Кровь земная

Габдель Махмут
За этот рассказ я получил литературную премию ЯНАО в конкурсе произведений о рабочем классе, на эти средства выпустил книгу "Три завета", черновой вариант Летописи Надыма "Размахов шаги саженьи".


Покорителям недр, первым моим
 рабочим наставникам посвящаю.


1.ТАНДЕМ

 Ну вот… Теперь можно и расслабиться...
Теперь пусть за всех потрудится ненасытный турбобур...
На глубине ниже двух километров породы встречаются тверже гранита, иногда простому долоту не по зубам. Бывают такие, что даже алмазные едва справляются с таким сладким для нефтяников «тортом», как выражается бурильщик Матяхин.

С этого момента бдить перед манометром предстоит самому буриль-щику. Но, чтобы не оставаться скучать одному, Матяхин не отпускает от себя первого помбура Садыкова. Вдвоем, конечно же, легче коротать время.
Матяхин заядлый весельчак, балагур каких еще поискать. Такие не любят одиночества. Понятно, что в такие моменты ему нужен напарник. А Садыков собеседник благодарный - умеет слушать безмолвно, мог бы даже часами, будь на буровой безделица.

Я тоже люблю эти мгновенья на буровой. Глянет Матяхин на манометр – пошло вниз давление - смайнает инструмент, и начнет, будто советуясь с Садыковым:
- Ну что, екорный бабай, анекдоты – давай?..
- Давай, Володик! - улыбнувшись краями губ, поддакивает тому давний напарник. Сам же Садыков никогда не начнет первым. Знает, что у Матяхина прибауток, куплетов всяких хватит на пятерых, тягаться бесполезно, но, чтобы дать другу сменить тему, всегда готов подсказать ему что-нибудь из припасенных на такой случай. Для этого он приучил внука-школьника вычитывать вместе с ним все «Крокодилы» и «Чаяны». Вот и черпает оттуда, и подсказывает другу, типа, давай, давеча вот что вычитал, слыхал ли Матяхин… 
Матяхину того и надо, тут же парирует:
- Конечно, екорный бабай, это мне еще твой коллега, помбур Абзалов с бригады Шудрова рассказал. Ну тот, у которого родилась тройня…
Ничего не подозревающий Садыков еще ведь пытается уточнить, какой такой Абзалов, мол, младший или старший…  Тут, незаметно подмигнув нам, Матяхин выпуливает:
- Ну да. И знаешь, все три матери на седьмом небе от счастья!
Хохот стоит над буровой, и, рассыпавшись эхом, углубляется в лес. Только и остается Садыкову заключить:
- Ну чорт!..

   Во время спуска инструмента не поболтаешь на вольные темы. Тогда у бурильщика одни служебные команды в лексиконе. И те – сплошь матерные. А матерится Матяхин, надо сказать, виртуозно, иногда с такой выдумкой, что достается всем чертям, и так скорострельно, что не успеваешь запомнить, тут же следом вылетает новый многоэтажный...
И будто обрубает эту привычку, когда нет спешки. Дома, говорит, что за чертовщина, несмотря на фамилию, никакой, даже самый безобидный мат в голову не лезет, такой весь правильный становится.  А здесь же…

 …И вот теперь ему можно простить все. Теперь инструмент не занимает его так ответственно и напряженно. Отныне он благорасположен, готов всех обнять–расцеловать. С таким бы век коротать рядом.
Но меня прогоняют к виброситу. А она за пределами буровой вышки, то есть подальше от бригады. Сито шумно, надоедливо вибрирует, да гремит, как Ниагарский водопад, извергаемый скважиной буровой раствор. Тут я не услышу байки Матяхина.

Мое дело за тем, чтобы сито не забилось шламом, иначе раствор начнет выливаться поверх него в шламоприемник. Для раствора есть свой желоб под ситом, по нему он, очищенный от шлама, должен стечь в раствороприемник, размером с целый бассейн. Из этого бассейна мощные насосы качают раствор в инструмент, заканчивающийся турбобуром. Вот такой растворооборот обеспечивает беспрерывное бурение. Раствор применяется, чтобы одновременно подавить сильное давление в глубинных пластах. Там водой не возьмешь, как бывает в начале. Ведь земля-матушка не желает так запросто раздаривать свою кровь. Иногда, если у глинистого раствора не хватает сил и способностей, чтобы справиться с водопроявлениями, обвалами в породах, приходится добавлять в него буровой клей, утяжеляющие минеральные порошки, другие компоненты, а то и вместе с тампонажниками цементировать те проблемные пласты.… И так измотаешься от беготни вокруг вышки, что в автобусе тут же валишься и засыпаешь от усталости.

Но сегодня Матяхин не подает другой команды. Значит, буду стоять, и соскребать плоской лопатой налипающий на сито шлам. Работа не трудная, но до того нудная, что никакого энтузиазма не хватает. От скуки всякие мысли лезут в голову. Стоишь как неживой, еле шевеля лопатой. Поэтому после напряженного спуска инструмента, здесь сразу спать тянет, ведь дело к утру уже. А то незаметно и в дрему бросает. И, как обычно, обида гложет. Что спихнул Матяхин презренный этот вибратор на меня.
Вот и «стой, качай нефть из песка. Тоска…», как сказано Маяковским, выразившим в двух словах поверхностную суть моей сегодня работы. Можно подумать, на себе познал этот великан-горлопан специфику труда добытчиков черного золота. С той лишь разницей, что нет у нас песка как в Прикаспии…

Несмотря на это, мне все нравится у буровиков. И даже зимой, когда ко всем напастям добавляется мороз и борьба с оледенением оборудования. Но дорога…
Иной раз прямо-таки проклинаю ее. Ведь она отнимает полтора-два часа драгоценного времени. Это в одну сторону, чтобы только добраться до буровой. Да обратно еще более тягучих полтора-два часа. Итого целых три-четыре часа в день коту под хвост. За это время я полкниги проглотил бы. Брать книгу с собой бессмысленно, хоть асфальт в нашем районе в каждую деревню заглядывает, но не больно-то читается в дороге. Тряский автобус это все же не вагон, не могу читать прыгающие перед глазами строчки. А в дороге всякая мелочь отвлекает. Да, смотря, какой еще водитель попадется. Иной набьет левых пассажиров для навару себе в карман. Еще усовестит, типа, почему бы тебе, то есть мне, не уступить место слабому полу, молодой, а несознательный. Вьехать бы такому… Ведь автобус-то наш. А не смею, людям тоже надо, не их вина, что не хватает рейсовых…

И вот так день-деньской непродуктивно прожигаем мы свое лучшее время. Именно это мне и не нравится у буровиков. В будущем за это время люди научатся преодолевать тысячи километров. Нынче как раз отложил роман Клиффорда Саймака, где астронавты запросто джантируют, это по нему, или релаксируют, телепортируют, левитируют, как утверждают другие, то есть перемещаются в пространстве с планеты на планету. В нагрудном кармане комбинезона у них миниатюрные приборы – вынут, потыкают участки инопланетной поверхности выдвижными антеннками-щупальцами в нескольких точках, и тут же на мониторе определяют, есть ли там полезное ископаемое со всеми необходимыми для добытчиков параметрами. И вся любовь, как выражается Матяхин, на этом работа астронавта-геолога завершена. После прибудут сюда их коллеги-буровики с ракетными турбобурами. Пробурить скважину такой ракетой - работа вся недолга, и уже заглянул в дьявольские глубины, главное, никакого физического усилия… Вот ведь как будет когда-то!..

…Я конечно же не намерен всю жизнь стеречь это вибросито проклятое, окончу свой институт, и свалю отсюда. А пока вынужден торчать тут как бельмо на глазу, ведь кому-то и это надо делать. Раз попал к буровикам, надо освоить все, чтобы не сказали потом, будто я ни аза, ни раза здесь не распознал…

2. РАБОТЯГИ-ЧЕРТИ

 В разных концах Зеленогорского района мы пробурили двенадцать скважин, а мне надо еще чертову дюжину, затем можно и распрощаться. Двадцать пять потому, что столько лет от роду мне стукнет к этому времени – такую задачу поставил себе, трудоустраиваясь к буровикам.   

Здесь, в этих местах, скважина бурится недолго. Когда нет осложнений, типа водопроявления, или, наоборот, поглощения, либо прихвата инструмента, максимум за три недели скважину мы уже сдаем эксплуатационникам. Но если ж какая авария, пиши, пропало. На буровой все наоборот, считай. Потому что платят за метры проходки. Случись же какое осложнение – крутишься вокруг буровой как заведенный, чтобы устранить его, а получаешь с гулькин нос – одни тарифы. Нет осложнений –  и легко берешь пласт за пластом. И, соответственно, как говорит Матяхин, идут метры - бегут литры. То есть, чем быстрее вглубь, тем больше ширится карман у буровика от накруток в табеле  «за ускорение».

Нынче у нас именно такая скважина. Глубины с возможными отклонениями уже пройдены, осталось всего ничего, около сотни метров. Но породы пошли твердые, покоряются с трудом. Поэтому нашей смене бурить и бурить, смены долота вновь не будет…
- Якорный малай, ты не спи давай!..
Надо же, я и всамделе заклевал носом - дремлю, прислоненный к леерам у вибросита. Это толстяк электрик Петухов, проходя мимо, решил ошарашить меня своим окриком хрипатым, да не вышло как хотел – шум раствора приглушил.

Где он пропадал до сих пор, один черт знает, такая у него хитрая должность. Ведь электрик в бригаде нужен на всякий дежурный лишь случай. А когда все светится и вращается, он же не вмешается, делать нечего, вот и шляется везде как мишка-шатун. И сейчас появился, чтобы показать, будто при деле он. Наверняка храпел где-нибудь в котельной, пока мы спускали инструмент. От скуки задирается, как всегда, на меня, еще зеленого. Но даже тут не нашел ничего нового, словами Матяхина попугайничает.
- Топай своей дорогой, Топтыгин! - бросаю ему в ответ.
Он безвредный. Шутить, как Матяхин, Петухов не умеет, поэтому все попытки эти у него получаются как неуместные выходки. Кто не знает, могут воспринять за оскорбление. Мы же привыкли, не обижаемся.

А Матяхина он избегает. Потому что Матяхин, появись вдруг Петухов, все свои поговорки начинает вокруг него и о нем плести, что не по нраву Петухову, считает, будто Матяхин его недолюбливает. Очень даже может быть, наш бурильщик терпеть не может хитромудрых, к каким относит электрика.

…Попервости, как всякий на буровой, я ходил настороже во все глаза и уши. Особенно боязно было при спуске инструмента. С каждой наращенной свечой-двухтрубкой, инструмент все больше тяжелеет, и с таким грохотом проваливается в тартарары, того и гляди, сами развалимся или, наоборот, взлетим вместе с вышкой. К концу, когда все свечи нарощены, и на стакане, то есть платформе для свеч, остаются одна-две последние, у Матяхина уже никаких сил не хватает для тормозного рычага, матерясь и чертыхаясь наваливается на него всем телом. Иногда на помощь подскакивает к нему Садыков, и, как говорят пианисты, в четыре руки давят на тормоз с удвоенной работяговской тяжестью.
Барабаны от трения о тормозные колодки свистят – фьюбрр...
Троса на талях, как струны у рояля, от натуги звенят – зрр-фрр, зрр-фрр… 
И, когда клинья захлопываются у горла последней трубы, вся вышка, будто штангист от навалившейся вдруг тяжести, как бы приседает, вжимаясь всем корпусом в землю-матушку. Тут, наконец, и бригада, как один, облегченно вздыхает...

Оно, конечно, можно бы не спеша, притормаживая спускать инструмент, но ведь азарт берет, да время дорого, не зря же и план дается, и в соцсоревнование с другими бригадами вовлечены…
 …Я отщелкиваю замок элеватора, на котором висел многотонный инструмент, и чуть отталкиваю его от горла трубы. Матяхин дает реверс, элеватор вновь улетает ввысь, к люльке, где наготове ждет второй помбур, верховой Ковдиряков. Осторожно беря очередную свечу, он толкнет ее в раскрытое обьятье элеватора, защелкнет на стопор, махнет рукой бурильщику и, задрожав, свеча слегка подпрыгивает над стаканом. Нижний ее конец, прихватив крюком, я веду к инструменту, и на мгновенье придерживаю над горлом. Матяхин осторожно, плавно, как партнер балерину, опускает свечу на муфту трубы. Тут наступает черед действиям первого помбура Садыкова. Его место за пневматическим буровым ключом, которым он, надавливая на рычаги, ввинчивает свечу в инструмент. И так раз за разом, пока не спустим всю бурильную колонну. Затем остается подключить к ней «квадрат» с насосным шлангом. И знай себе, бури, турбобур, вгрызайся в землю, червяк километровый…

Первые дни, до сдачи допускного минимума, я открыв рот наблюдал за всем этим магически завораживающим действом, боясь и дивясь одновременно. Но когда изучил-освоил до автоматизма каждую операцию, приноровился настолько, что успевал и расслабиться, а в ночную смену даже прикорнуть секунды две-три позволял себе, пока Садыков манипулирует ключом. Особенно расслабленно работаешь, когда процесс идет наоборот, то есть при подьеме. Пока тяжелый инструмент с натугой тянется на высоту свечи, словно на нем армада дьяволов повисла, я прислоняюсь к стоящим на стакане. Или к воротам вышки, ежели нет сквозняка. Одного-двух раз такой дремы бывает достаточно, чтобы прошла ночная сонливость. Ведь как бы ты ни высыпался перед сменой, биологические часы берут свое – к утру уже ходишь как лунатик. В первые мои ночные смены Матяхин прогонял меня в бытовку с будильником, заведенным на десять-пятнадцать минут, говоря, что так будет полезнее для дела.
На одну скважину иной раз выпадает несколько десятков таких спусков-подьемов. А все лишь затем, чтобы сменить долото. Иногда и сам турбобур, вдруг закапризничавший ни с того ни с сего. Не беря в счет аварийные ситуации.    

3.С ВЫСОТЫ ВЫШКИ

…Каким-то чудом сквозь буровой шум и гул слух мой уловил ковдиряковский свист. Он все еще был наверху. Что-то кричит и машет мне, подзывая подняться. Может, чем-нибудь надо помочь, подумал я, и двинулся к трапу.
На этой скважине я всего неделю. Большую часть работы ребята прошли, пока я, студент-заочник, корпел на сессии над учебниками. Поэтому еще ни разу не поднимался наверх, и с удовольствием откликнулся на зов коллеги-верхового.

Чем выше, тем вольготнее взору. В лесу нам утреннее солнце было еще недоступно, а тут на полголовы поднялось над горизонтом, поручни трапа успели даже нагреться. Свет червленого зарева слепящее заливает всю округу, вот и дальнее подножье Урала стало заметно. Затем я выглядел близлежащие безлесые долины. Вышка наша расположена в густой дубраве, внизу даже днем взору ничего интересного не бросится. А тут весь горизонт предстал как на ладони. На западе, за буровым бассейном, в подгорье проклюнулись крыши большой деревни. Оказалось, мы стоим всего в сотне метров от крутого яра, под которым раскинулось слышанное мной колхозное село Зурдала. О нем я и не догадывался, так как с большака машина сворачивала сразу в лес, где и была буровая. Приезжали ночью, уезжали утром - не выпадало забот заглянуть, вот и не знал.

Наверху не так шумно, освежает легкий ветерок, сонливость вмиг развеялась.
- Быстрей шевелись, Якорный малай! – нетерпеливо кричит Ковдиряков.
- А что случилось-то?
- Проспишь ведь все на свете! Я тут такого насмотрелся, рассказать, так не поверите ж, свидетель нужен зараз… На, полюбуйся, - протягивает мне бинокль, - вон там, возле дуба, посреди деревни сельмаг, видишь? Без тебя я бегал туда за бутылкой. Красивая деваха там продавщицей, твоего возраста, может быть и младше. Видишь? Она, видать, сама же и за уборщицу, и за дворника.
- Ну, вижу…
- А что видишь-то, «ну»?
- Вижу – моет крыльцо. Ну и что?
- Значит, опоздал, Якорный малай.  Дай-ка, сам гляну!.. Да вот же! Эх, ты… Не заметить такое! Вон же, вон она подоткнула подол за пояс… А давеча рядом с крыльцом присела было!..
- Дурак, а не лечишься, - буркнул я, не дав ему досказать очередную скабрезность.

Одно на уме у чертяки. Ведь приедет домой, из квартиры и носа не высунет этот увалень. А здесь хлебом не корми, лишь бы языком почесать, становится такой мастак-повеса. Послушать его, всех девок перегреб, никто не устоит. В общем, трепло, каких еще поискать.   
Но я бинокль перехватил. Еще с корабельной службы запала тяга об-сматривать издали, как течет время вокруг. Военные моряки сильнее других скучают по гражданке, а бинокль как бы приближает эту вольную жизнь. За морское прошлое меня и прозвал Матяхин Якорным малаем… 
Да, деваха что надо, очень даже ничего, не ошиблось чутье у Ковдирякова. Да из бойких, видать, шустро-то как работает... Что ж, нынче наверняка не смогу отказать Матяхину, если поручит сбегать в магазин…

 …Ковдиряков недавно вернулся с севера. Говорит, не приглянулся он ему. Интересно было, пока изучал, осваивал. А работа – она везде работа, и бурение ничем не отличалось от здешнего. С той лишь разницей, что глубины там другие, да климат неприветливый. В общем, не по нутру это человеку, уже обустроенному, не ищущему большего. А скукотища-то там какая! Ну неописуемая! Всю вахту, до отправки домой, на Большую землю, торчишь как пень в белых снегах. Отработал смену – и в вагон, где, кроме как свалиться-переспать, заняться нечем. Поспал-недоспал, снова на вахту. Глянешь окрест – ни жилья человеческого, ни духу людского. Тоска зеленая.

Из приключений было одно запомнившееся событие. Однажды возле столовой обьявился раненый в ногу соболь и пристроился жить тут же. Видать, от стаи отстал, прокорма добыть не в силах. Отощавший, он слег возле вагон-столовки, думая, наверное, или умереть, или что-нибудь да перепадет от людей. Стали ему подбрасывать кости, обглоданные работягами, иной раз и мяса, или рыбы перележалой, не годной для разборчивых. Хорошего же самим по норме лишь… Как стал на ноги, исчез соболек. Больше и вспомнить-то нечего. Пьянки одни, так они везде одинаковы. Ковдиряков как допился однажды до чертиков, сразу одумался, так ведь и умрешь на за грош. Дураки продувались в карты, и, не солоно хлебавши, укатывали. Что за удовольствие так северять. И бросил Ковдиряков неприютные снега эти. А может, это север не принял его, человека, не нуждавшегося ни в чем, кроме тепла домашнего. Чего рыскать по свету, когда хорошо лишь там, где нас нет – от добра добра не ищут. Всех денег тоже не загребешь, а дома ведь щепка к щепке пристраивается.

А тут! Кругом трава зеленеет, лес стеной встает и листьями шумит, кузнечики верещат, стрекозы шелестят перед носом, лягушки к лужам ска-чут, вон кукушка вдаль манит – живи, не хочу. В городе, пока домой идешь, со всеми перездороваешься, поговоришь, о чем хочешь, и все друзья тебя приветствуют, в гости зазывают, ну и ты отвечаешь тем же. Вот такая размеренная, предсказуемая и должна быть жизнь. Чего зря суетиться, гоняться за призрачным чем-то? 


…К  магазину подьехал дядька на мотоцикле с коляской. Ловко соскочил. Сам неуклюжий какой-то, то есть, надо бы сказать, с неправильными пропорциями: туловище широкое и короткое, ноги длинные, руки крупные, сам небольшого роста, о каком говорят: метр с кепкой… Погоди-постой… Да это же, похоже, с горбинкой мужик. Такой, будто изнутри чем-то слегка расперло ему грудь и спину. Большинство горбунов несимметричные в теле. Как бы гирю тяжелую у лопатки таскают, приседая на одну ногу, что неуютно становится самому завидевшему. Этот непохож на таких, кого бывает жалко. Ему бы вытянуть верхнюю часть, и предстал бы богатырь…

На этом пришлось свернуть наблюдения, передал бинокль Ковдирякову. По времени прикинув, глянул и заметил, как буровой раствор стал выливаться поверх сита. Я поспешил на свое место, хотя Ковдиряков отговаривал, что зря, скоро закончим скважину, кому нужен твой раствор.
А тут, видать, и турбобур достиг заданной точки. Матяхин отключил насосы, поднял инструмент на высоту квадрата, свистнул нам на сбор. И я направился на свое место на буровой. Думая, что сейчас начнем подьем, а там, к окончанию, как раз подьедет сменная вахта.

Но Матяхин надвинул каску на нос. Мы знали, не зря он так.
- Ну все, робяты-демократы! – сказал, и замолк. Тянет время. 
Садыков наверняка знает, что к чему, но не скажет ведь, паразит.
А бурильщик начинает будто издалека:
- Вот так-то, браты-акробаты… Сю породу нашей смене не догрызть,  шампанского о долото не хлобысть.  Какие есть соображения по поводу сего недоразуменья? – Да как расхохочется. Вот такой он весь.
Тут рассмеялся и Садыков, комментирует друга:
- Метров пять всего осталсы, а долото не бирет, и все. Надо бы минять. А вдруг он тоже ни возьмет, тогда ведь снова спуск-подьем. Или уж помаимся до приезда смены? Со свежим силам придумает начальство, что делать, верны?…

4. ВИЗИТЕРЫ

 В общем, на том и порешили, ведь до пересменки, когда к полдесятому подьедет вахтовка, оставалось всего полтора-два часа. Бури-грызи, чортогрыз, а я слетаю до красавицы местной. На мое удовольствие, Матяхин поручил мне сбегать за белоголовкой.

До магазина я вмиг долетел, хоть и не нашел тропинки, о которой предупреждал Ковдиряков. Так как под гору в самом деле как на крыльях спускаешься. Да добавьте сюда мое молодеческое стремление – наверняка соколом упал под ноги девушки на выданье…
Она с полчаса уже как открыла магазин, а теперь сидела на крылечке, скучая без покупателей, я появился кстати. Деваха оказалась и на язык бойкой. Разговор вышел совсем неожиданный для меня, можно сказать, сразу потек по ее сценарию. Разве такое забудешь? Вот как жонглировала мной чертова девка, начав, вреде бы, с безобидного:
- Теперь молодого нашли за водкой бегать?..
- Что, успели надоесть уже? – ответил я вопросом на вопрос, не найдя ничего лучше. Можно подумать, что буровики только этим озабочены. Она же гнула свое:
- Я думала, на буровой работают одни герои. А вижу – те же любители закладывать, как наши в колхозе «Сорок лет без урожая»...

Речь у нее была как у учителя, с чеканным произношением каждого слова, говорила, будто повторяла задание. Это мне стало забавно и, желая докопаться, решил, ни за что не сдамся:
- А я думал, торгашам нет разницы, кому что спихнуть, лишь бы вы-ручка была!.. – И этим, видать, оскорбил ее самолюбие. Она вздохнула огорченно:
- Ну, если не отличать продавца от торгаша, тогда понятно, тогда идемте в магазин, - будто передразнивая, слово «магазин» произнесла с ударением на втором слоге, и как отрезала.

Я был обезоружен, молча проследовал за ней. А расплачиваясь за две заказанные бригадой бутылки, все же решил поставить свою точку в разговоре:
- Пьющие есть везде. А на буровой пьяница дня не продержится. Это тоже надо уразуметь. До свидания!
- Тогда, до новой встречи, герой! - и улыбнулась.
Такая она мне нравилось больше. Обидно, что не сумел раскрыть…
По прикидкам, девушка казалась мне ровесницей, и была чертовски притягательной, почти красавицей, такой, за которой наверняка приударяют десятки молодцов со всей округи.
Я бы тоже был не прочь…


 …К моему возвращению на буровую, к нам как раз подьехал, будто в ответ, визитер из деревни. Тот самый, которого мы с Ковдиряковым наблюдали в бинокль. Остановив мотоцикл возле вагон-столовой, он ловко перебросил правую ногу почему-то со стороны руля, пересел на сиденье лицом к вышке, стал осматривать округу. Заметив его, Матяхин приподнял инструмент, не выключая заклинил, позвал нас за собой и пошел навстречу гостю:
- Епресете, какими ветрами? Дело пытаем, али от дела лытаем? - про-кричал он, еще спускаясь с подмостей.

Позже я выяснил, что Матяхин старика встречал здесь впервые, как и тот нас. А заговорил, как с давним знакомым. Такая черта у людей, повидавших немало всего на свете. Опытный Матяхин интуитивно почувствовал, что не зря появился старик на буровой. А Ковдиряков нарочно, чтобы позлить меня при Матяхине, стал пытать, пока шли по эстакаде, не выкинул ли я чего с его дочкой-продавщицей…
Гость так же издали ответил с открытой улыбкой во все лицо:
- Драстуй, работный люди! Конещны, ты прав, дело пытаю. Разговор есть. А вы весь струмент притопил, вижу? Грызет чирвяк землю?..

Терпеливо поджидая буровиков, старик стоял и, явно обдумывая что-то серьезное, поглаживал свой голый затылок. Лицо у него было гладкое, с морщинами лишь у глаз, поэтому называть его бабаем-стариком, можно было разве что с натяжкой, потому  лишь, что выдавала седина на бровях. На крупном теле небольшая бритая голова смотрелась как с чужого плеча. Верхняя часть туловища у старика была будто аккуратно притоплена к низу, оттого и выглядел непропорционально длинноногим. Для деревенского, одет он был слишком опрятно: серого цвета брюки со стрелками завершались внизу начищенными до блеска черными летними ботинками, светлая свежая сорочка-безрукавка была, может быть, надета по благородному сегодня случаю, а из брючного кармана торчал синий козырек матерчатой летней фуражки. В общем, как в гости собрался человек. Деревенский ухоженный интеллигент, иначе не скажешь.

Уставшим к утру, нам выпал повод передохнуть. Поэтому с удовольствием откликнулись на предложение Матяхина. Он присел на крылечке столовки, сбоку от старика. Мы поздоровались, и расположились полукругом к ним обоим – кто полулежа на трубах, кто по-турецки на траве. Петухов полез в карман за сигаретой, предложил визитеру заморить червячка-табачка. Гость отказался, говоря, что не курит вовсе. Сам он не волновался, не смущался, как не теряется всякий взрослый человек перед детьми. Приступил издалека, спросил для начала, как нам работается тут. На что Матяхин сбалагурил, как всегда, готовым у него: «Работа не черт, в болото не уйдет. А пахать нам как Стаханов, боже упаси! Водку пьем по семь стаканов, торопись-ка подносить!..»

Запрокинув лицо к небу, визитер заразительно рассмеялся и, в поддержку юмористу, сказал, что и сам любит смешить людей, но по-русски грамотно сделать этого не сможет, так как плохо знает. А в деревне он тоже благодаря озорству своему и завоевал уважение. Ведь с шуткой легче обходить острые углы в спорах…
После такого вступления атмосфера потеплела, само собой, для любого разговора.
- Знаите, друзия, зовите миня Борисом, - улыбнулся затем старик. – Я профком в колхозе. Давно хотел заехать, да все никак не решал. А тут меня спрашивают колхозники. Говорят, чтоб поговорил с вам на совись. Вы-то, конещно, не решите, но вить передать руководству можете, правды? 
- Конечно-конечно, чего уж там, говори, расскажем, - опережая всех, вставил Ковдиряков.
- Что-то с водой, что ли, Борис абый? – спросил вдруг серьезно Матяхин.
 
Для меня это стало полной неожиданностью, вот что значит опыт. «Парадоксов друг» Матяхин сразу почуял неладное в нашем добром деле.
- Именны! - ответил утвердительно старик. Сокрушенно погладил за-тылок, продолжил. – Мы же с речки ни бирем воду, спокон век пьем из родников, потому-то предки выбрал это место. Как вы стали бурить, наша вода стала дурно пахнуть, типер вот вовсе цвет поменял. Правда, пока не у всех. Можете вы это обсказать начальству? Я только затем к вам. Вот, наверный, все, что я хотел, друзия.
С последними словами он откинул тент на люльке ижака и, взяв за завязку одной рукой, как нечего делать извлек оттуда картонную коробку:
- В знак уваженья к вам, преседатель велел передать вот эты…

От такой неожиданности, мы все вдруг вскочили. Садыков спросил у соплеменника: «Нэрсэ бу, бабай?», - то есть, что это? А Матяхин бережно принял коробку, смекнул что к чему, улыбка поплыла шире рта:
- С этого бы и начинал, екорный бабай! Хочешь, сейчас же отметим в знак договоренности?..
Гость замахал рукой, говоря, что по причине печени, к сожалению, не сможет составить компанию. А Матяхин ему:
- Так ведь я тоже бросил. С прошлого воскресенья - до первого поднесенья!..
Старик затрясся от хохота. Потом махнул рукой, дескать, с вами хорошо, да пора и честь знать, легко развернул мотоцикл, завел с одного удара ногой на педаль, и укатил.
В ящике было двенадцать бутылок болгарской плиски. По словам Садыкова, буровикам такого подарка, сколько они с Матяхиным работают, еще никто не подкидывал…

5. ГЕРОИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

 Прибывшему с утренней сменой мастеру-бригадиру Матяхин рассказал о визитере и просьбе деревни. Наш осторожный Саенко поскреб в затылке, сослался на высокие инстанции, не нам решать. Если им надо, сказал, пусть обращаются в горком. Буровики своевольничать не вправе, нам дается план, и мы обязаны его выполнять.
Даже плиска не помогла бы повлиять на принципиального Саенко. Предвидя это, Матяхин велел не говорить ему о болгарском коньяке. Раздав нам по бутылке, другие оставил в укромном месте, и шепнул об этом сменному бурильщику...

Эту скважину мы благополучно сдали геофизикам. Пока суд да дело, после перевахтовки нас всех рассовали по разным бригадам. Такую смену буровики называют «калымом».
В очередной такой «калым» я побывал в бригаде Героя Соцтруда Гайфуллина. Место оказалось очень живописное. Вышка стояла прямо у асфальта - такой простор глазам, аж душа радуется. Предыдущую установку сдвинули, оказывается, всего лишь на три метра, здесь бурили под углом, то есть наклонную скважину. Для этого через сто метров после разбурки заряжают кривой турбобур. Как только ствол берет необходимый угол, производится обратная смена турбобура на прямой…

А все-таки прав Матяхин. Ничем героическим не выделяется хваленая бригада. Просто, как говорят, в нужное время попали в теплую струю. Наш Матяхин заткнет за пояс любого бурильщика из бригады героя. Только он, кто и червяка не раздавит, становится как лом в разговоре с начальством. Да участки нашему принципиалисту Саенко дают всегда на отшибе - скважины достаются, врагу не пожелаешь. А эти, знай себе, считают метры. Вот и эта скважина такая, будто турбобур один торт жует...
В нашу смену здесь применили новое долото с искусственным алма-зом, а за освоение новой техники полагаются свои надбавки к оплате. Даже тут подфартило бригаде любимчиков. Ребята говорили, что если бы дали настоящее алмазное долото, буровую оцепила бы охрана. Посмотреть бы… 

Гайфуллин парень хороший, не придерешься. Может, такого и надо делать героем. В свое время руководство УБР, чтобы не отвлекать опытных, ради численности спихнули его, еще зеленого, на городскую конференцию комсомола. Там его приметил первый секретарь – парень толковый, заканчивает вечерний техникум, из рабочих - по всем анкетным данным подходит. И двинули на республиканскую конференцию в Казань. И пошел наш выдвиженец без тормозов, в течение одного года – от рядового собрания первички до всесоюзного сьезда комсомола, а там и на всемирный фестиваль молодежи в Гаване в составе советской делегации. Выучился, поручили смену, затем и бригаду. Ну не к лицу же будет руководству УБР подставлять делегату сьезда проблемные участки. И посыпались награды – к дням, юбилеям, за соцсоревнование, по итогам года, пятилетки… Не всем дано быть героями, а кому-то не миновать такой участи…


Потом наша Саенковская бригада перебазировалась на другой конец района. Так я за какие-то полгода обьездил весь Зеленогорский район. А природа здесь, какую поискать еще. Зеленые дубравы, осинники, белые березовые рощи, сосновые лесопосадки, гладкие холмы с белым ковылем, качающимся на ветру, озера как круглые зеркала с упавшим на них небом, ручьи и родники с хрустальной водой, что пьешь-не оторвешься. И самое приятное для работяг – никакого комарья в лесу. Душа поет, когда можно работать на солнце голый по пояс. Хотя это запрещено, но с Матяхиным у нас все дозволяется. Такого мы его стараемся не подводить.

Разбурились и спускаем первые на скважине трубы направления. Вдруг последняя труба не полезла. Стали накачивать раствор, чтобы промыть низ скважины. С торчащей на пять-семь метров трубы весь раствор полился на нас, но больше всего опрокинуло на бурильщика. Можно было, конечно, снова перебурить то место, вытащив направляющие обратно. Но это трудоемко. Мы по-своему добили его. Ничего, что искупались, у Матяхина только глаза, как у черта, сверкают, смеется:
-Епрсята, какая баня после такого душа!..

Только углубились было, исчезла циркуляция раствора. Цементируем ту пропасть -  цемент будто уходит в никуда. Чего только не толкали в эту пасть ненасытную, да не в коня корм. Заделали уже после нас - другие две смены.
Однажды приезжаем, предыдущая вахта передает, что не смогли уст-ранить утечку давления. Нам пришлось перебрать оба насоса, работают как надо, а давления нет и все. Куда уходит, непонятно. Пораскинул Матяхин мозгами, и решили поднять весь инструмент. Оставив один турбобур на квадрате, проверили – есть давление, аж до 150 атмосфер можно накачать! Ага, значит, дело в одной из труб. Начали проверять каждую свечу, друг за другом наворачивая на турбобур. На шестой обнаружили свищ. Отверстие на алюмишке, что рука влазит. Эту с дефектом выкинули, снова опустили инструмент. Так пролетела вся вахта. За час до смены успели пробурить шесть метров. А до нас – с утечкой раствора - за всю смену выдали всего восемь метров…

После выходных – такая же история с уходом раствора на глубине 550 метров. Несколько раз цементировали тот пласт – все как в дьявольскую пропасть. Решили, и добурили, как есть, без циркуляции раствора до 750 метров… Привезли нам алюминиевый пакер. Опустили его чуть ниже места ухода. Под давлением раствора резиновые щеки пакера раздуваются и изолируют низ скважины, как пробка. Оставив в скважине один пакер, то место залили цементом. После застывания бурим, долото знай себе буравит, даже не почувствовав сопротивления алюминия…      
 
Потом пришла другая напасть - долго не могли продавить пластовое водопроявление. Чего только не толкали в ту рану земли. Но и эти козни дьявольские одолели буровики.
Не хватало печали, да черти накачали – к окончанию бурения загостили небывало долгие дожди. Наслякотило вокруг буровой – выше колена. Не доехав, водилы выкинули обсадные трубы костром, да в грязь, что черт ногу сломит. А нам надо было штабелевать на стеллаже, откуда потом легче брать, ведь это будущая колонна для потока нефти.
Легко расправившись с верхними, к нижним трубам лезем с ломами - ломы ныряют, не найдя опоры. Сапоги вязнут, присасываются - ломом же выковыриваем сами себя из этой месивы. Петухов вдобавок насмехается, говорит, что с высоты буровой вышки мы были похожи на червяков, копошащихся в навозной жиже. Что и говорить, чего не в силах техника – все выносят на своих плечах работяги-буровики - «не боги, человеки, привыкшие к труду»…
Больше месяца ухлопали мы на эту скважину. Раз с первых метров не повезло, так до конца и промаялись, что опять не видать бригаде процентов за «ускорение». Вот ведь как противятся сатанинские силы буровикам. Будто сам Аид насылает эти напасти, чтобы не лез человек в его царство подземное, таинственное…


В следующие калымные дни я попал в бригаду Чернинова.
Тут только и убедился, что не зря дочь горбуна издевалась надо мной, сомневаясь в геройстве буровиков…
Смена Гимранова вместе с мастером-бригадиром начала пить еще в дороге. Здесь тоже был начальный этап работ на скважине. Чтобы промыть ее для спуска труб направления, заказали раствор. Транспортники все не везли никак. А простой к «геройству» тянет. Сварщик завел бульдозер, и с Гимрановым покатил в магазин. Дорожных им, видать, было мало. Для доброго дела бульдозер бы в субботу не завелся без хозяина…

Дал бог дуракам денежку, а этим вдобавок и глотку - привезли три литра дьявольской горючки, добавили к дорожным градусам. И когда все скисли, и замедлилась реакция, к нам подвезли раствор. А Гимранов еле языком ворочает, но герой ведь. Закачали раствор в скважину, решили выкинуть турбобур, уже лишний здесь, потому что надо спустить направление, а дальше нужен будет другой турбобур, меньше диаметром, но мощней. До бурильщика команды мастера доходят как до утки с опозданием на сутки, да не может плавно, как того требует операция. Надо бы сперва вынуть две челюсти в роторе. Их положено поднимать кирмаком, а бурильщик как дернет турбобур, он резко взлетел вверх, раскинув челюсти по сторонам. Хорошо, ни на кого из людей не рухнули. Одна, падая, задела стоящий рядом элеватор, и он спокойненько соскользнул в раскрытый зев буровой платформы, и булькнул в скважину с раствором… Каким-то чудом элеватор в полете распахнулся,  и с открытыми обьятиями лег на горло скважины.

Вот тут бы и одуматься, но нет же. Другая пьянь полезла вниз с кирмаком, а его же надо тянуть изо всех сил, и лишь вытянув лишка, можно зацеплять. А этот тянул до самого элеватора, да как соскользнется. И как только ухитрился сам не улететь в скважину вместе с элеватором?!
Да еще попытались свалить вину на меня, дескать, не туда калымщик поставил элеватор…

В общем, если не удастся извлечь элеватор, надо будет забуриваться с другой точки, а это значит переставлять саму буровую установку. То есть ЧП, каких редко в бурении. Чернинов мастерски сиганул с буровой, будто ветром сдуло его, не свидетель он этому безобразию, чтобы самому не отвечать после...
Но, как говорят, действительно везет подлецам и пьяницам. День был субботний, большое начальство отдыхает, только диспетчеру доложили как следует, он прислал «паук». К понедельнику эти все были как стеклышки, сговорились, и спихнули вину на вышкомонтажников, будто не признались, нехорошие они, что же там оставили в скважине, а нам пришлось потратить две смены на выуживание «пауком»…

После этого на глубине 900 метров Черниновские допустили прихват инструмента. Опять же Гимранов! Уснул и посадил инструмент на забой, отчего резко поднялось давление, и лопнула предохранительная диафрагма на линии. Пока заменяли, бурильщику надо было расхаживать инструмент. Без раствора его и завалило породой. Десяток свечей открутили и вынули, на оставшиеся пустили торпеду и взорвали. Турбобур так и остался на дне, где его зацементировали, и через сутки скривили скважину с 700 метров на второй ствол. Вот так целых двести метров ушли у них черту под хвост. И ничего! Гимранова на три месяца всего лишили допуска. Теперь он опять бурильщиком - редкая специализация, а кадров не хватает…

6. ВИЛЫ ЕСТЬ, УМА НЕ НАДО

 Через некоторое время мы снова вернулись на ту гору, под которой жила дочь горбуна. Мы было считали уже, что буровики оставили деревню в покое, и больше здесь не появится никто. Но просьбу председателя профкома в УБР или проигнорировали, или не довели до руководства города. В общем, буровики повели себя не по-геройски, видать, меркантильные интересы перевесили. Мы, матяхинцы, как смена должников перед колхозом, предстали перед компромиссом. Обсудив меж собой, решили, что надо узнать, что же стало с родниками в селе. На этот раз я сам вызвался сходить в разведку…

Скажу честно, мне стало совестно за моих коллег-буровиков – готов был провалиться в тартарары. Неужели каких-то пять-шесть скважин важнее источника жизни целой деревни. Я только заглянул в профком, Борис-абый повел меня к председателю колхоза. Оказывается, в деревне два родника вовсе не дают воду, а из трех она вытекает с вонючим сероводородом. С одного конца деревни народ ходит за водой на другой конец.
Но в правлении не сидели сложа руки. Обращение от всего собрания колхозников послали в горком, райисполком. Направили делегацию в Ка-зань, что травится вода не только в деревне, она же течет и в реки. Всюду сказали им, ждите ответа. А ответ вот он, на горе, где снова зашевелились буровики. Раз вышку переставили, значит, разрешено бурить дальше…

          А мы преспокойненько испили всю плиску, ничем в ответ не отблагодарив селян. Вот такие горе-герои. Обратной дорогой я по пути посетил два места с деревенскими родниками. Каждый из них сельчане обустроили, оказалось, с большой фантазией и любовью. Один источник был оформлен в виде огромного медного самовара выше человеческого роста, и он сегодня стоял в сторожком молчании. Другой был обнесен чугунной оградкой, за которой воду выдавала парочка из татарской сказки про водяного. Сам черт болотный, наигрывая на курае, заманивал девушку в свои дьявольские глубины. Из дудки у него выдувался ручеек, а девица в сарафане наклонилась с ведром к собравшейся рядом с ним воде, другое переполненное ведро с выливающейся из него водой как-бы болталось у нее на коромысле. Но нынче вода из них, вместо хрустально-прозрачной, вытекала серовато черного цвета. И далеко окрест источала затхлые запахи. Как-будто рассерженный водяной сегодня мстил девушке за сопротивленье. Ни один народ еще не додумался до таких черных сказок. Как мне показалось, водяной царь и царь подземелья, строящий козни буровикам, решили наконец обьединиться в своей борьбе против стремления людей к благополучной жизни...
 
         Стыдно, герои-буровики, так нам не должно, заключил я сам себе.
Все, что услышал-увидел, я дословно и в картинках передал своей смене. Матяхин чертыхнулся, накрыв трехэтажным матом все бездушное начальство страны сверху донизу. И вынес решение, что если не создадим прецедент мы, то вряд ли дождутся колхозники положительной реакции. Сказал: «Мы с вами кто? Навозные черви, или буровики-черти, хренов гегемон-рабочий класс!?», - остановил, выключил все буровое оборудование, пошел и по рации доложил диспетчеру УБР о принятом нами решении. Тот, наверное, подскочил на месте от услышанного. Такого здесь не было за всю историю бурения.

В общем, события  раскрутились не хуже турбобура. По инстанции все руководство Росбурнефтегаза было извещено о самоуправстве какого-то рядового бурильщика из Зеленогорска. От мастера до начальника цеха - все покричали, поорали на Матяхина по рации. Затем приказом по УБР на три месяца отстранили его от работы.
Всю нашу смену раскидали по разным бригадам. Пошли слухи, что нашего начальника цеха Шутько вызывали в горком, всыпали по партийной линии и пригрозили партбилетом. А мастера навестил-расспросил про Матяхина следователь из «конторы глубокого бурения». Нашли диверсанта…

В Зурдале тоже прошлась карательная рука. Председателя, несмотря на все былые в колхозе заслуги, имевшиеся ордена и звания, перевели агрономом в один из совхозов района, откуда после он сам укатил куда-то в Башкирию, на родину жены. Наш добрый профком в знак протеста подал заявление на пенсию с формулировкой «не согласен с наказанием председателя», благо, говорят, возраст давно позволял, поэтому избежал наказания…
В селе те злополучные родники приказали буровикам законсервировать. Но вода ведь не человек, ее не запрешь по чьей-либо прихоти, свою дорогу она все равно найдет – такая же история с сероводородом в родниках вдруг повторилась через два километра в соседней деревне. А там тоже не захотели менять вековые привычки и перейти на черную воду мелководной речки. В борьбе за свои права обьединились с Зурдалинскими. И пошли новые письма, ходоки во все инстанции: мы советскую власть для нефтяников только строим, что ли, и тому подобное… 

К тому времени кто-то прослышал, будто «Голос Америки» на весь мир передал сообщение о загрязнении великих российских рек. Хотя и боялись последствий - ведь может отразиться даже на городских родственниках - колхозники сдавать свои позиции все же не собирались. Другую бригаду на буровую деревня не пустила вовсе.
В один день с утра - кто на телеге, кто на велосипедах, мотоциклах, тракторах - подьехали и оцепили вышку со всех сторон с вилами, кнутами, лопатами и тяпками в руках. Видать, когда вилы напротив, разум у чиновничества отдыхает. Вкупе со слухами о «вражеских голосах», коллективная сила в довод оказалась весомее. В общем, через полгода родники в деревне забили по-прежнему - в хрустальной своей чистоте и силе. Дискуссию с нефтяниками селяне выиграли. Герои-буровики оказались слабее, ведь они из племени перекати-поле, пробурили и укатили. А селяне – люди от земли, им здесь жить-поживать да века вековать…

Чтобы не бить баклуши почем зря, да и не по чину ему, классному специалисту идти в разнорабочие, Матяхин надумал свозить семью на море. Возвращаясь, как говорят, у него пошел черт по бочкам – развязал-запил, распустив поводья, да, видимо, напоролся на поддельную суррогатину – он больше не очнулся. А может, и нарочно усугубил, гадали буровики после… 

Неожиданно для всего Зеленогорского руководства, похороны вылились на весь город. Свободный от работы буровой люд со всеми домочадцами заполнил всю главную улицу Нефтяников и лавиной двинулся за процессией. Другого пути, как ни старалась указывать милиция, буровики не захотели. Они подняли Матяхина, и, не перекладывая на машину, так на плечах и понесли до самого кладбища. Женщины всю дорогу ревели-голосили, как, говорят, ревут белуги. Ведь в семьях буровиков не было человека, не прослышавшего о нем. Прощаясь с телом, ветераны, орденоносцы без подготовленной обязаловки говорили, что в жизни не встречали такого преданного их делу трудяги, признавали его высокий профессионализм, не зря спорили-советовались с ним при жизни, любили за оптимизм и юмор. На этот раз никто не кривил душой, ведь за всю свою рабочую жизнь он так и не заимел недругов. По природе своей далеко не публичный Садыков тут сам попросил слова и, заливаясь слезами, сказал, что не было у него брата, ближе Матяхина…
Своей массовостью в день похорон буровики выразили негласную солидарность и поддержку действий коллеги Матяхина, пусть наперед задумается начальство...

А что же я сам-то, возможно, спросите вы?
Отвечаю: из этих передряг и потерь один я вышел с обретением - через год женился на моей Мадине. Да-да, именно так звали ту острословку-продавщицу. В магазин она устраивалась временно, до начала учебного года и переезда в город, куда, оказывается, была направлена после института. На мое удовольствие, конечно…

Как я отбил ее от конкурентов?
Сам удивляюсь, как это вышло неожиданно просто.
После похода в правление колхоза, и посещения злополучных деревенских источников, не удержался, завернул к ней.
И признался: она была права - черви мы, никакие не герои…