать этническими монголами, а кого лишь примкнувшими к ним в   процессе завоевательных походов Чингис-хана.
      Приведенное выше описание внешнего вида монголов, сделанное Плано Карпини, резко противоречит свидетельствам других средневековых авторов. Так, у Мэн-да бэй-лу есть описание Чингис-хана: «Что касается татарского владетеля Темуджына, то он высокого и величественного роста, с обширным лбом и длинной бородой. Личность воинственная и сильная. Это то, чем он отличается от других»[76]. Хронисты утверждали, что его лицо излучало некое сияние, что, очевидно, говорит о благообразии внешности Чингис-хана, его непохожести на окружающих. Сам летописец Рашид-ад-Дин оставил интересное замечание о сыне Джочи-Касара, племяннике Чингис-хана, Есунгу: «Есунгу был высокого роста, румян и имел продолговатое лицо и длинную бороду»[77]. Важны свидетельства путешественника Рубрука, который не только видел монголов со стороны, но и имел возможность встретиться с представителями аристократической элиты монгольского общества. Вот как он пишет о сыне Джочи Бату: «Бату внимательно осмотрел нас, а мы его; и по росту, показалось мне, он похож на господина Жана де Бомон, да почиет в мире его душа. Лицо Бату было тогда покрыто красноватыми пятнами»[78]. Странное сравнение по росту, возможно, это  просто ошибка  при переводе, во всяком случае, сравнение Бату с европейским рыцарем, участником VII крестового похода Людовика IX Святого, меньше всего предполагает его азиатский внешний облик. О сыне Тула Мангу: «Это был человек курносый, среднего роста, в возрасте сорока пяти лет»[79]. О сыне Тула Хубилае источник сохранил следующее описание: «Великий государь царей Кубилай-хан с виду вот каков: росту хорошего, не мал и не велик, среднего роста; толст в меру и сложен хорошо; лицом бел и как роза румян; глаза черные, славные, и нос хорош, как следует»[80]. Исследователь XVIII в.  D'Ohsson, со ссылкой на летопись Рашид-ад-Дина, писал, что «когда Хубилай явился на свет, Чингис-хан удивился темному цвету его волос, так как все дети его были белокурыми»[81]. Светлая кожа, средний, а чаще высокий рост, европейский облик: светлые волосы, большие глаза, красивый нос – вот основные характеристики генотипа аристократической элиты монголов. Судя по летописи, многие воины племенных образований, близких Чингис-хану, отличались этими же характеристиками.
      Видимо, монголы Чингис-хана к началу XIII в. не утратили внешнюю идентичность со своими предками скифо-аланами, если их облик продолжал соответствовать описанию последних у А.Марцеллина: «Почти все аланы высоки ростом и красивы, с умеренно белокурыми волосами, они страшны сдержанно-грозным взглядом своих очей»[82]. Пожалуй, единственное, что всех монголов, независимо от расовой принадлежности, делало похожими, – это прическа. Кстати, скифы, жившие на Алтае, имели точно такую же челку и две косы до плеч: «Так говорил Макент, и одеждой и языком подобный аланам. Ибо и то и другое одинаково у алан и скифов; только аланы не носят таких длинных волос, как скифы»[83]. Знаменитое заверение монголов о том, что аланы им чужие, а  половцы – родня, произнесенное  перед битвой с аланами и половцами, скорее подтверждает тот факт, что внешний облик монголов был далеко не азиатским. Все знают, что аланы имели европеоидный облик. Если бы внешность алан и монголов, действительно, разительно отличалась, т.е., если бы монголы имели азиатский вид, не было бы нужды высказываться подобным образом. Правда, как говорится, итак была «на лице». Значит, в данном случае, так рассуждать мог лишь тот, кого легко было заподозрить и во внешней идентичности, и в родственных связях с аланами. Половцы для монголов были главным объектом ненависти, уничтожение которых являлось чуть ли не идеей фикс. Так что это высказывание накануне битвы, скорее всего, было хитрой уловкой, стремлением усыпить бдительность, внести раскол в стан врага, посеять ложную надежду на возможный благоприятный исход в случае их предательства интересов алан. Иначе как объяснить то, что половцы – тоже светловолосые и голубоглазые – даже не засомневались в их внешней идентичности с монголами и претензии на родство? Эти слова монголов можно рассматривать как тактический ход, который привел к желаемому результату.
      Совершенно очевидно, что должны были существовать предпосылки, позволившие средневековым монголам сохранить свой европеоидный тип. Вот главные из них:
      – доскональное знание своей родословной, позволявшее избегать         кровосмешения;
      –  выверенная веками традиция супружества.
      Многие рода этнических монголов вели свое происхождение от одного и того же предка. Со временем стало понятно, что пересечение возможно. Поэтому знание своих корней, ближних и дальних, так тщательно записанное Рашид-ад-Дином, позволяло монголам не допускать кровосмешения, ведь каждый из них знал свой род, свою кость, свою породу (уасун)[84]. Это слово в осетинском языке звучит так же и преводится как блеяние, мычание, рычание (уасун). Слово «уасун» употребляется в тексте летописи вместе со словом «мугул», которое можно перевести как «семя» (муга – сперма, семя, осет.). Становится понятным, что «уасун и мугул» означает родство от кости  (породы) и семени. Понятие «обох»[85] или «обог»[86], по поводу которого в научных кругах ведется дискуссия, аналогично понятию «уасун» (абогъ – громко плакать, мычать, лаять, рычать). Другими словами, каждая порода имеет свои характерные признаки, и тот, кто блеет, не должен смешиваться с тем, кто рычит.
      С детства этнические монголы знали своих предков: «У всех их выведенная и ясная родословная, поелику обычай монголов таков, что они сохраняют происхождение предков и дедов своих; каждому новорожденному дитяти объясняют и растолковывают происхождение его, подобно тому, как другие говорят: «из той де нации». По этой причине нет никого из них, который бы не знал своего племени и происхождения. Кроме монголов у других племен нет такого обычая, за исключением арабов, которые хранят свое происхождение, наподобие жемчужин...»[87]. Насколько внимательно и чутко  монголы  Чингис-хана  относились к своим предкам можно понять, только объяснив эпитеты, которые прилагались к именам дедов, прадедов, прапрадедов. Ведь имена далеких предков, даже если их помнили, могли повторяться у потомков, создавая путаницу. Но если при этом произносили название колена, то пояснения были уже не нужны. Для нас, сегодняшних, знание своих корней представляет случайный интерес. Редко кто может проследить свою фамильную историю дальше прабабушки или прадедушки. Но монголы знали и помнили всех, включая не только собственную линию, но и родственников по линии матери, двоюродных и троюродных братьев и сестер, их отцов, дедов и прадедов до седьмого колена, которое называлось «дутакун»[88] (дутагъон – двухпольный, двускатный). У Чингис-хана таким предком был Дутум-Мэнэн. Шестой предок назывался «буути»[89] (бууат – место пребывания) и был сыном Дутум-Мэнэна Кайду. Сын Кайду Байсонгур приходился уже пятым предком и имел название, которое, видимо, из-за плохо сохранившегося текста написано как «будэ-аукуу»[90] (бадууа ун – удвоиться, раздвоиться пополам). Четвертого предка называли «будуту»[91] (бадаттун – подать, передать). Им был Тумбинай-Сэчэн. А вот третий предок –  Кабул-хан определял уже этническую принадлежность и назывался «алинджик»[92], что можно перевести как аланский (аллон – алан). Дело в том, что у монгольского племени галзутов, которые также свою родословную вели от Алан-хоа, дети родных братьев до седьмого колена считались родственниками, причем детей родных братьев до второго поколения называли uyelen (уале – наверху, сверху), а в третьем колене их называли qayai alan[93], поэтому третье колено и являлось  определяющим. Следует заметить, что глава осетин-дигорцев в Средние века носил титул «уоли» (уоли – избранник, правитель). Дедом Чингис-хана был Бардан, его называли «абук»[94] (абогъ –  отношение к опреленной кости, роду). Сын Бардана Есугей был отцом Чингис-хана, которого Чингис-хан, согласно летописи Рашид-ад-Дина, называл «инджэ»[95] (инджын – свежий сыр, творог; т.е. кормилец). Всех вместе предков до седьмого колена называли «аиджкин абукан»[96], что соответствует понятию аудаг (джын) – покровительствующий  роду(абогъ).
      А теперь вновь обратимся к манускрипту XVII в. «Шара Туджи». С современного монгольского языка название этого источника переводится как «желтая история» (шар тууж).  С осетинского языка «Шара Туджи» объясняется как место, где собираются люди, связанные между собой кровными узами и общими задачами своего рода (шара – под крышей;  туджы  – крови, т.е. Шара Туджы  – родословная), находящиеся под крышей людей одной крови, под кровлей предков. И это родство являлось  определяющим. Действительно, этот средневековый источник подробно излагает генеалогию рода Чингис-хана, прослеживая ее до XVII в. в деяниях его и его потомков. Знание родословной, живая память об ушедших не только обязывали монголов соответствовать когда-то установленным правилам, но и помогали сохранять расовую чистоту рода.
      Другой важной предпосылкой сохранения расовой чистоты монгольского этноса к началу завоевательных походов Чингис-хана являлась древняя традиция заключения брачных союзов только между определенными родами. При этом такой союз, брачный сговор средневековые монголы называли «белге»[97] (балга – встреча,  то,  чего сильно желаешь). Монголы знали о том, что в результате браков с представителями племен, имеющих азиатскую внешность, происходит подавление рецессивных генов (светлый цвет глаз и волос, светлая кожа, разрез глаз без  эпикантуса, высокий рост), поэтому заключали брачные союзы с теми племенами, происхождение которых было хорошо известно.  Предпочтение отдавалось племенам меркит, татар, хонхират, джалаир,  кераит и некоторым другим. Так, главные жены Кабул-хана, Чингис-хана, Джочи, Чагатая, Хубилая  были из племени  хонхират[98] (хонх – гора, ирад – калым; гора калыма). Получается, что существовала традиция у племен бурджигин и хонхират обмениваться женихами и невестами:

«Мы, Унгиратское племя,
С древних времен знамениты, 
Красою и статностью дев от жены-унгиратки.
Брани не любим, но дев своих милых
К вашим ханам в подруги везем»[99]. 

Чтобы сосватать Борте (бор (та) – рыжая), будущую жену Чингис-хана, Есугей вынужден был везти своего сына за несколько кочевий, а ведь по тем временам дальние поездки были довольно опасными.
      Однако описание нравов тех, кто относил себя к монголам в порядке подражания лидирующему этносу, но не был этническим монголом, мы встречаем вновь у Плано Карпини: «…и они могут сочетаться браками со всеми вообще родственницами, за исключением матери, дочери и сестры от той же матери. На сестрах же только по отцу, а также на женах отца после его смерти они могут жениться. А на жене брата другой брат, младший, после смерти первого или иной младший из родства обязан даже жениться. Всех остальных женщин они берут в жены без всякого различия и покупают их у их родителей очень дорого. По смерти мужей жены нелегко вступают во второй брак, разве только кто пожелает взять в жены свою мачеху»[100].
      В вопросах повторного брака женщины  монголов Чингис-хана были совершенно не категоричны. По летописи создается впечатление, что, за редким исключением, после смерти мужа всегда их вторично выдавали замуж и они рожали детей. Очевидно, женщин, на которых следовало жениться, было мало. Так дочь Хулагу Тудучег сначала была замужем за Тенгис-гургеном (гургин – статный, стройный), потом за Суламишем, а потом за Чечек-гургеном. Дети, рожденные от первых жен, имели особые права. После смерти их отца им полагалось все его состояние, причем младший сын наследовал львиную долю отцовского имущества. Так, младший Тула при жизни Чингис-хана получил не только удел, которым был наделен каждый из его братьев, но и основной удел отца. Из 129 тысяч войска 101 тысяча досталась ему (в  осетинской традиции тоже именно младший сын остается в родительском доме). Положение первых жен у  монголов было исключительным. Они присутствовали на Хурилтае, сопровождали своих мужей в походах, скакали на лошадях, владели оружием и, при случае, могли защитить своих близких. После смерти главы семьи супруга могла возглавить род. Так, оставшись без мужа, кераитка Сорхахтани возглавила империю, а вдова Угедея Туракина в течение шести лет занимала престол. Одна из родственниц Угедея Уркенэ самостоятельно управлялась с улусом, не желая выходить повторно замуж, за что и получила прозвище от Угедея «бери»[101] (бери – инок, монах). Супруга самого Чингис-хана Борте была лучшей его советчицей, многие свои решения он принял под ее влиянием.
      Приходя в новую семью, женщина приносила с собой приданое. Размер его соответствовал социальному статусу семьи невесты. Соболья шуба Борте, переданная ей матерью Цотан (цот —  потомство, поколение, ан – быть, состоять) в качестве приданого, позволила Чингис-хану установить более крепкие связи с главой кераитов Ван-ханом, которому эту шубу преподнесли. Женившись на дочери государя тангутов, Чингис-хан сам определил подарок на память  – саукат. Монголисты не знают, как перевести это слово. Но сау кат – черный навес. И он его получил. Тангуты славились своими черными кибитками, навес которых был сделан из шерсти черных яков. Однако и монголы Чингис-хана предпочитали черные кибитки, а сбоку у кибитки устраивали хранилище величиной с сундук, который покрывали «черным войлоком, пропитанным салом или овечьим молоком, чтобы нельзя было проникнуть дождю, и такой ящик равным образом украшают они пестроткаными или пуховыми материями. В такие сундуки они кладут всю свою утварь и сокровища, а потом крепко привязывают их к высоким повозкам, которые тянут верблюды, чтобы можно было таким образом перевозить эти ящики и через реки»[102].
      С идеей супружества в средневековом монгольском обществе связана еще одна традиция, которая до сих пор не нашла правильного отражения в современной монголистике. Ее объяснение таится в наиболее часто встречающемся в письменных артефактах слове «хан». В летописи оно звучит как «каан». Согласно толковым словарям В.И.Даля, Д.Н.Ушакова, С.И.Ожегова, Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона, понятие «хан» – тюрко-монгольский титул феодального правителя. Слово объясняют, но не переводят! А  летопись Рашид-ад-Дина буквально пестрит от обилия каанов (ханов), встречающихся на каждой странице. Любопытным является и тот факт, что не все сыновья племенных вождей имели этот титул. Подобная дискриминация  собственных детей и от первых жен, и от последующих, наталкивает  на мысль, что понятие «хан» изначально являлось чем-то иным и только потом приобрело ту эмоциональную окраску, которая известна сегодня. В осетинской практике женитьба невозможна на девушке, если у нее в роду есть родственные фамилии не только по линии отца, но и по линии матери. А их, как правило, бывает пять, семь и более с каждой стороны. По средневековым аланским законам (которые сохраняются сегодня в Осетии-Алании) в день свадьбы жениху не полагалось  быть дома. Это противоречило свадебному этикету. В течение нескольких дней юноша находился  в доме своего кухылхацага, который по отношению к нему назывался «фысым» (наставник, хозяин ночлега), а по отношению к фысыму жених назывался хъан (воспитанник). Каждый из женатых мужчин, упомянутых в летописи, был хъаном по отношению к своему фысыму, поэтому к личному имени прибавлялось это слово: Кабул-хан, Хубилай-хан, Хамбагай-хан и пр. А когда к имени не прилагалось  слово хъан, то это, чаще всего,  означало, что мужчина еще не был женат или не имел сыновей. Таким образом, слово хъан (каан, хан) отражало в судьбе мужчины, особенно если у него рождался сын – будущий воин, некий этап зрелости, жизненной мудрости. Именно в этом заключался истинный первоначальный смысл термина «хан», а также его наличие (либо отсутствие) рядом с мужским именем.
      Подведем итог. Когда речь идет о средневековых монголах, недостает ясности по многим вопросам и, прежде всего, по вопросу «двоякого смысла» этнических названий племен, о котором говорил Л.Гумилев. Если не определиться с тем, для какой группы племен наименование «монголы» являлось этническим самоназванием, придется постоянно пояснять, о каких именно монголах идет речь, – потомках скифо-алан или всех остальных, кардинально отличавшихся от потомков Алан-хоа. Назрела необходимость четкой дифференциации двух разных этносов, вошедших в мировую историю под одним и тем же названием «монголы». Думается, что в основу предварительной дифференциации групп племен могут быть положены, прежде всего, антропологические признаки и язык, на котором говорили монголы, тем более что материал, представленный в предыдущих разделах, позволяет сделать такие выводы. Конечно, могут и должны быть приведены и другие, не менее веские доказательства этнической общности монголов Чингис-хана, но о них речь пойдет в следующих разделах и главах данной книги.
      А пока, основываясь на предыдущем материале исследования, можно сказать, что народы, которые в XIII в. носили общее название «монголы», подразделялись, не смешиваясь, на две большие группы племен:
      – первая группа, в которую входили племена европеоидного типа, – высокие, светловолосые, светлокожие, часто голубоглазые, имевшие общего предка – прародительницу Алан-хоа; следовавшие строгой традиции супружества с использованием знания родословной для поддержания расовой чистоты потомства; говорившие на одном скифо-аланском языке. Для этой группы племен термин «монголы» являлся древним этническим самоназванием, заключающим в себе глубокую объединяющую идею – «в единстве – сила»; эти племена мы станем называть «светлыми» монголами, потому что именно они были этническими монголами, теми, кого мы называем средневековыми монголами Чингис-хана;
      – вторая группа, имевшая монголоидный тип внешности, – невысокие, смуглые, черноволосые, с узким разрезом темных глаз; состоявшая из племен, различных по происхождению и языку общения, легко вступавшая в брачные отношения с представителями других этнических групп; объединенная не на основе этнической общности, а исходя из политической и экономической целесообразности исторического момента; принявшая название «монголы» в порядке самовосхваления и подражания первой, пассионарной группе. Их мы будем называть в дальнейшем повествовании «темными» монголами.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

P.S. к сожалению невозможно адаптировать звук осетинского языка "ае", поэтому приходится заменять его просто буквой "а"


ПРИМЕЧАНИЯ

К ВВЕДЕНИЮ

1 Баранов П.А., Воронцов А.В.Шевченко С.В. Обществознание: полный справочник. М., 2010. С. 319.
2 Таказов Ф.М. Дигорско-русский словарь. Владикавказ. 2003. 734 – с.
    http://www.iriston.com/

К ГЛАВЕ I

1 Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Пер. Л.А.Хетагурова. ред. и прим. проф.  А.А.Семенова.   М.; Л., Изд. АН.  1952. Т. 1.  Кн. 1. С.93.
2 Рашид-ад-Дин. Т.1. Кн.1. С. 107.
3 Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Пер. О.И.Смирновой, ред. проф. А.А.Семенова. М.- Л., Изд. АН СССР.   1952. Т.1. Кн. 2. С. 54.
4 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С. 132.
5 там же.  С.168.
6 там же. С.122.
7 там же. С.102 – 103.
8 там же. С. 103.
9 Васильев В.П. Вопросы и сомнения. // Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. общ. 1890. IV. 3 – 4.  С.379.
10  Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С. 154.
11  Иоанн де Плано Карпини. История монгалов., Гильом де Рубрук. Путешествия в восточные страны. Пер. и прим. А.И.Малеина. С.- П., Изд. А.С.Суворина. 1911. С. 65.
12 Иоанн де Плано Карпини. Гл 5. § I. С. 16.
13 там же. С. 16.
14 там же. С. 16.
15 Гильом де Рубрук. Гл XVIII. С. 92.
16 Средневековая культура Центральной Азии. Письменные источники. РАН. Улан-Удэ.1995. С. 47.
17 Владимирцов Б.Я. Работы по истории и этнографии монгольских народов. М., Восточная литература. 2002.  C. 145.
18 Гильом де Рубрук. Гл. II. С. 69 –7 1.
19 Владимирцов Б.Я. С. 147
20 Геродот. Мельпомена. Книга четвертая. Пер. и прим. Г.А.Стратановского. Владикавказ, 1991. С. 17.
21 Рашид-ад-Дин. Т. 1.Кн. 1. С.175.
22 Гильом де Рубрук. Гл XXV. С. 105.
23 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 29.
24  Рашид-ад-Дин. Т. 1.Кн. 1. С.121.
25  Рашид-ад-Дин. Т. 1.Кн. 2. С.163.
26 там же. С. 86.
27 Сокр. Ск. § 8.
28 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 40.
29  там же.   С. 9.
30 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С.154.
31 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 8.
32 Вернадский Г.В. Монголы и Русь. Тверь: Леан, Москва: Аграф, 1997. С 19.
33 Сокр. Ск. § 8.
34 там же. § 8-9.
35 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 9.
36 Сокр. Ск. § 1.
37 там же.  § 7.
38 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С.80.
39 Сокр. Ск. § 1.
40 там же.  § 2.
41 там же.  § 2.
42 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 10.
43 Сокр. Ск. § 3.
44 там же. § 3.
45 там же.  § 4.
46 там же.  § 18.
47 там же.  § 21.
48 там же.  § 27.
49 там же.  § 30.
50 там же.  § 19.
51 там же.  § 38.
52 там же.  § 40.
53 там же.  § 43.
54 там же.  § 41.
55 там же.  § 17 (ЮШ).
56 там же.  § 75.
57 там же.  § 75-76
58 Владимирцов Б.Я. С. 148.
59 Рашид-ад-Дин. Т.1. Кн. 2. С. 51.
60 Рашид-ад-Дин. Т.1. Кн.1. С.170.
61 Сокр. Ск. §56.
62 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 27.
63 Сокр. Ск. §47.
64 Харт Г. Венецианец Марко Поло. Пер. Н.В.Банникова. М.,1956. С. 40.
65 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С.155.
66Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 48.
67 Владимирцов Б.Я. С. 207.
68 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С. 155.
69 там же. С.195.
70 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 43.
71 Рашид-ад-Дин. Т. 1.Кн. 1. С. 156. сноска 1.
72 Рашид-ад-Дин.  Т. 1. Кн. 2. С. 119.
73 Иоанн де Плано Карпини. Гл.2. §1. С. 4 – 5.
74 Рашид-ад-Дин. Т.1. Кн. 2. С. 56.
75 Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., Астрель. 2014. С. 413.
76 Мэн-да бэй-лу. Полное описание монголо-татар. Пер. Н.Ц.Мункуева. М., Наука. 1975. С. 48.
77 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 52.
78 Гильом де Рубрук.  Гл. XXI. С. 98.
79 там же. Гл. XXXIII. С. 119.
80 Джованни дель Плано Карпини. История монгалов, Гильом де Рубрук. Путешествия в восточные страны, Книга Марко Поло. Пер. И.М.Минаева. М., Мысль, 1997. Гл.LXXXII.
81 Рашид-ад-Дин. Сборник летописей.  Пер. Ю.П.Верховского. ред. проф. И.П.Петрушевского. М.; Л., Изд. АН СССР. 1960. Т. 2. С. 153.
82 ОНИИ ИФЭ. Марцеллин А. История. Ф. 1, Д. 1379, Л. 54.
83 Лукиан, Избранное. М., 1962.  С. 52.
84 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С. 159.
85 Сокр. Ск. § 44.
86 Рашид-ад-Дин. Т. 1.Кн. 1. С.153 – 154.
87 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 13.
88 там же. С. 17.
89 там же. С. 21.
90 там же.  С. 27.
91 там же. С. 27.
92 там же.  С. 64.
93 Средневековая культура Центральной Азии. Письменные источники. РАН. Улан-Удэ.1995. С. 45
94 Рашид-ад-Дин. Т.1. Кн. 2. С. 64.
95 там же. С. 63. Сн. 2.
96 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 64.
97 Владимирцов Б.Я. С.352.
98 Сокр.Ск. § 61.
99 там же. § 64.
100 Иоанн де Плано Карпини.  Гл. 2. § II. С. 5.
101 Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С. 199.
102 Рубрук. Гл. II. С. 69 - 70.