Начало здесь:
http://www.proza.ru/2015/02/23/1962
Продолжение здесь:
http://www.proza.ru/2017/02/01/1560
– Вы, у меня, на дембель пойдете самыми последними! – Эти слова, наш командир роты старший лейтенант Ветвицкий, говорил мне и моему другу Саше Палатову чуть ли не с первого дня нашей службы под его началом. Причем часто, он конкретизировал сроки, называя в лучшем случае конец лета, а в худшем, позднюю осень.
Собственно все наши похождения после, которых произносились эти слова, мною рассказаны, и я не буду повторяться, пересказывая их вновь.
Скажу только что по мере приближения срока нашей демобилизации, перспектива вернуться к гражданской жизни даже в конце августа, при том, что призывались мы на службу в СА в конце мая все больше и больше вгоняли нас в уныние.
Правда параллельно наши неуёмная энергия и буйная фантазия активизировались, ища способы как избежать исполнения обещаний командира.
К примеру, мы мечтали совершить подвиг, после которого командиру роты ничего не оставалось делать, как чествовать героев, и исполнять все их желания. К счастью, как я теперь понимаю, ни природных, ни техногенных катастроф, где бы нам удалось отличиться, не произошло, а мы не стали ничего подобного организовывать, хотя соблазн у нас обеих был, каюсь.
У нас созрел другой план, мы написали рапорты с просьбой перевести нас, для прохождения дальнейшей воинской службы в другую роту, рассудив, что из неё наша демобилизация произойдет по обычным правилам, и даже при самом плохом раскладе, к середине июня мы окажемся дома. История их написания с поиском вначале правильных образцов, а затем убедительных мотивировок сама по себе достаточна длина и комична. Мы несколько раз ходили в штаб, консультироваться, приставали к комсоргу роты с расспросами. Но когда мы всё-таки справились с этим, вручать свои сочинения непосредственно командиру части мы больше не пытались, помня все предыдущие наши попытки общения с ним непосредственно, как и последнее предупреждение его – отправить нас для понимания службы, в дисциплинарный батальон при следующем обращении к нему, причем без разницы по какому вопросу. Мы попробовали оставить рапорта дежурному офицеру в штабе для передачи командиру части, но тот не взял у нас эти заявления, посоветовав нести их своему командиру роты.
– Так положено, – сказал он – подавать рапорта по инстанции.
На следующий день, мы еще раз повторили свою попытку с другим дежурным по штабу и вновь безрезультатно. Он посоветовал то же самое что и предыдущий дежурный.
Несколько дней, у нас с другом шли споры, как же нам поступить. Я настаивал идти с рапортами к командиру роты, прямо сейчас, а Сашка, предлагал подождать более благоприятных обстоятельств. При этом, он даже не мог конкретно, объяснить что вдруг может измениться в нашей службе в благоприятном направлении.
– Ты, просто трусишь! – Наконец, использовал я самый главный свой аргумент в спорах с другом, до этого случая, по крайней мере, он неизменно срабатывал.
– Вот еще, – не согласился со мной Саша, – это не трусость, а тактика, разумная осторожность. Но если ты настаиваешь, пошли! В конце концов, нам нечего терять кроме своих оков.
На что я сказал одобрительно:
– Я слышу речь не мальчика, но мужа.
Чехарда армейских дел, несколько дней, не позволяла нам выбрать нужный момент. Да и выражение лица, у офицера всегда, когда мы его видели, за это время не предвещало ничего хорошего, оно было мрачно и озабоченно в лучших случаях, а порой даже откровенно злобно.
Но однажды в воскресный день, только вернувшись из столовой в обед, мы сразу направились в Ленинскую комнату, собираясь сразиться в морской бой, тихого часа в Советской армии предусмотрено не было.
Проходя по коридору мимо канцелярии, так в ротах называли кабинет командира роты, мы услышали жизнерадостный голос ротного, скорее всего он, разговаривал по телефону с людьми не из этого, армейского мира. Ни разу никто из нас не видел его смеющимся, не со своими сослуживцами офицерами ни тем более военнослужащими рядового и сержантского состава. Самое большее, что позволяла его сдержанная натура, слегка улыбаться. В роте, такой милости удосуживались иногда, кроме офицеров, только старшина роты, да комсорг, земляк офицера младший сержант Загорулько. А сейчас, хоть смысл речи не улавливался из–за закрытой двери, интонация голоса при разговоре, прерываемого тем более, несколько раз раскатами хохота, однозначно указывали – у ротного хорошее расположение духа. Мы переглянулись и я сказал:
– Давай Санек, жми за рапортами, а я покараулю, чтобы ротный не ушел.
Как я его собирался удерживать, я не думал, не вызвало это вопросов и у моего друга, он побежал к нашей общей прикроватной тумбочке.
Разговор вскоре, за дверью, прекратился, и при возвращении моего товарища, я достаточно решительно постучал в дверь костяшками пальцев.
– Заходите! – Прозвучало за дверью приглушенное приглашение, и мы вошли в кабинет, закрыв за собой тут же двери.
Ветвицкий как я и предполагал, был один, и сидел на своем обычном месте. На рукаве его кителя красовалась красного цвета повязка с надписью: – «Дежурный по части», сразу объясняющая причину нахождение офицера на службе в выходной день. На столе перед ним лежала кипа канцелярских папок со скоросшивателями, набитых под завязку, документами. Верхняя была открыта, офицер то ли изучал ее содержимое, то ли искал нужную ему бумагу. Стрельнув по нам взглядом поверх круглых очков, водруженных на нос, он вновь направил в нее взор, переворачивая при этом подшитые листы различного размера.
– Товарищ, старший лейтенант! – сказал я первый, стоя по стойке смирно. – Рядовой Ветров, разрешите обратиться!
А мой друг следом произнес:
– Рядовой Палатов.
Вот этот визит к командиру роты, мы репетировали уже неоднократно, а такое обращение придумали сами, посчитав, что именно оно полностью соответствует уставным требованиям.
– Ну, обращайтесь! – Сказал офицер, отрываясь от своих дел и морщась глядя на нас как от зубной боли. – Какой цирковой номер вы еще придумали?
– Мы просим перевести нас, – сказал я, едва не задыхаясь от волнения, – для прохождения оставшейся части службы в другую роту.
– Вот даже как? – Ветвицкий припустил очки и, глядя на нас поверх их спросил. – Это, с какого такого перепугу, я должен так поступить?
– Мы указали причину в своих рапортах! – Я протянул командиру, листы. Он взял их, и вернув очки на место, быстро пробежал глазами оба листа и сказал:
– Не убедительное основание: – «По причине не приязненного отношения ко мне командира роты, старшего лейтенанта Ветвицкого», его нет.
Тяжелым взглядом он смотрел на нас, и я не нашелся сразу что ответить, а Саша даже и не пытался искать возражения, как он мне потом признался, по причине полной деморализации.
– А вот вопросы, лишние, пусти я ваши рапорта по инстанции, появятся у вышестоящих командиров. А они мне к чему?
Мы опять промолчали. И тогда, выждав пару минут, командир стал рвать листы с нашими рапортами. Делал он это неспешно и спокойно, сначала разорвал пополам, сложил вместе полученные половинки, порвал и те, и вновь сложил в одну стопочку листочки из обеих рук.
Так он делал до тех пор, пока одну из получивших в очередной раз стопочку порванной бумаги его пальцы не смогли разорвать, такая она получилась толстая. Тогда он оправил ее в не видную нам урну, стоящую за столом.
– Подумайте, лучше как вам дослужить оставшиеся месяцы, не портя себе и своим командирам нервные системы! – Сказал он на удивление спокойно. – Идите уже! – Он махнул рукой и уткнулся в свои папки. Настроение у командира роты в этот день и правда было хорошее, в противном случае мы услышали бы совершенно другие слова, сказанные иным тоном.
– Мы вынуждены будем, – тут только прорвало меня, – обратиться с данным вопросом к командиру части!
Канцеляризмы так и лезли из меня, и, наверное, от них Ветвицкий усмехнулся:
– Ничего не поняли! – Сказал он разочарованно и другим, суровым тоном добавил:
– Поступайте, как считаете нужным. – Пауза. – Свободны, воины!
Оказавшись вне кабинета, командира роты, и удалившись от него достаточно далеко мой друг осмелел до того что произнес
– Солдафон! – Чем несказанно порадовал меня, в кабинете Саша выглядел совершенно невменяемым, и я, грешным делом опасался как бы пережитые волнения не повлияли на психическое здоровье моего друга. – Что все, опускаем руки, забиваемся в уголок и ждем августа?»
– Да никогда в жизни! – Ответил я. – Сейчас восстанавливаем рапорты, и на неделе пойдем опять в штаб….
– Но…. – Попытался возразить мне, Саша,
– Ходили уже, скажешь? – Прервал я его, моя неуемная натура не желала, задерживаться на службе больше положенного срока, и жаждала действий, чтобы избежать подобного. – Но теперь мы все сделали, как положено, мы не смогли вручить рапорта командиру роты, мы все объясним, и у нас возьмут рапорта! Должны взять! – последние слова, я добавил, вновь вспомнив, чем заканчивались все предыдущие наши попытки, общаться с командованием части минуя командира роты. – Пошли в Ленинскую комнату.
Едва, мы закончили писать свои новые рапорта, высунув языки от усердия, к нам за стол подсел Загорулько. Причем зайдя в Ленинскую комнату, он направился сразу к нам, чем в очередной раз подтвердил слухи, что все «душевные разговоры», его с товарищами по службе, не что иное как выведывание настроений их по заданию командира роты.
Вот и сейчас, – он пришел он узнать о дальнейших наших планах, перевода в другую роту, решил я и успел шепнуть другу:
– Не трепись лишнего! – Впрочем, что лишнее, а что в самый раз я пока и сам не знал, но надеялся по ходу дела разбираться, а напутствие другу, не помешает.
Андрей – наш комсорг и мой тезка, - поздоровался с нами за руку и присел на один из свободных за нашим столом стульев.
– Как дела? – Спросил он.
– Да нормально! – Ответил я за двоих.
– Дома все в порядке? – Опять спросил комсорг.
– И дома все более-менее! – Ответил я, молчание Сашки устраивало Загорулько.
Я не верил в искренность сидящего перед нами парня, не понимал и презирал его, считая что все поступки того диктуются исключительно карьерными соображениями. Он делал так чтобы соответствовать своей освобожденной должности, которая подразумевала совершенно другую службу, чем у всех остальных его сослуживцев. К примеру, он не ходил на работы и в наряды, отсутствовал на большинстве построений и поверок, часто уезжал на много дней из расположения части на неведомые комсомольские и партийные мероприятия.
Собственно я и сам не был искренним, принимая вот эти игры: – «Комсомольский вожак беседует с воинами своей роты!», картинка достойная журнала «Комсомольская жизнь» или выпуска «Боевого листка». Но тем правилам, следовало большинство моих соотечественников в те годы….
– Я видел, вы от командира роты вышли…. – Долго не стал ходить вокруг да около комсорг, а попытался повернуть разговор в нужное ему русло.
Я уже к тому времени понял, что играть в секретность не имеет сейчас никакого смысла. Напротив, мы сможем узнать что-нибудь полезное для себя от трущегося целыми днями в штабе парня.
Поэтому я протянул комсоргу наши рапорта, и рассказал о недавнем разговоре с командиром роты.
– Не ходите, никуда, – убежденно сказал нам комсорг, – старший лейтенант Ветвицкий, сам недавно подал рапорт, с просьбой вернуть ему прежнюю должность. Вы же знаете его историю?
– Да очень поверхностно! – Ответил я.
– Он, будучи начальником штаба, одной из воинских частей, оформлял документы…. – Комсорг задумался, и решил не болтать лишнего. – В общем. У него появилась возможность уйти на повышение….– Он вновь сделал паузу, и добавил: – Или на увольнение из армии….
– Ого, – сказал мой друг, а я промолчал, хотя вопросы так и вертелись у меня на языке. Я уже научился выслушивать собеседника до конца, часто хватало услышанного, чтобы не задавать больше вопросов.
– До весны, я думаю так или иначе Ветвицкого в роте не будет. А ваш рапорт может навредить и Ветвицкому и вам.
– Ты же говоришь уволиться по любому на гражданку?
– А разбирательства по вашим рапортам могут затянуть увольнение.
– А узнал я это все в штабе, там у меня и землячка работает, через нее все бумаги проходят, в отделах пара срочников сидят, тот слово скажет, другой…. А главное, мы знаем от самого командира роты, он ведь ничего не скрывает, от нас сержантов, просто до вас мало что доходит. – Комсорг ответил на последний мой вопрос, хоть он и не прозвучал.
Получалось, лучшее наше действие в помощи самим себе – полное бездействие. Так мы, в конце концов, решили с моим другом, припрятав, тем не менее, рапорта.
– В дембельские альбомы вклеим, если они не понадобятся – на память. – Постановили мы.
Между тем события развивались так, что однажды в декабре, наши рапорта вновь оказались востребованными.
На одном из утренних построений заместитель командира роты по политчасти старший лейтенант Кулаков, объявил, что он несколько дней будет исполнять обязанности командира роты.
– Командир роты взял отпуск по семейным обстоятельствам! – Ответил он на заданный кем-то совершенно не по уставу вопрос, что случилось с командиром.
– Ага, – прокомментировали, вновь из строя, – небось, зайцев тропит, самое время – снежок каждую ночь выпадает, и мороз не сильный.
– Прекратить разговорчики в строю! – не стал развивать тему новый командир и стал говорить о другом.
– Блин, – услышал я тут же, шепот друга, – он стоял в строю всегда за мной, – это наш шанс, давай Кулакову рапорт отдадим….Там еще неизвестно, уйдет, не уйдет наш валет из части…. А если нет? А и уйдет, не велика беда, из другой роты на дембель пойдем!
– Точно, – поддержал я друга, – из этой роты, мы можем не на дембель, отправиться, а в дисбат загреметь!
Я, услышав новость об отпуске нашего командира, сразу стал думать о еще одной попытке перейти в другую роту, но колебался, предложение же друга сделало правильность такого решения очевидным, я искренне считал, что совместно с другом принятые решения, не могут быть ошибочными. Между тем прозвучала команда:
– Разойтись, через десять минут выходи строиться на улицу для следования на работу!
Одевшись за пару минут и не сворачивая в курилку в конце казармы, как делали всегда со своими рапортами, извлеченными из нашей общей пред кроватной тумбочки мы решительно подошли к двери канцелярии, так обозначался на табличке кабинет командира роты, и чуть потоптавшись перед ним робко постучались. Если быть точным, постучался я.
– Да, – послышался приглушенный дверью возглас, – войдите!
Я решительно открыл дверь и сделал шаг в кабинет, отступил в сторону давая возможность войти и другу, а когда тот закрыл дверь попытался произнести необходимые для такого случая, по моим представлениям о воинском уставе, слова:
– Товарищ старший лейтенант…
Кулаков стоял в левом от двери углу, перед вешалкой с которой он уже снял шинель и сейчас при нас одевал её на себя.
– Замолчи! – Прервал мой доклад, замполит. – Тоже мне знаток, устава. Лучше, очень, коротко, расскажи, Ветров, зачем вы приперлись ко мне?
Мне не понравился такой прием, но делать было нечего, я протянул офицеру два листочка в клеточку, вырванные из ученической тетрадки какие имелись у любого солдата, несущего действительную воинскую службу, на листах из них писались письма на гражданку.
– Мы просим перевести нас в другую роту!
Кулаков продолжал одеваться, не проявляя не какого интереса к нашим рапортам.
– Вопреки вашей договоренности с командиром роты? – спросил он, надевая шапку и поправляя её глядя в небольшой осколок зеркала вмурованного в стенку сбоку от вешалки, как раз на уровне лица Кулакова….
– Никак нет. – Возразил я. – Никакой договоренности не было, он просто порвал наши рапорта. А вот теперь, мы хотим вручить их не заинтересованному лицу.
Кулаков казалось, мгновенье раздумывал, затем, взял наши рапорта, положил их на стол, не читая, и просто выдавил нас из кабинета, своим массивным телом наступая и толкнув рукой дверь над нашими головами со словами:
– Все, идите на построение, я без командира роты ход вашим писулькам давать, не намерен.
С нами Кулаков не стал выходить, а закрыл дверь за нашими спинами, когда мы вышли.
Мы чувствовали себя очень скверно, и видимо выглядели соответственно. Проходивший мимо нас по направлению в выходу старшина, приостановился и усмехнувшись, спросил:
– Что пиз…ей получили?– И тут же сделав сочувственным лицо добавил. – Не берите в голову, скоро дембель!
Он направился к выходу по коридорчику от спальни, вначале которого стояли мы у кабинета командира роты. Напротив его располагался кабинет замполита, дальше гладильная комната, еще дальше комнатка сапожника. А по стороне канцелярии, находилась еще открытая дверь ротной каптерки, из неё как раз выходила группа бойцов, которая приостановилась, пропуская старшину. Тот миновав их вдруг замер едва не налетев на резко распахнувшеюся от сильного удара, с противоположной стороны, очень похожий на пинок ногой, входную дверь и мы еще не видя вошедшего услышали сказанную им голосом командира роты фразу:
– Б…дь, нет в жизни счастья!
И тут же произнесенные подобострастным тоном, совершенно не свойственным суровому старшине слова:
– Товарищ старший лейтенант? – одновременно он отскочил в сторону, вжимаясь спиной в стену, с лицом полным ужаса. Бойцов же, только что уступивших дорогу старшине, и закрывающих нам собой, часть картины впереди, будто засосало в открытую дверь за их спинами, после чего она резво захлопнулась. И, о…. ужас, мы оказались вдвоем с Сашей Палатовым перед двигающимся прямо на нас, командиром роты старшим лейтенантом Ветвицким.
Каждый приход его в роту вызывал в любые времена некую опаску у личного состава её. Народ разбегался, если имел такую возможность. В роте оставались лишь дневальный у тумбочки при входе, который не мог согласно уставу ни под каким соусом покинуть свой пост, да дежурный по роте. Первый обреченно тянулся по стойке смирно и ел глазами командира, при любом его появлении, чтобы у того не возникал повод придраться к нему что впрочем редко помогало. А второй прятался в ближайших проходах между кроватями, чтобы на глаза командиру не лезть лишний раз, но по первому требованию оказаться рядом.
А сейчас командир заходил в роту закрытый полностью белым маскировочным халатом, от середины огромных серых валенок внизу, макушку закрывал капюшон. В одной руке он держал ружье, причем за цевье, указательный палец, правда, не лежал на спусковом крючке, а во второй две половинки сломанной лыжи.
Страх парализовал нас, но я видел, все же, как за спиной у приближающего к нам офицера выскочил на улицу старшина, и следом за ним не давая ей закрыться, стали выскакивать наши сослуживцы, начинающие выбегать во множестве из каждой двери, как только офицер с ружьем наперевес миновал ее. Некоторые из них даже не были толком одеты, а держали бушлаты, а то и вместе с шапками в руках. Солдат было много, и они спешили, от этого во входных дверях образовалась не большая давка, из стремящихся убежать от предполагаемой опасности людей.
В тот момент, когда между нами и офицером-охотником оставалось не больше двух метров, дверь в кабинете распахнулась, и из нее вышел с озабоченным лицом, полностью одетый старший лейтенант Кулаков. В одной руке он держал большой ключ наизготовку, а другой, зажимал кожаные перчатки вместе с листами, которые мы только что отдали ему.
Кулаков сразу же увидел нас и заметно обрадовался, он сделал шаг в нашу сторону, не замечая, приостановившегося чтобы не столкнуться с ним ротного, тот оказался почти сзади выходящего из двери офицера.
– Заберите, к лешему ваши рапорта! – Сказал Кулаков, протягивая нам руку с листами, одновременно другой рукой, убрав из нее перчатки. – Сами к командиру ищите подходы!
Ветвицкий тут же выхватил листы, освободив руку, прижав лыжу, к груди рукой держащей ружье, не дав нам возможности что-либо сделать.
– Что еще за рапорта? – Грозно спросил он, и направил ствол ружья в открытую дверь канцелярии, касаясь им при этом замершего замполита.
– Зашли, быстро! – Скомандовал он, не отрывая от нас взгляда.
Мы замешкались с выполнением его приказа, очень хотелось бежать прочь от возможной предстоящей расправы. Направление для этого оставалось одно, назад в казарму. Примерно стометровка до конца взлетки, шесть метров направо, дверь в умывальник, а в нем заветный выход на улицу.
Глядя в сторону возможного спасения мы успели увидеть как множество наших сослуживцев только что спешащих на построение, но увидевших столь необычный приход командира роты, разворачивались и неслись назад, по тому самому пути, которым могли воспользоваться и мы с моим другом, увлекая за собой встречных воинов по всей длине казармы. Это стадное бегство началось и завершилось на наших глазах. Казарма мигом опустела, и лишь в конце ее перед дверью в умывальник, образовалась пробка из спешащих вырваться на улицу людей. Мы правда видели лишь головы над двухъярусными кроватями в дальнем углу спальни.
– В канцелярию, вошли, быстро! – Сказал вновь командир роты, еще более суровым тоном, поводя одновременно стволами ружья в нашу сторону и резко направляя их опять в открытую дверь.
Теперь мы повиновались, сделали шаг внутрь кабинета, в котором пока никого не было, и замерли в стойке смирно, но ненадолго. Два почти одновременных толчка стволами ружья в наши спины откинули нас в глубину кабинета. Мы загородили дорогу в кабинет командиру, и он в бешенстве, так освободил себе путь.
Мы оба едва устояли на ногах, оказавшись в миг посредине кабинета. Ветвицкий войдя следом за нами, захлопнул дверь, оставив Кулакова в коридоре.
– Вы что, ****ь, нормального языка не понимаете! – Грозно спросил он, когда мы полностью восстановили равновесие и повернулись в его сторону. – Я же вам все объяснил, сопите тихонько в две дырочки и не рыпайтесь. Что за х…ю вы творите?
– Товарищ старший лейтенант, – вдруг услышал я с ужасом свой голос, он лился из меня как будто помимо моей воли, – держите себя в руках, вы офицер Советской армии, а не царский сатрап Слива или Рафальский, а мы советские воины, и рукоприкладства терпеть не будем!
– Куприна начитался, твою мать…
Ветвицкий, несколько мгновений сверлил нас полным гнева взглядом, а затем сделал шаг в сторону окна слева от стула, за которым он всегда сидел за своим столом.
– Б…ь, от греха подальше! – сказал он и сунул стволы ружья, которое так и не выпускал еще из рук, хотя сломанная лыжа, лежала уже на его столе, в слегка приоткрытую небольшую форточку в верхнем дальнем от нас углу оконца. Почти одновременно раздался звон разбитого стекла, удар передней створки по находящейся на улице второй, и два выстрела, прозвучавшие один за другим.
Мы сжались от ужаса, а в кабинет ворвались Кулаков, молоденький лейтенант, срочной службы призванный в армию после окончания института с военной кафедрой, старшина роты и комсорг, младший сержант Загорулько.
– Товарищ старший лейтенант, успокойтесь, все в порядке, – сказал сразу-же Кулаков, пытаясь мягким движением забрать из рук командира ружье, что ему не удалось сделать.
– Да ты что, за психа меня держишь? – Спросил тот, с возмущением, и тогда Кулаков повернулся к нам и сказал, не отпуская, тем не менее, ружья. – Давайте Ветров и Палатов в строй, а ты старшина отведи роту на работу. Мы тут сами управимся!
– А чё, я-то! – Недовольно спросил старшина, несмотря на драматичность момента, он был в своем репертуаре. – В роте дел полно.
– Не куда твои дела не уйдут! – Настаивал Кулаков, давай, уводи роту, если не хочешь неприятностей.
– Ветров, Палатов, останьтесь! – Вновь возмутился Ветвицкий. – что это ты раскомандовался политрук вдруг? Давай веди роту, с этими воинами, я без тебя разберусь!
– На правах исполняющего обязанности командира роты, приказ подписан на три дня и ты о нем прекрасно знаешь.
Некоторое время офицеры хоть и молча, но яростно вырывали из рук друг друга ружье.
– Ты представляешь, как это видят наши подчиненные? – Спросил, наконец, Кулаков, и они замерли глядя, в глаза друг друга.
– Отпусти ружье! – Едва сдерживая ярость, произнес, Ветвицкий. – Исполняй свои служебные обязанности! – И заорал, вплотную приблизив свое лицо к лицу Кулакова. – Ну!
Кулаков, отпустил ружье, и скомандовал:
– Всем, покинуть помещение! Ветров, Палатов в строй, остальным выполнять свои обязанности!
Никого упрашивать не пришлось, все покинули вначале кабинет, оставив в нем только командира роты, а затем вышли на улицу. Сразу за входной дверью расположенной в середине торца казармы, на расчищенной от снега по ширине стены площадке и дороге в которую она переходила волновалась толпа людей в военной форме, совершенно не похожая на строй. Она состояла из множества групп обсуждающих видимо странный приход командира и устроенную им стрельбу.
Нас тут же обступили со всех сторон и стали задавать вопросы, о произошедшем. Конечно в первую очередь они предназначались офицерам, поэтому мы с Сашей просто отошли в сторону.
Между тем Кулаков не был склонен отвечать на вопросы, летящие со всех сторон.
- Рота, строиться! – Гаркнул он во все горло и народ за несколько минут выстроился на дороге напротив входа в роту.
- Равняйсь, смирно! – Командовал теперь старшина. – Товарищ старший лейтенант, личный состав третьей роты построен для следования на работу.
- Вольно! – Скомандовал Кулаков и сурово оглядев строй сказал. – Я вижу совершенно не адекватную реакцию военнослужащих, пусть и военных строителей на два выстрела охотничьего ружья. С чего бы это?
- Ничего себе: - «Два выстрела!», мы же не кабаны какие, с ружьем на нас ходить! – послышались реплики из строя.
- В похоронке, напишут: - «Погиб от рук командира роты!»
- В каждом патроне 48 дробинок, а нас здесь человек 100…. – Как всегда заговорил ротный правдолюб Харитон.
- Согласно утренней поверки. – Невозмутимо прервал речь Харитона старшина. – На работу сегодня идет 92 человека.
- Вот, - Удовлетворенно продолжал приводить свои доводы Харитон. – Каждому по одной дробине достанется! А если она попадет в жизненно важные органы, ее вполне хватит чтобы….
- Не неси глупости, рядовой Харитон, - прервал его Кулаков, - с чего это вдруг дробь должна попасть в кого либо? Командир роты, сломавший лыжу будучи на охоте, зашел на территорию части забыв разрядить ружье, а теперь сделал это, произведя выстрелы в воздух.
Раздался возмущенный гул множества людей.
- В воздух?
- Да вы посмотрите!
Строй заволновался едва, не распавшись, все поворачивались в одну сторону и показывали Кулакову на огромный плакат-стенд, возвышающий в небольшом отдалении от строя, на несколько метров вверх.
На нем на листах жести прибитых к деревянной раме, масляной краской был воспроизведен в увеличенном виде один из плакатов посвященных военно-патриотическому воспитанию советского воина, или шире говоря советского человека. В чем оно выражалось я не пойму до сих пор. Но в то время подобные плакаты встречались в любом уголке огромной страны СССР.
По верху прямоугольника с горизонтальными короткими сторонами развевались знамена армии, авиации и флота. Под ними к стороне ближней к роте, Ленин в полный рост, молодой и энергичный в черном костюме и кепке двигался вперед, к светлому будущему, обратив к нам своим потомкам мудрое и доброжелательное лицо.
На свободном поле справа от Ильича, сверху донизу размещалось одна из цитат классика, посвященного военному строительству. «Все что создано народом, должно быть надежно защищено! В.И.Ленин.»
И на этом великолепии, теперь появился огромный круг лишенный практически полностью какой-либо краски. Вместо нее поблескивал металл еще не испорченный ржавчиной. На плакате исчезла большая часть лица вдохновителя создания Советской Армии, козырек его кепки, треть флага ВВС, а также большая часть мудрого изречения. Подпись-псевдоним, классика, внизу, под изречением оставалась целой.
- Что случилось с плакатом? – Спросил возмущенно Кулаков, но тут же сник, поняв, в чем дело.
- Старший лейтенант Ветвицкий пришел поохотиться! – выкрикнул кто-то язвительно.
Теперь и мы с другом узнали последствия выстрелов, которым были свидетелями.
Наша рота была последним зданием на прямой дороге делящей территорию воинской части примерно пополам. Начиналась она от ворот КПП и проходила мимо столовой, небольшого скверика, и большого плаца с одной стороны, здания штаба и трех одинаковых похожих на длинные бараки рот с другой. Упиралась дорога в высокий плакат стенд. Сразу за ним уже находился забор или как его называли наши отцы командиры: - «Периметр».
Окно, из которого стрелял Ветвицкий было третьим от дороги на стороне здания роты со стороны забора и стенда соответственно, Один из выстрелов его ружья попав в препятствие на своем пути и создал тот круг который все мы сейчас видели.
- Он же два раза стрелял! – Шепнул мне на ухо Саша, мы как всегда стояли рядом, я в который раз подивился его сообразительности и ответил ему тоже шепотом:
– Вторым, наверное, в зайца попал!
У меня же в голове стали рождаться некие смутные мысли, о возможности использовании всего произошедшего сейчас, минимум для нашей демобилизации «в установленные законом строки».
Они зародились там в тот самый момент когда я увидел группу офицеров из трех человек во главе с командиром части с встревоженными и озабоченными лицами, приближающими к нам со стороны штаба.
- Такое отношение к нашей славной истории, недопустимо! – Сказал я громко, когда эта группа поравнялась с нашим строем. И все повернулись в мою сторону, в том числе и офицеры со зведами майоров и подполковников на погонах, командир части, заместитель командира по политической части и начальник штаба части. Стоящие от меня неподалеку военные строители, недоуменно рассматривали меня, высказывание явно было не из моего репертуара, а дальние просто выискивали, что за придурок говорит столь правильные слова.
Кулаков бросился к командиру части с приложенным к виску ладонью, намереваясь доложить обстановку, но тот жестом не позволил это сделать.
Офицеры образовали тесный кружок, и несколько минут переговаривались негромкими голосами. При этом Кулаков часто жестикулировал руками, а офицеры смотрели по направлению, куда они показывали, на роту, строй, стенд. Был момент, когда их взгляды скрестились на мне, я стоял в первой шеренге. Саша позднее, рассказал, что в этот момент старательно прятался за меня.
Наконец, командир части что-то решительно сказал Кулакову и направился в роту, все его сопровождающие пошли следом.
Дальше, нас Кулаков отвел на плац, где мы несколько минут ходили строевым шагом. Мы видели как из роты вышли отцы командиры вместе с Ветвицким. Он уже был без маскировочного халата, в армейских бушлате без погон и серой шапке без кокарды. Командир части и замполит, подошли к стенду, и долго стояли возле него переговариваясь. Начальник штаба вместе с Ветвицким направились в сторону штаба. Хоть ружье и было у начштаба он вовсе не конвоировал Ветвицкого, офицеры шли рядом а ружье висело на спине у старшего по званию.
После этого нас опять завели в роту и сделали поверку, причем о ее результатах Кулаков доложил лично командиру части. Тот дождался ее окончания и покинул расположение роты удовлетворенным, это было видно каждому, еще бы, никого не пристрелили и не кто не дезертировал с перепугу в вверенном ему подразделении.
Про свой дерзкий план я несколько дней не рассказывал своему другу. Дождался пока наш командир роты, появился как обычно на службе и стал выполнять свои обязанности. Так прошел, день, два, три. Все как обычно, не про какие кары в его адрес не слышно. О выстрелах в казарме тоже. Про наши рапорта никто и ничего нам не говорит. Расстрелянного Ильича тоже не трогают, но тому причина ясна. В эти дни стоят морозы за тридцать и не о каком ремонте речи быть не может.
Значит, как я и ожидал, происшествию не дали хода. Командир части, скорее всего, просто отматерил Ветвицкого, как он это умеет делать, приходилось слышать и нам.
Для успешного претворения своего плана в жизнь мне требовалось как раз такое развитие событий.
Саша, выслушав мой план, сразу пообещал полное содействие, хотя как почти всегда бывало в начале новых наших приключений, высказывал опасения.
Тем не менее вечером того же дня мы с Сашей при появлении в Ленинской комнате комсорга роты обратились к нему с просьбой.
- Андрей, - сказал я, - ты нам в прошлый раз помог рапорта написать правильно, помоги еще раз пожалуйста!
Комсорг присел к нам за стол и спросил:
– Так ваши рапорта у командира роты лежат, он со мной вот на днях советовался, как поступить с ними, давать ход или порвать!
- Да это уже не важно, - небрежно сказал я, - нас теперь другое беспокоит!
Загорулько с интересом смотрел то на меня, то на моего друга.
– Ну, ка, ну ка расскажите! Если смогу, конечно, помогу!
- Мы думаем, куда написать рапорт или докладную о неблаговидном поступке старшего лейтенанта Ветвицкого! Командование части, явно собирается скрыть его безобразный поступок, хотя прекрасно о нем осведомлено!
– Командир роты, просто разрядил ружье! – Сказал Загорулько.
– Ты нам мозги не заливай! – Очень солидно сказал Саша. – То, что вы с ним земляки, не дает тебе право покрывать столь возмутительное поведение офицера Советской армии. Расстреливать наши святыни, это ли не кощунство?
Саша гордо смотрел на меня, а я поднялся, сделал шажок в сторону и за спиной у комсорга отдал другу пионерский салют. Тот не видел его, он озадачено смотрел на Сашу и не знал как себя вести.
- Ты это серьезно? – Наконец спросил он.
– Уж куда серьезнее! – сказал я за друга, видя, что тот сейчас расхохочется и все испортит. – Мы с рядовым Палатовым спать не можем после того случая.
– А что так? – Простодушно спросил Загорулько.
– Переживаем! – Ответил Саша, а я усилил сказанное им:
– Комсомольские сердца горят от гнева!
Комсорг несколько минут не мог ничего сказать, изумленно рассматривая наши серьезные лица.
– И что же вы хотите? – Наконец спросил он.
– Помоги нам написать рапорт в вышестоящую инстанцию, округ наверно. – Ответил я. – Как там это называется? Политическое управление, так кажется? Воинской части, номер там и фамилию старшего, ну в общем, чтобы правильно все было!
– Я сразу вот так не скажу, как все написать, – сказал в ответ комсорг, после явно затягивающегося раздумья, – но завтра в штабе, я все узнаю, а вечером вам расскажу.
– Договорились! – Сказал я. – После ужина здесь и встретимся, вместе и напишем, Ты ведь тоже подпишешься?
– Ну, я не знаю, еще….
– Вот это комсорг? – Деланно удивился Саша. – Все готовы подписаться в роте, а комсорг, сомневается!
- Да я ведь не отказываюсь….
– Или может лучше, комсомольское собрание собрать? – Задумчиво проговорил я. – Обсудим, вынесем решение, а ты в округ отвезешь решение? Тебе ведь проще это сделать!
– Точно, – поддержал меня Саша, – он и рапорта наши передаст куда надо!
– Все, давайте завтра решим, как правильно поступить!– Комсорг встал и быстро вышел из Ленинской комнаты.
– А ведь твой план может сработать! – Сказал Саша, глядя в след комсоргу.
- Ветров, плохого не посоветует! – Скромно сказал я на это.
На следующий день, во время построения для следования с работы в часть на обед, к нам в строю пристроился еще один земляк Ветвицкого, призывавший с нами в одно время старший сержант Приходько.
– Мужики! – Заговорил он, не дожидаясь, когда последует команда: – «Шагом марш!» – Ветвицкий просил у командира базы, для вас какой-нибудь аккорд, на дембель.
– А ты откуда знаешь? – Не поверили мы.
– Я подслушивал! – Сознался Приходько. – У меня там одно местечко есть в кладовке, все слышно, что в кабинете у моего начальника говорят.
Приходько, был что-то вроде денщика у командира рабочей базы. Он и с бумагами того занимался, и порядок в его домике поддерживал, и печь топил и воду таскал. Весь день он находился в прихожей у командира, даже на телефонные звонки отвечал.
– Давай расскажи подробней! – Попросили мы, и так сгорающего от нетерпения поделиться с нами подробностями воина.
– Ветвицкий пришел с самого утра, зашел и не выходит и не выходит, от командира. Ну, я тогда прошел в свою кладовку узнать, о чем можно так долго говорить. А Ветвицкий уговаривает моего начальника придумать срочную работу и предложить ее именно вам. Командир не соглашается. Глупости это все, нет у меня такой работы, все уже сворачивать, мол, надо, а не новое делать. Ветвицкий ему поясняет, что от вас ему надо избавиться в первую очередь, но так чтобы он как бы не, причем был тут. В общем, пообещал командир мой до завтра что-нибудь придумать.
Мы попросили своего товарища не болтать о произошедшим, пообещав некие дивиденды в будущем.
Вечером, Загорулько как хитрый лис проскользнул в Ленинскую комнату, крадучись и оглядываясь. Я будто воочию, увидел позади его большой и пушистый хвост, который оказался спрятанным под столом, за который он уселся рядом с нами.
Я сразу представил к верху листа лежащего передо мной авторучку.
– Тут в углу что пишем? – спросил я.
Загорулько поздоровался с нами за руки и сказал:
– Ребята, не гоните волну! Есть дембельский аккорд, знаете же что это такое?
– Ну да, делаешь работу и на дембель! – Сказал Саша.
– Ну не совсем так, – поправил его комсорг, – сделали работу и как только вышел приказ министра обороны об очередной демобилизации, только тогда на дембель. Ну и тоже не наследующий день…. Лучше так, на дембель первыми пойдете.
– А что нам он светит? – Спросил я, прикидываясь простаком. – Насколько я помню такие вещи, предлагают начальники типа командира роты, рабочей базы или даже командир части.
– Предложение такое может последовать от одного знакомого вам офицера, но он хочет быть уверенным, что вы забудете об том происшествии….
– Об том глумлении над изображением вождя нашей революции? – Спросил Саня тоном удивленного до крайности человека.
– О тех не заживаемых душевных ранах, что нанесли нашим душам те выстрелы? – Копируя мимику лица своего друга, и его голос задал вопрос и я.
– Перестаньте уже корчить из себя пламенных ленинцев! – Первый раз за всю службу услышал я из уст Загорулько искренние слова.
– И это говорит комсорг роты? – Тем не менее, еще больше удивился я. – Наши искренние идущие от самого сердца порывы и переживания этот человек призванный всемерно любить и лелеять светлый образ Ильича, называет корчами….
В самом начале этой фразы я направил в сторону полки, что имелась в углу нашей комнаты и на которой хранились агитационные материалы и единственная ротная книга руку и, щелкая пальцами в том направлении и красноречиво поглядывая на своего друга, я донес до него свою просьбу. Тот подскочил к этой полке и, не увидев то, что мне, было нужно, подбежал к одному из столов и подхватил лежащую на нем перед уставившим в нее воином последнего призыва толстенную книгу в солидном переплете.
– Покури минуточку, пожалуйста! – Сказал он ему, и опять в прыжке подскочив ко мне, и протянул словарь Ожегова, последнего издания. Когда мы только пришли в роту, эта книга уже была здесь. Будто кто-то из родственников служащего в этой роте молодца прислал ее в посылке, а тот, демобилизовавшись, не стал ее забирать с собой. Эту книгу, каждый новый библиотекарь части, совмещающий обычно эту должность с должностями киномеханика и почтаря, обязательно забирал из роты, как несданную в общую библиотеку книгу кем-то из нерадивых читателей. Но каждый раз она снова возвращалась в роту. При мне такое случалось уже два раза. Один раз книгу отбивал командир роты, а второй раз я, будучи какое-то короткое время неосвобожденным почтальоном роты.
Книга эта, изданная в год нашего призыва, тем не менее, была изрядно потрепанная. Она на удивление пользовалась неизменным интересом у воинов срочников, и ее в свободное время обязательно кто-нибудь листал на одном из столов в Ленинской комнате. Многие при написании писем искали в нем слова, в правописании которых или смысле применения возникали сомнения. Офицеры, частенько забирали ее на несколько дней в свои кабинеты, а то и домой, готовясь к выступлениям или составляя отчеты. Я одно время, тоже не расставался с этой книгой. Тогда на меня был спрос как на мастера писать письма незнакомым девушкам на гражданку. Впрочем, об этом периоде моей службы, в которой очень активничал и мой друг есть отдельная история.
Я отыскал в книге слова, корчи, корчить и корчиться, и полностью зачитал все написанное про них, вначале про себя, а потом вслух лишь то, что мне показалось важным для разговора.
– Корчить, -чу, -чишь; несов., кого (что). 1. безл. Сводить корчами, судорогой. Его корчит от боли. 2. Прикидываться кем-н., представлять из себя ког-н. (прост. неодобр.). К. из себя знатока живописи. Корчить гримасы (или рожи) (разг.) – гримасничать. сов. скорчить, -чу, -чишь; -ченный ( к 1 знач.).
Комсорг обреченно слушал меня с мученическим выражением лица.
– Какое из значений ты имел в виду? Наверно вот это: - «Прикидываться кем-н., представлять из себя ког-н. (прост. неодобр.).» А почему неодобрительно - то? Некоторые люди только и делают, что корчат из себя, - Я заглянул в книгу, - ког-н, кого-нибудь, наверное, и ничо, живут припеваючи! – Показать пальцем о ком это я?
Я захлопнул книгу, и мы с Сашей минуту с укоризной смотрели на нахохлившего комсорга.
– Можно книгу, вам она не нужна! – Услышал я робкие слова и отдал словарь стоящему рядом с нами в почтительной позе, молодому воину, тому самому, у кого и взял книгу мой друг, минуту назад.
– Тут ведь вопрос стоит так, - сказал я задумчиво, – насколько мы можем верить твоим словам, ты же по большому счету такой же как мы воин?
– Если вы согласны с моим предложением, завтра послезавтра вам предложат этот самый аккорд! – Сказал Загорулько, – Ну еще вы мне должны пообещать сейчас что больше не будете будоражить личный состав роты, трепотней о ваших душевных страданиях! Станет чуть теплее, плакат подкрасят художники и все будет красиво и правильно!
– Сможем ли мы, Александр, – спросил я, друга – справиться со своим негодованием?
– Я думаю, день, два да! Ну а если к нам обратятся с предложением о котором говорит младший сержант Загорулько, светлая цель к которой мы будем стремиться, будут благотворно влиять на наши страдающие души.
– В общем, мы договорились? – Спросил комсорг и протянул руку вначале мне, а потом моему другу. – Ну и ловкачи вы мужики все-таки! – Сказал он вставая.
На следующий день, часа через два после начала смены, ко мне в биндюгу, пришел Приходько.
– Давай, бросай все, – сказал мне он, – найди своего друга и давайте к командиру! Вызывает срочно!
Я, на своей заправке, как раз стоял возле огромного бульдозера, дожидаясь когда его бак наполнится дизтопливом, чтобы выключить насос.
- Через десять минут будем! – Уверил я волнующего денщика.
Мой друг, в цеху, подваривал стрелу автомобильного крана, загнанного в бокс. По правилам, это делать, ни в коем случае делать было нельзя, стрелы кранов ремонтировались только в заводских условиях высококвалифицированными специалистами, но не в армии….
Саша, лишь только понял, зачем я явился к нему, бросил держатель в сторону, и мы не обращая внимания на возмущающего крановщика, которому срочно надо было ехать на точку, направились к командиру базы.
– Вот что молодцы, – Сказал нам командир базы, капитан Лукьянченко, когда мы доложили ему как положено о своем приходе. – Меня задолбали проверяющие качеством заправки нашей техники на точках, горюче-смазочными материалами. Она производится ведрами, да из бочек. На землю больше попадает, чем в баки техники. Так не годится! Надо к майской большой проверке из округа сделать культурную заправочную станцию. С насосами приборами учета, емкостями. Даже неважно чтобы она работала, важно чтобы красиво выглядела. Ветров главный заправщик, Палатов сварщик хороший, причем вы друзья, сможете поладить. Сделаете, на дембель первыми уйдете, с командиром роты все согласовано.
За неделю мы полностью передали свои обязанности на работе, более молодым воинам которых уже давно готовили к этому, ведь рано или поздно мы все равно ушли на гражданку, ну или в дисбат, куда обещали нас отправить за два года службы не один и не два армейских командира. А дальше, чтобы не мешать основной работе, и не отрывать от нее краны, сварочные аппараты и просто не занимать место в цеху, мы стали работать по ночам. Вечером поужинали и на работу. Утром позавтракали и спать. С февраля до самой демобилизации нас не назначали в наряды, мы не участвовали не в каких работах, например расчистке снега после сильного снегопада. Мы были освобождены от любых построений, строевой подготовки и даже политзанятий по субботам.
В столовую мы ходили тоже без строя и ели на отдельно стоящих столах. Они как раз предназначались для воинов занятых чем-то очень важным. Например здесь ели помощники дежурных по штабу, дневальные, ночные сторожа производственных помещений и территорий различного предназначения. В общем служба наша соответствовала полностью службе из нашей мечты.
На работе мы особо не напрягались тоже, час, другой под утро мы непременно спали каждую ночь.
В конце апреля наша заправочная станция была готова полностью. Командир базы вместе с Ветвицким приняли ее у нас, а 6 мая мы навсегда покинули свою воинскую часть. Самолет из Благовещенска до Новосибирска, а там до нашего областного центра.
Утром 8-го мая я был в своем городе, а ведь уезжал я из него на службу без малого два года назад, 29 мая.
Можно приводить разные пословицы и изречения так или иначе объясняющие все произошедшее с нами. Ну например, для этого вполне сгодиться вот эта: - «Дорогу осилит идущий!» Мне же нравится такой призыв: - «Никогда не сдавайся!».