Смерть жены разом нарушила спокойное, размеренное течение его жизни. До этого момента он не задумывался ни о жизни, ни о судьбе, ни о начале и конце света. Но эта смерть, будто молния, вдруг сверкнувшая и погасшая в темноте, напомнила о месте его в этом.
После смерти жены больше всего беспокоила его судьба ребенка, оставшегося без матери. Хорошо еще, что совсем кроха, не понимает, а то утешить было бы тяжело. Забрав ребенка из садика, отвез к матери в село. Теперь раз в пару месяцев, выбрав время, ездить навестить. Он знал, что мать его бережет ребенка, как зеницу ока. Да и тот любит бабушку, но почему-то, думая о том, что остался он без матери в мире, которого еще и узнать-то не успел, ему становилось жаль и ребенка, и себя самого.
Перед метро опять столпотворение. Он ясно слышит разговор парня с девушкой, идущих впереди (они только что вышли из метро):
– …от стыда я сквозь землю провалиться была готова.
Парень молчал.
– … ты специально выбрал и прислал к нам тех людей, чтобы оскорбить моих родителей.
Парень не отвечал.
– …только ради тебя и стерпела, не швырнула им в лицо принесенное кольцо…
Он никогда не забывал таких разговоров. Наоборот, они вертелись и вертелись в голове, вползали в сны пока он сживался с ними. Потом те люди в памяти его обрастали невероятными подробностями, и трудно было уже распознать, где то, что слышал он на самом деле, а где вымысел.
Разговор этих незнакомых молодых людей у метро на мгновение перенес его в прошлое. Невыносимая, безвозвратная жизнь та наполнила сердце его печалью. В первые дни приезда своего в город он познакомился с девушкой по имени Мехпара. Она была обручена, но, тем не менее, встречалась с ним. Он так привык, прикипел к ней за неделю, будто тысячу лет они прожили вместе. «Вези меня, куда хочешь, - говорила девушка, - с тобой хоть на край света пойду, но того негодяя видеть не хочу. Скоро свадьба у нас. Укради меня, увези куда-нибудь хоть на три дня, а потом, как знаешь, больше ничего не хочу, не прошу».
Как ни жаль ему было девушку, но помочь он ей не смог. И как дальше сложилась судьба ее, ему неизвестно. Лишь однажды встретил он ее на улице с ребенком на руках. Но подходить не стал. Не захотел тревожить забытым прошлым худо-бедно сложившуюся жизнь ее.
Вот и здание типографии, здесь работала его жена. Каждый день он проходит мимо, когда работники расходятся по домам. Здесь он каждому знаком, потому что утром и вечером провожал и встречал жену. Ему не хочется сейчас даже взглядом встречаться ни с кем из них.
На прошлой неделе он встретил подругу жены Замиш. Здороваясь, поспешил пройти мимо. Но Замиш его остановила, спросила, как дела, поинтересовалась ребенком. А он молчал, не проронив ни слова.
Было время, Замиш часто бывала у них, вместе отмечали праздники. А после смерти ни разу к ним не зашла. Разве что иногда так вот после работы случайно встречались. Зачастую ему хотелось пройти мимо, опустив голову. Ему не хотелось ни воспоминаний о прошлом, ни встреч. И все же никак не получалось. Иногда, встретив даже чужого человека и уловив что-то знакомое в чертах лица его, он непроизвольно возвращался к минувшему, вспоминая с женою вместе прожитые дни.
А вот и родильный дом… Всякий раз именно родильный дом возвращал память его к той роковой, зловещей смерти и как нарочно, дорога его на работу и обратно проходила здесь.
Первенец родился в сильный снегопад. Рано утром он уже был перед больницей. Узнав, что родилась дочь, расстроился, но виду не подал. Утешался тем, что все еще впереди, полная радостей и горечи жизнь.
Каждый день вместе с письмом для жены отдавал он женщине в дверях передачу, она же приносила ответ, так они переписывались.
На прошлой неделе среди бумаг нашел он те самые письма, заботливо сохраненные женой. Жена просила передать денег и заранее заплатить медсестрам, чтобы ради магарыча не сорвали ребенку пупок раньше времени. Он же отвечал, что самое трудное – родить ребенка, а потом уже какие деньги, не давай никому, я разорен окончательно. Во время родов он не стоял в ожидании во дворе. Жена же потеряла столько крови, что срочно понадобился донор. В больнице не оказалось крови нужной группы. Вышли за ним во двор, но его там не было. Тогда одна из медсестер, участливая, как видно, женщина, дала свою кровь. «Интересно, работает ли сейчас та медсестра? Вспоминает ли она, как однажды спасла кого-то у самого порога смерти вернула к жизни?»
Жена ни разу не упрекнула его в том, что бросил тогда ее одну в больнице, что ни разу не позвонил за всю ночь, не поинтересовался ее самочувствием.
Во время рождения второго ребенка жену всю изрезали, искромсали… Среди ночи пришла машина из родильного дома и увезла ее. Чтобы извлечь ребенка (это был мальчик), врачу пришлось делать операцию, которую жена не перенесла. Как ни бился он тогда, его в роддом не пустили. Труп на носилках перенесли в машину.
Это было настолько неожиданно, что он все никак не мог поверить в происходящее. Глядя на тело, покоящееся в углу машины, ему казалось, что видит он страшный, жестокий сон. Смерть не может войти в человеческую жизнь так неожиданно, вдруг. Ему казалось, что сейчас откроются всегда задумчивые глаза жены, и грустным взглядом станет смотреть она на него, своего мужа. В этом всегда очарованном взгляде ее если и чувствовался легкий укор, она никогда об этом не скажет, вида не подаст, наоборот, будет извиняться, будто грех большой совершила. Скажет: «… прости меня, я хотела родить тебе сына. Не смогла, что поделать, не смогла… Думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь, чего хочешь?... Я умоляла, чтобы ребенка спасли любой ценой. Но они не слышали моих слов. У меня на глазах порезали его на кусочки. Мне не давали смотреть. Завесили все от меня белым полотном. Оно потом стало красным. Но и через него я вся видела. Видела и всем телом своим чувствовала, что творят они с нашим малышом. Когда резали ему руки, мои – пали без сил, когда резали ноги ему, мои – заледенели. Отрезали куски и бросали в ледяной таз. А малыш будто чувствовал все. Едва взял врач в рук нож, он так забился внутри, что я потеряла сознание… Потом уже, кроме крика его, ничего не слышала…»
Она словно предвидела такой конец. С тех пор, как забеременела, ее стали одолевать темные страхи.
– Скажу, чтобы положили меня в тринадцатую палату. Я и прошлый раз лежала в той палате, - говорила она перед отъездом в роддом.
И в этот раз она попала в тринадцатую палату.
Здание это было тайной для него.
Жена лежала в тринадцатой палате с видом на море (она на восторгом говорила об этом), ее дыхание смешивалось с воздухом палаты. Всякий раз, проходя мимо родильного дома, его мучило волной накатывающее изнутри желание войти вовнутрь, увидеть ту палату, кровать, на который она лежала, маленькую тумбочку, куда складывала свои вещи, пол, на которому ходила.
Он невольно останавливался и стоял перед зданием больницы. Как и раньше, двери были заперты. Желающие увидеть близких ходили вокруг, метались из одного конца в другой. Внизу, у тротуара, стояла зеленая машина, ждала кого-то. Через наполовину открытое окно можно было заметить взволнованное женское лицо. Когда родился их первый ребенок, он тоже, взяв попутную машину, ждал здесь выхода жены с ребенком.
Подняв глаза, он вдруг увидел себя стоящим у дверей роддома. Будто какая-то тайная сила влекла его сюда, он больше ни о чем не мог думать.
Тихонько постучал. Ответа не было. Постучал снова, послышались шаги, и дверь открылась.
Все та же женщина…то же знакомое лицо… Что сказать? Как объяснить? Он знал, что входить нельзя. Он хорошо понимал, что едва откроет рот, перед ним захлопнуть дверь и, как знать, может, еще и обругают. Чего же он стоит, чего ждет?
Женщина в дверях тоже молчала, безмолвно глядя на него. По ее холодному взгляду было понятно, что она его не помнит, а если и не забыла лица, то не знает, кто он. Однако в том холодном взгляде вдруг мелькнуло едва ощутимое милосердие. И он осмелел:
– Хочу войти, - сказал он. – В тринадцатую палату, если можно…
Вахтерша отодвинулась, давая ему дорогу.
Он не верил, что так легко далась ему эта загадочная, непреодолимая для него дверь. Казалось, будто все это происходит не с ним, а совсем с другим, незнакомым ему человеком. Сам же он, стоя в стороне, просто наблюдает за всем этим.
Поднимаясь по лестнице, чувствовал себя обессиленным, будто только что поднялся с постели после тяжелой болезни. И если бы не перила, он бы просто упал. Упал и уже не поднялся бы.
Стены казались ему и хорошо знакомыми, и в то же время таинственными. Далеко в полутемном коридоре сидела дежурная медсестра. Ему незачем спрашивать палату. На дверях четко выведены номера – 7, 8, 9, 10… Нужно подняться на третий этаж. «Как же звали медсестру? Если б знал, спросил бы. Что такое два года… Вполне возможно, что она так и работает здесь. Но, к сожалению, он не знает ее имени…»
… Снова поднимается по ступенькам – 11, 12 и наконец, 13.
На мгновение он все позабыл. Ему показалось, что жена с ребенком там, и открыв дверь, он их увидит. Сначала возьмет на руки ребенка, станет разглядывать его, выискивая черты, схожие с собой. Потом с женой поговорит. Она спросит, как он без нее, все ли есть у него, скажет, что скучает по дому, что на днях выписывается… И тогда все мучения ее, как сон, как усталость, забудутся и уйдут прочь.
… Он почувствовал, как дрожит всем делом.
… Осторожно постучал в дверь.
… Ответили изнутри или нет?
… Ничего не слышно.
… Тихонько толкнув дверь, отворил ее.
… На кровати лежала молодая женщина.
… Он прошел и сел в сторонке.
… Должен был что-то сказать, но не сказал.
… И женщина должна была что-то спросить, но не спросила.
Это была маленькая палата на одного человека. «Значит, жена лежала на этой кровати, чтобы как-то унять боли, держалась руками за холодные железные ее перекладины, в бессонные ночи в память ее впечатывались полосы и отметины на потолке, в этой комнате она ела то, что он приносил ей, и здесь же писала ответы на его письма…»
Он дотронулся рукой до кровати так, будто это была живая бабочка, и он боялся, что она рассыплется от его прикосновения.
Сейчас в этой комнате другая. Она спокойно лежит на этой кровати, будто не ведает о том, что два года или две недели назад здесь был кто-то другой. В этот миг, в это время она думает лишь о себе и своем ребенке. Не знает, что мир не состоит из них одних. Не знает, что и кровать, где она лежит, и мир весь временны, преходяши. Завтра здесь будет кто-то еще, а потом еще кто-то… Не знает, что земля уже тысячу лет, словно ручная мельница, вертится и вертится…
Но дожидаясь приглашения, сел он на табурет у окна. Море было так близко, что ощущалось подрагивание волн. В кроваво-красных лучах закатного солнца на морском просторе виднелся одинокий корабль.
Этот белый корабль, ласкаемой волнами, напоминал о бесконечности, непостижимости бытия, навевая мысли о разлуке и тоске. Ему подумалось, что и в тот вечер, когда тельца невинного ребенка, не овеянного дыханием, воздухом этого мира, коснулся нож, и закрылись навек его глаза, ни разу не потревоженные солнечным лучом, на море, наверное, опускалась такая же таинственная тьма.
Он не мог этого вынести, не мог больше оставаться здесь. Словно желая напоследок вобрать в себя все глазами, памятью, он оглядел в последний раз комнату и тяжело направился к двери.
– Кто вам был нужен? – слабо произнесла женщина, поднимаясь с постели.
Он вздрогнул от ее голоса. Будто только сейчас осознал, что в комнате еще кто-то есть.
– Никто, - ответил он, не оборачиваясь, - теперь уже никто…
Открыл дверь и вышел в коридор.
Перевод Медины Эльдаровой