Интеграция и христианство. судьи

               
                1
     В заповеди «Возлюби…» выражена сама сущность Христовой Любви. Это прямой /«производственный»/ рецепт полной  интеграции человеческого рода/  «рецепт». Другие требования Христа, вернее их буквальное соблюдение, служит условием sine qua non интеграции.  В настоящей главе будет рассмотрено только одно, пожалуй,  трудновыполнимое, требование «Не суди». Признание ценности этой заповеди распространено довольно широко, но сама она вот уже без малого две тысячи лет остается   фактически мертвой буквой.
    В русских текстах заповеди употребляется в основном глагол «судить».  Но она подразумевает ещё несколько имен: суд /«судейство»/ и суждение  в  значении  "осуждение". Все эти имена безусловно используются в качестве синонимов, а их денотатом в самом общем смысле является реакция одних людей на поведение и мораль других. Суждение, как и «суд», это оценка, которая  всегда  и обычно сразу  же проявляется  в поведении, в определенных действиях. Действия такого рода иногда остаются незамеченными /судья осуждает в сердце своем/, но чаще всего они более чем заметны, и подсудимый остро чувствует их последствия на собственной шкуре. Заповедь, разумеется, запрещает и видимые  и  «невидимые» действия, то есть суд как таковой.
    Оценка, выливающаяся в суд /или осуждение/, обладает рядом особенностей. Во-первых, она всегда негативна и выражается словами типа – мерзавец, наглый, распущенный, подонок – дальше каждый может дополнить по своему вкусу. Иначе говоря, эта актуализация только недобрых чувств: злобы, отвращения, зависти, ненависти, презрения и прочих в том же духе. Во-вторых, подобная оценка отличается жестким ригоризмом, и хотя приговор суда может меняться со временем, тем не менее в любой отрезок времени он всегда однозначен и окончателен.  И, наконец, суждение /суд/ это всегда глобальная оценка личности подсудимого. Объектом суда служит в основном нравственность человека, то есть предполагаемая структура его иерархии ценностей, а также Я-уникальное. Впрочем, пожалуй, не только это, но и нечто иное, большее: человеческая душа и её «социальная ценность». Такая глобальность особенно важна, в частности потому, что помогает отличить оценку, которая выливается в суд, от всех прочих оценок, мнений, высказываний или суждений.
    Как известно, и люди и животные безусловно не могут вообще обойтись без оценок окружающих, не могут хоть как-то планировать собственное поведение, не предвидя поведение других. Такие «не судебные» оценки как правило носят вероятностный характер, лишены ригоризма, порой они скоротечны, очень изменчивы и главное, касаются только частностей, но отнюдь не нравственности или «ценности человеческой души». Я имею в виду, к примеру, оценки каких-то особенностей туалета, вкусов, привычек, одним словом, каких-нибудь частностей поведения окружающих.
    Существует также множество граничных реакций / и оценок/, которые, невозможно квалифицировать ни как "судебные" ни как не судебные. В частности, сюда нужно отнести достаточно острые проявления обиды и чувства юмора, например, насмешку. Но лишь до тех пор, конечно, пока насмешка не перейдет в глумление, издёвку, ибо издевательство - это как одна из самых распространенных форм суда. В тот же ряд, возможно, входят негативные, я бы сказал – резко негативные, характеристики образа мышления, научных и философских концепций, литературных и всех иных произведений искусства.  Но входят опять-таки лишь до тех пор, пока негативизм не распространяется на авторские души, то есть не перерастает в суд над автором.
    В разряд граничных оценок и действий я бы включил также вспышку гнева. Притом не только праведного – того например, который вызван грубостью, хамством, насилием или тем же судом по отношению к детям, близким, слабым и беззащитным. Я бы включил сюда и другие проявления гнева, возмущения, но при условии, что одновременно с гневом или вслед за ним будут испытаны стыд, чувства вины или раскаяние. Эта оговорка обусловлена самой спецификой суда: его бездумной и неизменной бесцеремонностью.
    В процессе суда отдельные строго ограниченные поступки и высказывания подсудимого соотносятся с некой эталонной «таблицей идеального поведения». Таблица существует только в сознании судьи и отражает, по его мнению, идеальную структуру иерархии ценностей. При этом поведение и структура иерархии самого судьи обычно весьма далеки от того идеала, который он ищет у других, но который крайне редко склонен искать  у себя  самого. Тем не менее подобные «таблицы» вполне реальны. Образно говоря, они играют роль сита, через которое просеивается информация  об окружающих и которое отделяет несущественное, с точки  зрения  судьи, от главного.
   Можно сказать и иначе. На душу подсудимого накладывается строго ограниченный набор примитивных трафаретов, и с их помощью судья составляет не таблицу приближенных решений, как хотелось бы надеяться, а выносит однозначный приговор. Естественно, что следствием суда является порой даже не черно-белая картина, а тускло серая   мгла, в которой реальные мотивы подсудимого неразличимы, а само его поведение интерпретируется судьей в зависимости от собственных подавленных и не подавленных желаний, былых обид, всякого рода «комплексов», тайных или явных грехов, от сознания своего бессилия и поражения.
    И это отнюдь не худший вариант. Гораздо чаще судьёй движут желания, или чувства, или намерения, которые нельзя назвать иначе, как безнравственными. Зависть, ненависть, тупая злоба, иррациональная подозрительность, вздорное тщеславие, страх за собственную шкуру или собственное благополучие, скупость, жадность, сексуальная озабоченность, стадное чувство, массовые психозы,  недоброжелательство во всех его  проявлениях, - вот что чаще  всего превращает когда-то нормального  человека в нечто бесконечно ординарное, бесконечно ущербное  и бесконечно вредоносное: в судью.
    И суд и суждение /осуждение/, что бы там не думали  сами судьи, всегда эмоциональны. Инструментом суждения, как и любой оценки, служат только чувства. Но чтобы они не рождали желание судить, чтобы не плодили судей, их нужно воспитывать, а наиболее эффективный воспитатель чувств – религия. Конечно, большую роль играют также искусство и подражание чужим образцам, но   религия в этом смысле является оптимизатором.
    Общеизвестно, что любая сложная динамическая система обладает определенным запасом прочности и работает в некотором режиме.  Режим может в той или иной мере нарушаться, и система будет в той же мере хуже функционировать. Обычно при прочих равных условиях сложность системы обратно пропорциональна её чувствительности к нарушениям режима.
   Человеческая психика,система "С---"Н -(СТРАДАНИЕ и НАСЛАЖДЕНИЕ)- иерархия ценностей , Я - уникальное, - всё это исключительно сложные системы, обладающие, как правило, огромным запасом прочности. Тем не менее   род людской трудно назвать сообществом радостных и гордых серафимов.  Бессмысленные конфликты и столь же бессмысленные страдания, душевные болезни, массовые психозы, временные или необратимые поражения цензуры иерархии, -  это и многое другое свидетельствует, что подавляющее большинство всех людей на земле нуждаются в неукоснительно строгом   соблюдении оптимального режима функционирования и психики и системы "С---"Н. В первую очередь, это относится к желаниям, чувствам и прочим эмоциональным структурам, ответственным за реакцию на поведение и мораль других людей.
   Все мы знаем, как часто никакие доводы разума не способны погасить раздражение, никакие ухищрения рассудка не могут сдержать   бессильной злобы, никакие призывы к здравому смыслу не в силах подавить ни презрение, ни ненависти, ни отвращения. Сказанное относится ко всем, но все же в большей степени к атеистам.  Причин дискриминации несколько.
   Во – первых, религиозное воспитание дисциплинирует эмоциональную жизнь и прививает экономное отношение к проявлению чувств. И это вовсе не означает какой-то скудости. Известно ведь, что расточительство – прерогатива нищих, а миллионеры в общем-то скуповаты.
   Во – вторых, христианство ощущает суд как таковой, и в частности злословие. В третьих, если осуждение родилось в душе верующего, религия требует скрыть его, чтобы в любом случае не ранить человека.  А если грех все же удвоен, если суд пережит и выстрадан, у религии остается такое мощное оружие, как муки совести и раскаянье.
   Наконец, религия, думаю не только христианская, всегда помнит о различии между злом и носителем зла.  Если грех безусловно непростителен, если он всегда требует осуждения, то грешник столь же безусловно не подлежит людскому суду.  И понимание этого различия религия прививает   как может своим воспитанием.
   Атеист же за редким исключением лишен всех этих преимуществ и соответственно, тормозов. Обычно он не видит разницу между   злом и его носителем; и не понимая вредоносности суда, он в буквальном /но не в похвальном/ смысле не ведает, что творит.
                2
    Надеюсь, читатель помнит формулу: когда умирает человек, гибнет Вселенная.  Речь идет о Вселенной во всех смыслах этого слова. Вселенная служит единственным подлинным мерилом ценности человеческой души, мерой ценности бытия человека. И Я абсолютно убеждён, что в этом смысле любое чужое бытие равноценно собственному.  Известно, что человеку нет проку, если он приобретет мир, но потеряет душу. Но то же самое можно сказать и о чужой душе. ЧЕЛОВЕКУ НЕТ ПРОКУ, ЕСЛИ ОН   ПРИОБРЕТЕТ ВЕСЬ МИР, А МИР ИЗ-ЗА ЭТОГО ПОТЕРЯЕТ ЧЬЮ-ЛИБО ДУШУ.
    Такое мироощущение, помимо прочего, избавляет, мне кажется, от тяжкого недуга эгоцентризма.  В условиях априорного признания равноценности всех бытий  невозможно поместить собственное Я  в центр  мироздания , невозможно  видеть в других  нечто иное, незначительное, наконец, невозможно считать себя  вправе судить  или снисходительно миловать  ближних.               
    Но заповедь адресована, естественно, не тем, кто не приемлет суда, а тем, кто приемлет - и судит.  Причины запрета многочисленны, и я назову только некоторые из них.
    Прежде всего привычка судить развращает душу  судьи и временами подвергает её страшным мукам. Я уже писал,в результате суда нередко рождается не чёрно-белая картина, а тускло серая мгла.Но бывает и намного хуже: мгла становится ярко багровой.Тогда какие бы то ни было нюансы и вовсе несущественны.Судья плывёт в море ненависти. Все буи,вехи,знаки,,хоть как-то приложимые к мотивации подсудимого, истинны они или ложны,означают для него лишь одно: очередной глоток яда,ещё один рывок к пучине.Участь такого человека поистине страшна.Но ведь ничего этого не было бы,если б он хоть попытался руководствоваться заповедью "не суди"
     Другая причина запрета заключается в том,что суждение в том смысле, который я вкладываю в это слово, всегда заведомая ложь.Какая бы картина не открылась судьям - чёрно-белая, тускло серая,багровая или многоцветная серая -говорить о её адекватности не приходится.На какие-то мгновения, используя примитивнейшие инструменты,судьи пытаются измерить "ценность души" обвиняемого и всего, что в ней заложено.Заложенное может когда -нибудь проявится, а может не проявиться - заранее этого никто не знает. Но попытка измерить ценность души / пусть только "социальную ценность"/,попытка адекватного суда не удаётся никогда. Любая душа, чтобы не думал судья, необъятна.Это потенциальный беспредельный собственный мир, не физическая, но тем не менее Вселенная.
Невозможно измерить беспредельное,невозможно вычислить структуру иерархии ценности человека,невозможно охватить и понять все нюансы его мотивации.Представление судьи неизбежно будут искажёнными, ложными.
     И последнее Если возможности,заложенные в любой душе,так и останутся не реализованными,произойдёт это в силу причин,которые в целом следует охарактеризовать как внешние.Они порождены сложным и всегда уникальным комплексом взаимосвязей индивидуальной специфики человека и всех компонентов окружающей среды, включая туда непрерывный поток осуждений в свой адрес.Именно этот комплекс,по преимуществу данному человеку, навязал ему те шаблоны поведения, мышления, морали наконец, по которым и за которые судят теперь его душу.
     И суд этот всегда скорый и неправый,делает своё дело: калечит душу подсудимого, лепит,если не всю её, то отдельные черты такими,какими они видятся слепым судьям. А когда подсудимый в свою очередь займёт судейское кресло, он унаследует все нюансы судебной процедуры у своих предшественников: и тогда им придётся корчится в муках,их души будут калечится и погибать.Итак как вся жизнь человеческая это нескончаемый судебный процесс, где каждый судья,подсудимый и палач одновременно,и невозможно даже отдалённо представить себе тот океан зла,чей уровень неутомимо поддерживает это судебная практика.Поэтому вслед за Господом нашим Иисусом Христом я повторяю; не судите, разорвите этот порочный круг, не судите!... и не будите судимы.
     5                                                               
                .                Привычка судить развращает душу и временами подвергает её страшным мукам. Я уже писал, что в результате суда нередко рождается не черно-белая картина, а тускло серая мгла. Но бывает намного и хуже: мгла становится ярко багровой. Тогда какие бы то не были нюансы и вовсе несущественны. Судья плывет в море ненависти. Все буи, вехи, знаки, хоть как-то приложимые к мотивации подсудимого, истинны они или ложны, означают для него лишь одно: очередной глоток яда, ещё один рывок к пучине. Участь такого человека поистине страшна. Но ведь ничего этого не было бы, если б он хоть попытался руководствоваться проповедью «не суди».
    Ещё одна причина запрета - невозможность выявить даже собственную структуру иерархии ценностей. Не говоря уже о чужой. Эта невозможность обусловлена не только сложностью, но и лабильностью, принципиально непознаваемой динамикой структуры. Отсюда следует, в частности, что суждения в том смысле, который я вкладываю в это слово, всегда заведомая ложь. Какая бы картина не открылась судьям – черно-белая, тускло серая, багровая или многоцветная – говорить о её адекватности не приходится. За какие-то мгновения, используя примитивнейшие инструменты, судья пытается измерить «ценность души» обвиняемого и всего, что в ней заложено. Заложенное может когда-нибудь проявиться, а может и не проявиться – заранее этого никто не знает.  Но попытка измерить ценность души /пусть только «социальную ценность»/, попытка адекватного суда  не удается никогда. Любая душа, что бы не думал судья, необъятна. Это потенциально беспредельный собственный мир, не физическая, но тем не менее Вселенная. Невозможно измерить беспредельное, невозможно «вычислить» структуру иерархии ценностей человека, невозможно охватить и понять все нюансы его мотивации. Представления судьи  неизбежно  будут искаженными, ложными.
    И последнее. Если возможности, заложенные в любой душе, так и останутся нереализованными, произойдет это в силу причин которые в целом следует охарактеризовать как внешние. Они порождены сложным и всегда уникальным комплексом взаимосвязей индивидуальной специфики человека и всех компонентов окружающей среды, включая туда непрерывный поток осуждений в свой адрес. Именно этот комплекс, по преимущественно внешний данному человеку, навязал ему те шаблоны поведения, мышления, морали наконец, по которым и за которые судят теперь его душу.
    И суд этот, всегда скорый и неправый, делает свое дело: калечит душу подсудимого, лепит если не всю её, то отдельные черты такими, какими они видятся слепым судьям. А когда подсудимый в свою очередь займет судейское кресло, он унаследует все нюансы судебной процедуры у своих предшественников; и тогда им придется корчиться в муках, их души будут калечиться и погибать. И так как вся жизнь человеческая – это нескончаемый судебный процесс, где каждый – и судья, и подсудимый, и палач одновременно невозможно даже отдаленно представить себе тот океан зла, чей уровень неутомимо поддерживает эта судебная практика. Поэтому вслед за Господом нашим Иисусом Христом я повторяю: не судите Разорвите этот порочный круг, не судите!.. и не будете судимы.
   Здесь я слышу неизбежную серию вопросов.
    Так. значит, палачи и мученики равноценны? Значит не надо было судить гитлеровских изуверов? Значит, не надо осуждать садистов, убийц, злобных маньяков, каинов? Значит, надо простить все эти несметные орды насильников, предателей, детоубийц, провокаторов, поджигателей, террористов, интриганов, истязателей, отравителей,  доносчиков, шантажистов, лицемеров, сводников и просто обыкновенных душегубов?
     Что ж, на прямые вопросы надо прямо и отвечать.
     Да, палачи и мученики в чем-то – в самом главном – равноценны. Смерть и тех и других означает гибель Вселенной. Страдания и тех и других объективно /т.е. со стороны/ принципиально неизмеримы. Может, больше страдали мученики, а может, палачи. Это знает только Бог. Разница между ними только в том, что мученики отстаивали правое дело, а палачи /примем это в качестве гипотезы/ служат Сатане.
    Но ведь Христос вложил нам в руки – всем нам, всем людям- лучшее, поистине абсолютное оружие против Сатаны. Он заповедовал «Возлюби… а мы не возлюбили. Он сказал: Прости врагов своих» - а мы не прощаем. Он просил не судить – а мы судим, судим и судим.  И каков же результат?
     С развёрнутыми знамёнами, не таясь, не скрывая своих целей,используя поддержку средств массовой информации, сопровождаемое исступленным энтузиазмом, сатанинское воинство ХХ века – тоталитаризм, идолопоклонство всех мастей и оттенков, имморализм и нигилизм – победно шествует по нашей страшной земле. И если род человеческий всё же погибнет, виновны в этом  будут не только прямые пособники Лукавого, но и те честные, милые, хорошие, какие угодно люди, не пожелавшие в свое время простить и не судить.
      При всем том, я не говорю, что суд -  сейчас я имею в виду нормальную юридическую процедуру – необходимо отменить.   Этого сделать невозможно, по крайнем мере в обозримом будущем, да и не нужно. Нацистских главарей надо было судить, надо судить и прочих преступников, хотя и не всех и не так сурово. Но делать это нужно только в зале суда. Я же призываю к тому, чтобы   попытаться -  всего лишь попытаться! – не судить в  сердце своем. Ибо такое «не суждение», а значит, и прощение будет, кроме всего прочего, лучшей профилактикой против самого появления и растлителей, и садистов, и предателей, и всех прочих мерзавцев.
      Господь дал нам действительно совершенное оружие против зла. Мы же, как тот голодный дикарь, который впервые взял в руки спиннинг и убедившись, что он не съедобен, с презрением выбросил его в море,- мы точно так же зарыли Христово оружие в землю. Грех этот безмерно тяжек. Каждый по опыту знает, как трудно порой и не отомстить, и не судить, и простить, а тем более, возлюбить. И все же без попыток такого рода, снова и снова будут рождаться гитлеры и сталины, иваны грозные и пол поты, мессалины и де сады. Снова и снова зло будет плодить зло, и гибель человечества явится закономерным финалом.
                3
     Одним из наиболее распространенных аргументов против запрета суда служит утверждение, будто невозможно не судить – и не судить именно в сердце своем – «исторических злодеев», таких как Гитлер, маркиз де Сад, Цезарь Борджиа, Иван Грозный, Сталин и тысячи им подобных. Убедительность этого аргумента многим кажется неотразимой, поэтому остановимся на нем подробнее.
     Для начала я хочу напомнить одну, в общем хорошо известную, но сейчас почему-то полузабытую истину.
      Большинство людей, включая профессиональных историков, читая, к примеру, о злодеяниях римских цезарей, с трудом представляют себе эти персонажи живыми людьми. Если спустя некоторое время спросить читателя- не историка о злодеяниях конкретного цезаря, он, как правило, не сумеет назвать его имя. Если же, напротив. спросить   того же читателя о конкретном злодеянии, выяснится, что он запомнил его хорошо. Такая селективность памяти говорит о многом.
    Прежде всего она свидетельствует, что ужасаясь и осуждая преступления, скажем, Гая Калигулы, читатель ужасается и осуждает не Калигулу / о котором он обычно не знает ничего кроме имени, но осуждает сами преступления. Такие имена как  Цезарь Борджиа, Берия, Малюта Скуратов, тот же Калигула и сотни им подобных являются, по существу, лишь кличками, иероглифами, обозначающими только более или менее конкретный комплекс злодеяний. Осуждение этих персонажей предоставляет собой, таким образом, не суд над Гитлером, Калигулой и т.п., но осуждения связанных с этими именами преступлений. В качестве иллюстрации этой нехитрой мысли выберем для примера Гитлера.
     Что средний человек знает о нем? Обычно очень немного. Он знает, что Гитлер был вождем нацистской Германии, что он носил челку, был, по всей видимости, маньяком и вдохновлял, или санкционировал, или направлял все те зверства, которые стали синонимом фашизма. Но почему он это делал, почему душа его была так извращена, что им двигало, что превратило его в маньяка, -этого не знает не только средний человек, но практически никто. Более того, об этом мало задумываются; это, собственно, почти никого не волнует. Иными словами, личность Гитлера не вызывает или почти не вызывает никакого интереса. Именно это отсутствие интереса, нежелание /и невозможность/ свидетельствуют, что Гитлер в сознании практически всех людей не человек, а символ, сокращенное обозначение того комплекса зла, тех преступлений, которые именуются либо нацизмом, либо фашизмом, либо гитлеризмом, либо ещё как-нибудь. Когда человек говорит, что он осуждает, не может не осуждать Гитлера, на самом деле он осуждает не Гитлера, то есть не душу Гитлера- она ему не интересна. Он ненавидит, не может не ненавидеть лагеря смерти, войну, геноцид, гестапо, пытки, массовое уничтожение мирных жителей, бессмысленные разрушения, газовые камеры, десятки миллионов погибших, словом, всё- кроме Гитлера. Ибо повторяю, Гитлер здесь лишь символ, маска, но отнюдь не живой человек.
    Выше я не оговорился, назвав Гитлера человеком. Для обозначения такого рода преступников бытует удобное и на удивление неверное словечко «нелюдь». Оно, видимо, призвано подчеркнуть, что людям преступления подобного сорта несвойственны. К несчастью, те, кто так думает, глубоко заблуждаются. Все самые страшные, гнусные и вообще ЛЮБЫЕ преступления совершают только люди… и больше никто. Если бы «нелюди» были марсианами, род людской давно бы блаженствовал в садах Эдема. Все «нелюди» -это люди, они наделены душой, и душа каждого из них – целый собственный мир, вся Вселенная. Разумеется, мир Франциска Азисского предпочтительнее мира Гитлера. Но здесь ни мы, ни Гитлер, ни Св. Франциск нечего не можем изменить: души всех злодеев, как и всех святых, необъятны, и когда они умирают, погибает Вселенная.
   Но это ещё не все. Их души не только гибнут, но и меняются. Дело не в том, что они становятся лучше или хуже – дело в том, что они порой меняются настолько, что владельца «прежней» души трудно идентифицировать с владельцем «нынешней». Это обстоятельство отметила в своем знаменитом парадоксе Симона де Бовуар.
    Во время процесса над Лавалем она спросила, кого, собственно, судят. Того Лаваля, на которого обрушивались филиппики обвинения – бешенного честолюбца, интригана, предателя, человека неукротимой энергии, - этого человека на скамье подсудимых не было. Там сидел тихий, апатичный, совершенно безвольный, полупарализованный старец. Но ведь обвинения адресовались не этому старцу – до него никому не было дела, - а прежнему Лавалю. Это его, прежнего, судили, собирались казнить, и в конце концов кого-то казнили. Только кого ?  Ведь того прежнего Лаваля просто не было, по сути он скончался до начала процесса. Так кого же казнили? Бессловесного парализованного старика? Зачем? В чем смысл этого действа: решили покарать его как некий символ зла в назидание другим или же просто за неимением подлинного Лаваля обошлись кем-то отдалённо похожим?  Короче, суд и казнь, по утверждению Симоны де Бовуар свершилась не над истинным преступником, а над фантомом.
   В этом утверждении очень много верного, и ниже я ещё к нему вернусь. Но в целом такая точка зрения для меня неприемлема. Я убежден, что душа человека /или, если угодно, его Я-уникальное/, несмотря на все изменения и модификации, на протяжении всей жизни одна. Исключения, быть может, составляют лишь некоторые особо тяжкие и необратимые психические расстройства. Поэтому в отличии от Симоны де Бовуар я думаю, что казнили подлинного Лаваля, а вот суд – это дело другое.
    Читатель должно быть уже заметил, что моя интерпретация осуждения исторических персонажей как будто исключает грех судейства. Так как человек судит не собственно Калигулу, или Гитлера, или Ивана Грозного, не их души, но лишь комплекс злодеяний, объединенный данными именами, он по букве заповеди, не совершает греха. Мало того, христианство ведь не просто не запрещает судить преступления, но прямо обязует христианина делать это. Ибо равнодушие к злу само по себе зло. Так что казалось бы суди на здоровье- греха нет. Но помимо буквы есть ещё дух, а главное, если присмотреться внимательнее, видно, что буква тоже страдает.
    Дело в том, что большинство людей совершенно не замечает, что они судят лишь иероглиф, маску. Используя иногда ложные, иногда верные, но всегда ничтожные сведенья об историческом персонаже, эти люди пытаются соткать в своем воображении нечто живое, определенное: человеческий образ, который прячется под маской. Естественно, попытки такого рода не могут   увенчаться успехом. Получается что-то крайне туманное, аморфное, и чем - больше судья старается конкретизировать это туманное марево, чем сильнее желание вылепить из этой аморфной массы нечто человекоподобное, тем дальше он, как правило, отходит от подлинника. В конце концов совершается подмена: место реального персонажа занимает фантом.   
       Но ведь и хорошо знакомый человек, даже близкий родственник или друг сплошь и рядом тоже всего лишь маска. «Чужая душа потемки»- гласит поговорка, и если это преувеличение, то небольшое. Однако слишком мало людей отдают себе отчет, насколько суд над историческим персонажем напоминает осуждение ближнего. Здесь действует своеобразный механизм ложного знания.
    Если ущербность и фрагментарность сведений об историческом персонаже в значительной мере все же осознается, то чем больше человек знает /вернее, думает, что знает/ какое-то определенное лицо, тем в меньшей степени он сознает условность своего знания. Нередко можно услышать фразы типа; «ну, Юлия Цезаря я действительно не знаю, но уж Витьку Иванова /или Михаила Горбачева, тетю Нюру, Нинку с Ордынки/- уж их-то я знаю! Я же утверждаю, что никто никого не знает. Во всяком случае настолько, чтобы судить.
    Что же касается осуждения заведомого исторического злодея, оно плохо тем, что прививает сразу несколько дурных привычек и. в свою очередь, основано на ещё одной дурной привычке. Во-первых, судья привыкает отождествлять свой вымышленный образ с историческим подлинником. Во -вторых чем чаще он конструирует свои фантомы, тем меньше фактического материала ему нужно для постройки следующего фантома. И, наконец, со временем у судьи исчезают все сомнения в историческом правдоподобии его монстров.
   Но самое опасное заключается в том, что, осуждая исторические персонажи, человек обретает уверенность в правомерности и необходимости самого суда, причем несомненность злодеяний исторического персонажа придает этой уверенности характер морального императива, долга. Отсюда уже рукой подать до осуждения ближних, то есть суда по определению.
    В свою очередь стремление судить исторический персонаж часто основано на ранее укоренившейся привычке судить ближнего. Таким образом, возникает порочный круг; человек судит исторического злодея пусть лишь отчасти, потому что он привык судить ближних, а ближнего он уже считает себя обязанным судить, потому что осудил злодея /маску/ по заслугам.
    И чем дольше тянется эта круговерть, тем с большей лихостью судья мастерит все новые и новые фантомы, тем меньше от отдает себе отчет, что судит лишь фантом. И одновременно он всё более сурово судит ближних. Этому его обязывает «долг», тот самый моральный императив, который когда-то побудил его осудить зло, воплощенное в историческом персонаже. Такой императив можно было бы только приветствовать, ибо человек обязан судить зло. Но точно также он обязан отличать зло от носителя зла. Именно этому и учит христианство: грех и грешник не одно и то же. И понимая, зная, веря в это, человек почти никогда не отождествит реальное историческое лицо с маской, а значит, и порочный круг не возникнет.
    Если же он возник, если круговерть продолжается, судья с каждой новой серией фантомов привыкает ко всё более упрощенной оценке как исторических персонажей, так и своих близких. При этом в сознании судьи упрощаются не только души людей, мотивы поведения, ситуации, но и сами критерии суждения. Обедняется палитра, остается только белый и черный цвет и в конце концов всё многообразие мира сводится к грубой и примитивной схеме.
               
4
     В чем-то сходная и вместе с тем противоположная ситуация наблюдается в совершенно иной сфере. Я имею ввиду литературу и все прочие «языковые формы» искусства. Иногда пример писателей, которые судят своих героев, приводят в качестве аргумента в пользу суда. При этом, видимо, подразумевается, что писатель заимствует прототипы героев из жизни, из чего делается вывод, будто он судит людей. Несостоятельность этого аргумента очевидна.               
     Хотя писатель бесспорно осуждает какие=то конкретные пороки других людей, он делает это в форме, которую христианство может лишь приветствовать. Он судит именно зло, только зло, воплощенное в литературном образе. Образ же писатель творит сам- ведь он творец, и души героев ему поистине ведомы. И это неудивительно, так как «души» героев являются частью души автора. Судить же собственную душу человек не только может, но и обязан.
    Равным образом и читатель может и должен судить литературные персонажи. Ведь писатель для того и пишет, чтобы отдать своих героев на суд читателей. Но чем этот суд отличается от суда над историческими злодеяниями? Некоторые параллели между этими разновидностями суда, бесспорно, существуют. Привычка судить литературные персонажи может оказать такое же развращающее влияние на читателя, как и привычка судить исторические. Всё зависит от того, какие книги он читает, каких писателей он любит.
   Одни авторы сами видят мир в черно-белых тонах, и   читатель, особенно и раньше склонный к судейству, прочтя подобную книгу, позаимствует и палитру автора. Другие же, наоборот, стремятся показать многогранность человека, они иллюстрируют всё тот же древний тезис: ценность любой души неизмерима и беспредельна. Книги этих писателей приносят огромную пользу.
    Кроме того, великие мастера сатиры /Свифт, Вольтер Гоголь, Во, Булгаков/, рисуя мир в черно-белых или только в черных тонах, умеют показать одновременно, что маска это именно маска, что то или иное воплощение зла – всего лишь символ и что все их монстры это, если угодно, только фантомы. Тем самым они оказывают неоценимую услугу читателю. Они не только обнажают и бичуют зло, но и учат отличать подлинное от мнимого, маску от человека, фантом от живой души.
    Разумеется, нет и не может быть объективных критериев в оценке произведений искусства. Чтобы привить человеку любовь к классике, заставить читать и любить великих мастеров, религиозное воспитание не годится. Здесь нужно воспитание искусством. Иначе какой-нибудь неискушенный и не в меру восприимчивый читатель, прочтя, к примеру, Свифта, вообще перестанет видеть божий свет- кругом будет тьма кромешная. Но, как правило, у людей, не воспитанных искусством, классическая литература, а равно музыка, живопись и все остальное вызывает только скуку. Они не будят сложных ассоциаций, не рождают высоких помыслов, ни чему не учат, словом, расцениваются как гнусная тягомотина.
     Что же касается различий между осуждением литературных и исторических персонажей, то их всего лишь два. Первое отличие – читатель в общем и в целом понимает, что речь в книге идет о вымышленных персонажах, о масках. Поэтому фантомы, отожествления и подмены встречаются здесь редко. Во-вторых, в   отличии от исторических злодеев, о которых человек судит по фрагментарным источникам, к тому же часто недостоверно и в своем огромном большинстве начисто лишённым художественных достоинств, литературные персонажи создаются художниками, в том числе великими. Благодаря последним читатель не только не приобретает привычки судить, но напротив, великие мастера побуждают его следовать заповеди «не суди»
     Подведем итоги: что плохого и хорошего в суде над историческим персонажем?
    До тех пор, пока человек осуждает исторического злодея, понимая, что злодей – только символ, он исполняет свою прямую обязанность; судит зло. Никакого греха тут, естественно, нет. Но. в то мгновенье, когда он забудет об этом, появится маска: более или менее плотное покрывало, застилающее символ. Под маской ещё можно разглядеть, что символ всего лишь символ. Иногда её удаётся сбросить, и тогда видимо, что никакого лица под ней не было. Но осуждение маски означает начало греха, так как неизбежно порождает фантом – призрак, отождествленный с реальным персонажем. И тогда совершается подмена: место символа занимает чудовище. Причем чудовище это зачастую не какой-то изверг, а Сатана собственной персоной, Отсюда страх, ненависть, сознание бессилия и заодно словечко «нелюдь». В этой подмене самая суть зла судейства.
     Далее. Мотивы, побуждающие человека судить «исторических злодеев» - долг, моральная необходимость, а также несомненное злодейство злодеев, могут стать катализатором убеждения в правомерности и справедливости суда как такового. А поскольку осуждение исторического персонажа чаще всего является следствием укоренившейся привычки судить ближних, возникает описанный несколькими страницами раньше порочный круг.
    И, наконец, справедливое негодование, которое вызывает преступления исторического персонажа, порой вырождается и, кстати, не так уж редко в слепые злобу и ненависть, направленные без разбору против кого угодно, так что даже религиозный человек, впавший единожды в грех судейства и полюбивший сладкий яд фантоматики, может в конце концов стать безумным маньяком.
    Все эти беды порождены только двумя причинами. Первая - непонимание греховности суда. Вторая – отождествление символа /маска/ с реальным историческим персонажем. Отсутствие лишь одной из них автоматически ликвидирует весь этот перечень ужасов.
    Однако в осуждении исторического персонажа есть один аспект, вызывающий отрадные чувства.
    Упомянутая в начале третьего раздела селективность памяти, когда читатель, прекрасно запомнив преступление не может подчас назвать даже имени преступника, весьма знаменательна. Она свидетельствует, что в огромном большинстве случаев человек не только может отличить злодеяние от носителя зла, но, по существу, он не может поступить иначе. А из этого в свою очередь неопровержимо следует, что христианское разграничение греха и грешника доступно каждому. Нужно только понять, какое это огромное зло – суд; весь этот дьявольский хоровод масок, фантомов, отождествлений и подмен.
    Конечно, единичного решения здесь недостаточно. Желательнее всего религиозное воспитание чувств. Но даже те, кто не получил его, путем постоянного самоконтроля, соблюдения эмоциональной дисциплины, могут сравняться в этом отношении с подлинно религиозными людьми. А всеобщее признание и неуклонное применение в жизни только тезиса о различии греха и грешника избавят род человеческий по меньшей мере от половины всего зла на Земле.
                5
      Вернемся теперь к парадоксу Симоны де Бовуар и заодно попробуем выяснить, кого всё-таки судят в зале суда.
    Во-первых, там несомненно судят преступление, но так как юриспруденция в отличии от религии по самой своей юстициональной природе не способна на практике отделить зло от носителя зла, там судят и преступника, человека. Далее, как справедливо заметила Симона де Бовуар, суд не способен также осудить истинного преступника. Причина та же, что и в случае с  Лавалем. Души людей, во всяком случае важнейшие структуры психики, меняются. Пусть перемены невелики и незаметны, тем не менее человек на скамье подсудимых не совсем тот, который совершил преступление. Накажут –то его, сидящего на скамье, его душу изломают или погубят. Но судят не его: судят фантом. А так как судья в зале обычно не один – там есть и присяжные, и прокурор и адвокаты – судят не один фантом, а ровно столько, сколько судей в зале.
    Наконец, даже если судят не фантомов, а истинного преступника, то и в этом невозможном случае ни один людской суд не способен быть совершенно справедливым; он в принципе лишен возможности измерить подлинную меру вины человека. Мнение судей о преступлении всегда и заведомо ложно. Истинным и справедливым оно могло бы быть при условии, что их души полностью «совместятся» или сольются с душой преступника. Только тогда можно было бы точно измерить свободу выбора обвиняемого, адекватно оценить все бесчисленные нюансы его мотивации, а также независимые и случайные факторы, которые способствовали преступлению. В храме правосудия всё это, естественно, исключено. Но даже если это случится, если свершится чудо, всякий суд не только потеряет смысл – он просто исчезнет, испарится. Ибо понять человека, понять до конца -   действительно значит простить. Более того, это значит полюбить, и полюбить так, как заповедовал Господь наш Иисус Христос. Но судьи, конечно, не могут и помышлять от таком понимании – сам смысл судебного действа противоположен деяниям любви. Потому независимо от правовых норм, которыми он руководствуется, любой, даже самый гуманный суд может быть только условно справедливым, не больше.
    Таким образом, под судом находится преступление и неизвестное число фантомов, причем судьи во всех мыслимых и немыслимых ситуациях не могут измерить истинную меру вины преступника. Нужен ли такой суд? Казалось бы ответ однозначен: не нужен. Однако правовые нормы, во всяком случае те, которые использует юстиция демократических стран, исходят из нравственных норм, а нравственность, этика, прежде всего христианская, служит важным инструментом интеграции, гармоничного единения общества. Вспомним в связи с этим, что Нюрнбергский процесс осудил не только нацистских вождей, но и злодеяния, направленные против человечности и всего человечества. Не забудем также, что преступник, если он и впрямь виновен, тоже судья - только без мантии. Судейство всегда предшествует преступлению и apriori оправдывает его.
     Суммируя сказанное, я полагаю, что в обозримом будущем суд /судебное разбирательство/ необходим. Пока что он является наиболее эффективной защитой многих варваров от немногих. Надо только помнить, что это все же несовершенный, варварский институт, очень долговечный и полезный, но все же временный паллиатив. Именно поэтому я и говорю: судите, если нельзя иначе, лишь в зале суда, но не судите или хотя бы старайтесь не судить в сердце своем. Ибо как только человечество научиться не судить, все суды, равно как и все преступления, развеются, как дым.
                6
      Важной отличительной чертой доморощенного судьи /»без мантии»/ по сравнением с человеком, не приемлющим суда, является специфическое сочетание активности и равнодушия. Эта черта проявляется в примитивной реакции судьи на преступника. Дело не только в палитре, не в видении мира, но и в том, что человек, ставший судьей, полностью или частично лишается любознательности. Его стремление улучшить мир ограничивается попытками убрать подсудимого с дороги, из общества или из жизни. Не судья /или антисудья/ прежде всего любопытен. Он не просто сострадает грешнику, но и стремится понять, что превратило того в преступника. Возможно, он поймет, возможно – нет, но если поймет, то постарается передать свои знания другим и тем самым будет содействовать подлинному конструктивному улучшению общества.
    Судья же рано или поздно, но, как правило, очень рано, начинает находить радость лишь в предвкушении мести, то есть он не только совершает ещё один тяжкий грех, но фактически капитулирует перед злом. И здесь, повторяю, нет ничего странного. Всех кто не соблюдает или хотя бы не пытается соблюдать заповедь Христа  «Не суди» либо аналогичные заповеди иных религий, отмечает определенная  слабость духа. Они способны причинить немало зла, их действия могут доставить им острое наслаждение. Но в целом они бессильны удовлетворить свои важнейшие желания, бессильны сделать свою жизнь осмысленной и счастливой. Но это, разумеется, не всё.
    Такие извечные пороки, как фанатизм, нетерпимость, экстремизм, словом, большая часть того, что мешает нормальному общению людей, - всё это симптомы тяжкого недуга судейства. Фанатик, например, это человек, который не мыслит себя иначе, чем в роли судьи. А его восторженно радостное подчинение «высшим» - своим обожествленным вождям – всего лишь обратная сторона той же древней, позорной медали.
    Главное же, соблюдение заповеди «Не суди» - соблюдение буквальное, является важнейшим условием достижения Христовой Любви. Возможно, градация заповедей в данном контексте условна, но все же ЛЮБИМЫХ НЕ СУДЯТ.
    Любимых не судят. Будь то родители, дети, супруги, просто влюбленные, - никто из них не судит любимого. Им может не нравится одно, другое, иногда очень многое, но всё это не суд, а всего лишь обычная оценка. Чтобы убедиться в этом, достаточно услышать осуждение любимого человека из уст постороннего и посмотреть на реакцию любящего. Она во всех случаях только одна: резкий протест, молчаливое или бурное негодование.
    Любимых не судят. Но если всё же происходит метаморфоза, если любящий по какой-то причине становится судьей любимого, это всегда прелюдия к катастрофе. Обычно в подобных ситуациях на ум приходит Отелло, душащий Дездемону, или Тарас Бульба, убивающий сына, или ещё что-нибудь в этом роде. Однако действительность, как мне кажется, много страшнее. Бессонные ночи; выплаканные глаза; отчаянье; ожесточившиеся, искалеченные души; загубленные жизни; судьбы, которые не пригрезятся и в аду; и всё это от того, что- либо они, либо их – судили.
    Христос сказал: «Не судите и не будете судимы». Но можно сказать и по-другому: не судите и будете любимы. Или же наоборот: судите! – но тогда не ждите любви.
    Суд и любовь не совместимы. Но если это верно применительно к «обычной» земной любви, что же тогда сказать о Любви Христовой? «Но вам, слушающим, говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящих вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас» /Лука 6, 27, 28/. Христова Любовь совершенно немыслима, - пока в наших душах сохраняется хотя бы ТЕНЬ ВОЗМОЖНОСТИ суда. Поэтому, если полная интеграция и жизнь вечная - это действительно Грядущее преображенного людского рода, если оно желанно, если мы надеемся когда-нибудь,
   Возлюбить, нужно прежде всего научиться не судить.               
   Мы живем в бесконечно богатом и прекрасном мире. В страшном, конечно, переполненном невыразимыми и невообразимыми страданиями; и тем не менее ценность этого мира такова, что наш разум и язык не в силах охватить и описать её. Но иначе и быть не может. Не боясь показаться назойливым, я вновь и вновь повторяю: душа человеческая – Вселенная. Все на свете- ты, я, каждый встречный, каждый живущий, все те, кто будет жить, - всё это мириады Вселенных. Все галактики мира – ничто, пыль рядом с единственной душой человеческой. Необходимо, в высшей степени необходимо всегда помнить об этом. Помнить …и не судить.
   
   

   



   
,