Моему учителю, Юрию Ивановичу
В его доме тепло и уютно: в нём много света, книг и картин. Но у него нет дома. Он одинокий старик в казённом доме.
Ночь. Старик лежал в тёмной комнате на узкой кровати, укрывшись с головой и подтянув колени к подбородку. На стене серел квадрат окна. За ним, среди голых ветвей, попискивала какая-то птица. Наверное, синица. Тонкое и жалобное : «Пи-пи, пи-пи-пик».
«Тоже не спится или это она во сне? Скорее всего, от холода, - думал старик. - Там, за окном, своя жизнь. Ночь одна на всех, а жизнь у каждого своя. Мы с этой пичугой - параллельные миры».
Сон не приходил. Старик отвернулся к стене и тихо заплакал.
Утро в этом доме начиналось не с тихих шорохов и запаха кофе, а с громкой музыки и белого света дневных ламп. Дом жил по заверенному печатью директрисы распорядку дня и по своим неписанным законам. Обитатели его приспособили остатки жизней к этим требованиям. Он никому не стал родным, но для них был последним домом на этой земле.
Кормили в этом доме сытно и строго по расписанию. Часто давали соки из стеклянных банок, яблоки, а по праздникам — колбасу и сыр, но хотелось квашенной капустки или упругих пупырчатых огурчиков, а не вялых солёных огуречных кусков. Хотелось хрустко откусить и жевать, слегка морщась от холодного. А капусту брать щепоткой, стряхивать её над полной чашкой и осторожно класть в рот, не задевая губ пальцами. И хрустеть, хрустеть, глотая терпкий, слегка горьковатый сок. Ещё хотелось сала с чесноком.
В светлой бело-голубой столовой завтракали. У стойки, отделяющей кухню, сидела посудомойка Верка. Она не спускала взгляда детсадовской нянечки с состарившихся детей. Иногда губы её недовольно кривились, и она, не скрывая раздражения, уставшим голосом делала замечание. Повар Любовь Петровна и помощник повара Галка завтракали в глубине кухни. Толстая Галка что-то рассказывала, старалась. Любовь Петровна смеялась, довольная.
В углу столовой, под большим искусственным цветком с ядовито зелёными пятнистыми листьями, сидел Олег Иванович. Сухой, костистый; лысый череп, длинные руки. Он всегда за этим столиком один. Благо, столов хватало, и к нему редко кто подсаживался — какие-то маленькие чудачества здесь позволялись. Не дом же инвалидов, в конце концов.
Перед Олегом Ивановичем тарелка с кашей и стакан мутного чая. Он сидел, отстранённо уставившись в крышку стола, левой рукой пощипывал, оттягивая кожу, в области сильно выпирающего кадыка.
- Олег Иваныч, вы чё, уснули над кашей? - насмешливый голос Верки.
- Верка - Зоркий Глаз! - подмигнул Олегу Ивановичу с соседнего столика Дед Егор.
Он не больше дед, чем все остальные мужчины этого дома, но он так представился, когда его привезли, вот и доживал Дедом Егором.
Доживал один. Жена, будучи тяжело больной, благодаря его стараниям, прожила сравнительно долго, во всяком случае, гораздо дольше, чем отмерили ей врачи, несколько лет, как умерла.
Рядом прыснула смехом кругленькая, с розовыми щёчками Нина Кузьминична. Кузьминична из тех женщин, про которых говорят: «маленькая собачка — всю жизнь щенок». Дед Егор подмигнул и ей.
- Ну, как ночевали? Все живы-здоровы? - это в столовую вошла приходящий доктор — участковый терапевт из районной поликлиники, громко говорящая молодая женщина.
- Валентина Владимировна! Валентина Владимировна! - старушки, как подсолнухи, потянулись к улыбающемуся «солнышку» - доктору Вале.
- Ну, начинается, - скривила Верка губы. - Одно и то же каждый день, - устало махнула рукой.
- Всех приму, все после завтрака приходите. Посмотрим, разберёмся, вылечим, - прошла на кухню, улыбаясь Любовь Петровне, а та уж поставила на стол, расстелив большую салфетку, завтрак для доктора.
Олег Иванович, забыв про чай, смотрел в окно, из которого, если вытянуть шею, видна большая часть двора: ворота, калитка, выложенная битым кирпичом дорожка. Крыльцо резное, купеческое — гордость директрисы.
Крыльцо с домом, как мачеха с падчерицей, никаких родственных чувств, каждый сам по себе. Да и весь интерьер дома - «сапоги всмятку». Директриса Зинаида Ивановна тащила в этот дом всё, что могла раздобыть.
Завтрак затянулся. Над своей тарелкой восседала предводитель местных старушек — Кира Владимировна, рядом, заглядывая ей в лицо, быстрым шёпотом рассказывала что-то Кузьминична. Кира Владимировна снисходительно кивала своей высокой причёской. Держа ровно спину, не кладя рук на стол и отставив правый мизинчик, маленькими глоточками отхлёбывала мутный чай женщина Лиза. Осторожно, пытаясь скрыть это, посматривала на Олега Ивановича. Но её поглядывания не остались не замеченными: ухмыльнулась посудомойка Верка, подмигнула ей повариха Галка.
Лиза нехотя встала из-за стола, в дверях ещё раз украдкой бросила взгляд на Олега Ивановича, продолжавшего в задумчивости сидеть над пустой тарелкой. После её ухода повариха с посудомойкой громко рассмеялись.
- Ромео и Джульетта, твою мать, - скривила губы Верка.
- На этой Джульетте клеймо поставить негде, - махнула рукой Галка и, кряхтя, оторвала своё большое тело от стойки.
Дом продолжал жить своей каждодневной жизнью.
Возле кабинета врача, изредка переговариваясь, как малознакомые, сложив руки на колени, сидели две старухи. По коридору, похожему на больничный, медленно ходила некрасивая женщина. У неё серое лицо, большой рот; руки висели вдоль туловища, не отзываясь на его движения. Женщина с большим ртом доходила до окна в конце коридора, пустыми глазами смотрела в него, затем разворачивалась и шла до входной двери. Стояла там, уставившись невидящим взглядом перед собой, затем возвращалась обратно.
«Нечего здесь ходить! Иди в свою комнату!» - крикнула ей нянечка. Женщина, казалось бы, не слышала окрика, но в комнату зашла.
В коридоре показался Дед Егор, с шахматной доской в руках. Шёл не торопясь, шаркая ногами.
Остановился возле сидящих у кабинета.
- Бабаньки, кто на маникюр крайний?
Бабаньки засмеялись, обрадовались Дед Егору. Лица их ожили.
- Не желаете ли в шахматишки перекинуться?
- Перекинься со своим дружком, - бойко ответила одна
- А где он, не видали?
Вторая махнула рукой в сторону выхода.
- Наверное, беседует с этой кралей, - добавила первая, неумело подмигнув.
Дед Егор пошаркал дальше по коридору, женщины оживлённо зашептались перед тем, как опять застыть в ожидании.
Из кабинета выплыла Кира Владимировна, осуждающе покачала головой.
- Вот кому делать нечего, - сказала она женщинам.
- Зато у тя, Владимирна, здеся делов по горло, - ответила бойкая.
Все трое невесело засмеялись.
Кира Владимировна рисовала черным карандашом брови и смотрела на всех строго и требовательно — она полжизни проработала секретарём у каких-то начальников.
Один из них, встрёпанный, с блестящим пятном лысины среди несолидно торчащих во все стороны волос, иногда навещал её. Они о чём-то шептались, и казалось, что лысый вот-вот по-детски прижмётся к Кире Владимировне, а она погладит его растрёпанные волосёнки своею ладонью. Лицо у неё становилось светлым и добрым.
Продолжение http://www.proza.ru/2016/02/28/2182