ПОДРАЖАНИЕ Н.В.ГОГОЛЮ.
*** Свежесть зимнего утра гуляла над пробудившимися Сорочинцами. Густые клубы дыма неслись из печных труб навстречу показавшемуся солнцу. Морозило все сильнее. Снег скрипел под ногами, и скрип его был слышен далеко, на другом конце улицы, чуть не за полверсты. На улице редкие пока еще прохожие раскланивались друг с другом.
- Так ты, кум Черевик, еще не был у дьяка в новой хате? - Спросил казак Чуб, выходя со своего двора в новом коротком тулупе. Ему не хотелось начинать утреннюю речь с обновки - пусть уважаемые соседи сначала ее оценят.
- Да, - сказал Панас, одной рукой щупая новый добротный тулуп, а другой сжимая в руке кнут - лучшее средство от докучливых хуторских собак, - добрая будет в хате дьяка попойка, чтоб мне вареником подавиться! Даже сам Голова не вынес - пришлось уложить его на скамью! А ведь какой здоровый казак!
А тут в конце улицы показался и сам Голова, который только что выпил из рук проворной приятной во всех отношениях сорокалетней бабенки Солохи чарку замечательной терновой настойки, закусив ее солеными грибочками, так что был в самом прекрасном расположении духа.
Приблизившись к казакам, Голова отвесил им земной поклон и спросил:
- Ну что нового на хуторе, люды добри?
- А ничего! - Ответил важный и хмурый, как всегда казак Чуб, который по довольному виду Головы сразу понял, откуда тот только что вышел. Знатная и сбитая, еще не старая, сорокалетняя бабенка Солоха нравилась стареющему Чубу, однако он боялся испортить отношения с Головой.
- Как это ничего Не случилось?! - Тут же взвился Панас Хлыщиборщ, которому от нетерпения не стоялось на месте. Он как бешеный конь, или даже как дородная свинья с накладными подковами, пританцовывал от нетерпения поделиться последними хуторскими новостями. - Отец Кондратий, дай бог здоровья хорошему человеку, давно жалуется, что запорожец Пузатый Пацюк даже в светлое воскресенье не был в церкви. И вообще этот Пацюк подозрительная личность!
- Да ты што?! Быть этого не может! - Голова аж снял шапку.
- Истинный Крест! Чтоб мне провалиться на этом месте! - Сказал Панас, но на всякий случай, помня страшный случай на ярмарке в Конотопе, отошел на три шага от этого самого места.
- И шо теперь?! - Голова давно зол на Пацюка.
- И задумал отец Кондрат на него наложить покаяние! Да Куды там! Разве на него что действует, кроме осинового кола и серебряной пули. Еле ноги унес!
- Как?! - Взревел Голова. - Мало того, что церковь не посещает, так еще и особу духовного звания решил рукоприкладствовать?! Я этого не потерплю!
- Вот-вот! - Поддакнул Панас, раззадоривая Голову.
- Не, панове, - сказал и свое веское слово Чуб, который давно был зол и на запорожца, и на самого Голову, и на отца Кондрата, - я так думаю: надо с этим Пацюком разобраться. Церковь посещает пару раз в год, а вот в шинок ходит каждую неделю. Интересно - а где гроши берет?! Хозяйства у него нет. Значит, или ворует, или ворожует. По-любому я как истинный христианин стерпеть этого не могу.
-Так, может, всемилостный пан Голова, - тут же поддакнул ему Панас, - создадим комиссию и проведает этого страшного Пацюка.
- И зададим ему жару! - Поддержал Панаса Чуб.
- И насыпем ему в шаровары горящих углей!
- И скажем ему все, что он заслужил в глазах народа и нас, казаков!
- Оно, конечно, то! А ежели чего - то стало быть и вообче! - Закряхтел тем временем успевший остыть Голова, надевая шапку. - Тут спешить не треба - тут надо разобраться, а то как бы нам не попасть на скандал, как те два соседа, достопочтенные Иван Иванович и Иван Никифорович со свиньей и ружьем! И тем самым не сделаться посмешищем всего края - до самой Полтавы. Так что надо разобраться. Я так думаю!
- Комиссию там, панымаэшь, создать! - Тут же поддакнул Чуб. - Чи народный выездной суд. Шоб и по закону, и по совести. Шоб потом не говорилы люды, что мы ему за што-то мстим. Атаке так!
- Надо Фому Григорьевича позвать! - Подал голос кто-то из третьего ряда.
- Какого-такого Фому?! - Взревел Чуб. И даже кнут в ярости сломал.
- Ну не того Фому, что тебя в прошлом году угостил оглоблей. И не того, что выспорил у тебя порося. А того, что живет на той стороне хутора. Того, самого, что трижды был в Полтаве и пять раз в Конотопе. И знает всех святых в Киево-печерской Лавре!
- И сынок у него Сашка? - Переспросил оттаявший Чуб. - Сашок АНДРИЕВСКИЙ. Добрый парень - грамоте обучен, в науках разбирается, язык за зубами держать умеет...
- И к молодухам не прется ночами, как некоторые! - Тут же ядовито добавил Голова, вспомнив свое ночное сидение в мешке на голове у дьячка в Рождественскую ночь.
- Причем здесь молодухи, вин сам гарный парубок! К нему девки сами так и льнут.
- Значит, хуторяне, бум считать, что комиссия создана! - Гаркнул Голова. - Пора наведаться к Пацюку!
Этот Пузатый Пацюк и в самом деле был когда-то запорожцем. Об этом рассказывал сам Фома Григорьич. Но не тот Фома, у которого коза зимой сдохла с голодухи, хотя он уверял, что она сьедает в день три меры жита и три тыквы (правда, тыквы те вряд ли превышали размер кулака у Пузатого Пацюка).
И не тот, что по пьянке на ярмарке в Конотопе поспорил с двумя залетными с Полесья здоровенными бульбашами, что зараз сьест ведро вареной картошки.
И не тот Фома, у которого внук женился на панночке и теперь зовется Хвылып Красава. И не тот, что любит в карты играть. А тот, у которого сын Чуба Мыкола в Петербурге выучился на дохтура!
Правда, рассказывал Фома Григорьич эту историю еще до того, как в проруби потонул по пьяному делу сосед Пацюка казак Кузьма Загоры-Дрыпановский (который по секрету и поведал ему эту темную или загадочную историю).
Однако сам ли Пацюк бежал с Запорожья или его оттуда выгнали, Кузьма не успел сказать. А выяснить что-либо у самого Пацюка, который, как всем известно, и на хуторе, и в окрестностях, и даже в Нежине, отличался не только угрюмостью, но и отменным аппетитом (мог зараз сьесть ведро вареников), было накладно для скуповатых хуторян.
Сначала жил Пацюк как и все казаки, а потом начал спать три четверти дня, есть за троих и пить водку ковшами и ,самое страшное, не пьянеть. Так что перестали казаки приглашать его на попойки. Ну, ясный месяц, Пузатый Пацюк на всех обиделся и из своей хаты выходил крайне редко.
Разное говорили про Пацюка старики.
Будто бы он привез на трех больших, запряженных волами, возах много всякого-разного добра. Одному из особо вьедливых мужичков, запорожец Пацюк, тогда еще не такой добротный в ширину и не с таким шикарным седалищем, сказал, что приехал на этот хутор в поисках тишины и одиночества. И добавил, что он следует за Овидием, который забрался еще дальше!
Так говорят, что тот мужичок совсем с глузду сбился, забросил хату и хозяйство (оставил все это на мать старушку) и долго-долго рыскал по дальним хуторам - хотел узнать хто такой Овидий и чего ему тут надо!
А еще говорили бабы, что в доме у него три огромных черных кота, у которых глаза горят получше свечки в церкви, и потому Пацюк почти никогда не зажигает огня. И филин у него там огромный - гукнет так, что чаловик час стоит как столб! И еще ворон огромный. Не ворон даже - а КРУК. И он тому, кто ему не нравится, говорит сколько рокив на белом свите тому осталось жить...
Эту весть принесла Фрося, торговка восковыми свечками, истинная дщерь вавилонская, бабенка одинокая, но бойкая и смазливая, у которой было четыре малолетних сына ангелочка, совсем на нее не похожих ни ликом, ни характером.
Ей бы может и не поверили, но тут выяснилось, что приблудный песик Тарас, который вечно сидел у дверей шинка и всем входящим и выходящим в глаза заглядывал, вдруг оказался у этого самого Пацюка сторожевым псом.
Говорили люди, что он превратился в огромного - ростом с теленка - кобеля. И по вечерам этот бугай с трудом выползал из хаты Пацюка (от обжорства так сильно разнесло его - как на глаз определил опытный пан Данила), и всю ночь соседи слышали его грозный рык. Так что не то что приблудные голодные волки или шаловливые лисы - даже храбрые коты хуторские обходили его двор стороной.
Так бы может на него махнули рукавом казаки и забыли, но вскоре все на хуторе узнали, что Пацюк знахарь. И не просто знахарь, а еще и настоящий лекарь. И провидец! А случилось это после очередной попойки в хате всего того же дьяка (да продлятся его светлые дни на этом свете).
Сашко ЯЛОВОЙ по прозвищу Коростявый, как всегда, перебрал на дармовщину и тут же, прямо во дворе у дьяка, откинул копыта, как говорится! Пал во дворе.
Чего только с ним не делали!
И воду холодную на голову лили ведрами, и по заднице палками от души молотили, и рот ножом открывали и лили туда настой из куриного помета. Ничего не помогало. Сашко ни на что не реагировал. Бревном бревно!
А вскоре, говорят, и дышать совсем перестал.
Тут уж все казаки, даже росту высокого и в кости крепкие, струхнули не на шутку - всему хутору и окрестностям вплоть до самого Нежина - было известно, какой крутой и дурной нрав у его батьки (Мыколы Бешеного) - запросто мог погрузить в бок или в зад вилы за своего младшого, хоть и дурного, но сына.
Делать нечего - пришлось идти на поклон к Пацюку.
Тот нехотя согласился. Пришел вскоре, постоял, посмотрел, пощупал пульс у кандидата в покойники Сашка и сказал казакам, как отрезал:
- Тут вам уместнее отца Кондрата позвать...
Но увидев вмиг поскучневшие рожи хуторян, смягчился:
- Есть, конешно, одно бесовское средство. Мне его пленные турчане, нехристи окаянные, аж за десять золотых поведали. Так уж и быть - испробую. Может и подействует! Ну а ежели не подействует - на все воля божья!
- Отец родной, - возопили казаки, - сделай милость! Оживи ты этого дурня, и какой идиот его позвал - такую попойку испоганил.
Что он там делал, никто не видел, потому как Пацюк потребовал от всех удалиться. Видели только, что вскоре полумертвый Сашко ЯЛОВОЙ диким галопом с перекошенной и белой, как новогодний снег у Солохи под плетнем, рожей вдруг пронесся по улице, пугая дворовых собак и дремавших в лужах огромных свиней. С тех пор он больше не пил и вел себя весьма прилично - ни за кем с колом по хутору не гонял, девкам юбки не задирал и даже сорокалетних вдовушек на сеновал по вечерам силой не тащил, что, конечно же, обижало некоторых из них...
Хитромудрые хуторяне никому про этот случай не рассказали, но свои выводы сделали. И потому тайком. по вечерам, ходили к новоявленному лекарю. Стоило кому-то заболеть - как он шел не к дохтуру Мыколе, как раньше, а прямиком к Пацюку - и тот глянет на него, гаркнет что-то, и беднягу пот прошибает, страх и ужас - и опомнится он уже в своей хате. И недуг как рукой сняло...
- Надо пойти к Пацюку! - Сказал наконец Голова. - Я не потерплю, чтобы над особой духовного звания так изгалялись!
И все разом повернули в сторону хаты Пацюка. Однако, странное дело, чем ближе они подходили к хате запорожца, тем мельче становились их шаги. Ноги как будто сами замедляли ход.
Не без робости отворили они дубовую дверь и увидели Пацюка в своей привычной позе - сидящим на деревянном полу перед кадушкой средних размеров.
- Мы к твоей милости пришли! - Сказал тонким голосом оробевший Панас.
- Незваный гость хуже татарина! - Огрызнулся недовольный Пацюк, но увидев хуторского Голову, нехотя встал. - Чем обязан, пан, розовый жупан?
И он тут же прикрыл своими широкими шароварами блюдо на кадушке.
Однако Чуб успел заметить там жареного поросенка. С гречневой кашей.
- Жареный поросенок?! - Чуб снял шапку и вытер ею лоб. - И это в пост?!
- Какой жареный поросенок?! - Вскричал Пацюк. - Цэ карась!
- Не принимай нас за идиотов! - Упорствовал Чуб.
- Карась! - Наливаясь калиновым соком, твердил Пацюк.
- Не пудри нам мозги, и так не видно ни зги!
- Вот полюбуйтесь, люди добрые! - Пацюк крутнул головой. И поднес свечку к кадушке с блюдом. - Карась самый настоящий!
Гости подошли ближе к кадушке и увидели на деревянном расписном блюде жареного поросенка с гречневой кашей и солеными огурчиками.
И рядом четверть хорошей крепкой водки. Гости опешили!
- Хосподи! - Вскричал пораженный Пацюк. Свеча в его руке дернулась. - Глазам своим не верю! Чудо великое! Бог внял моим молитвам. И превратил карася в порося. Надо побыстрее сказать про это чудо отцу Кондрату! А вы, панове, садитесь ближе! И караульте порося, пока Панас (у того аж рожу перекосило) не сбегает за отцом Кондратом!!