Курский сборник [Издание Курского Губернского Статистического Комитета]. Вып. IV. Материалы по этнографии Курской губернии / Приготовил к печати В. И. Резанов. Ч. 3. Сборники А. С. Машкина. Курск, 1903. С. 87-93.
№ 3. Олечка (на северском языке, редакционная правка Безъязычного П. М.).
У якомся царствя, у якомся гасударствя жыл царь с царицаю, у йих була дочька Воличка. Вось у царя вмёрла царица. Ён жанивси на иншай; а иншая була злючия-призлючия. Ни узлюбила вана патчирицу, та й хатела буть-шо йие известь. Воличка-та була баская, а цариця хателась самой буть лутчя усех. Рас вана пачяла нарижатца, узила сваё любая зеркальца та й пытая яго: «Дарагоя маё зеркальца, скажы правду, ни патой: я-ль на светя ад усех милейша та румяний, бялей?». Зеркальца ией у вадвет та й кажа: «Усех на светя милейша та румяния, бялея - прикрасная Вольга-царевна». Вана хлоп! яго об зимь, та й разбила. На иншай день садитца вана изнов нарижатца, пиряд иншым зеркальцам, та й знов пытая: «Дарагоя маё зеркальца, скажы мяне правду, ни патой: я-ль на светя ад усех милейша та й румяния, бялея?». Та й уцэ зеркальца ией кажа: «Ад усех на светя милейша и румяния, бялея - прикрасная Вольга-царевна». Вана хлоп! яго об зимь, та й разбила. На третьтий день села вана изнов нарижатца пиряд зеркальцам та й пытая у яго: «Дарагоя маё зеркальца, скажи мяне усю правду, ни патой: я-ль на светя ад усех милейша та й румяния, бялея?». Зеркальца ией та й кажа у вадвет: «Ад усех на светя милейша та румяния, бялея - прикрасная Вольга-царевна». Вана хлоп! Та й уцэ зеркальца разбила. Утут вана ни стярпела: паслала за калдуньняю. Приходя калдуньня, та й пытая: «Шо табе, матушка-царица, треба?». - «Дак вось шо, бабушка: апастылила мяне мая патчирица - як ба йие зы свету зжыть?». - «Ох, марудная уцэ, матухна, справа - здаровая нам будя бяда ат царя, кали ён аб утом дазнаитца! Та вжо нечяга рабить, треба табе памочь. Ты пайшли йие у ва чиста поля праехатца, та й накажы завесть у тьмянай бор та й утам зарезать - а шоб напевна знать, шо вана зарезаная, накажы йие рудою убрусок намачить, та й табе привесть». Вось вана й пасылая Воличку з нянькяю праехатца по палю, та й сувора наказала кучяру та няньця заехать з иею у тьмянай гай та й утам йие зарезать та й убрусок у руду намачить. Дак тады й павязли Воличку. Ездили, ездили та й приехали у тьмянай гай. Кучяру з нянькяю зрабилась жалка Воличку, шо вана була утакая сиротливая та добрая. Дак шо утут рабить? Як лиху дапамочь? Хатели вани заместа йие зарезать какова, та кров звяриная ни патходя пат чялавечьчяю. Думали, думали и придумали зарезать двух галубов и намачить платочик у галубинай руде - ниякая руда ни патходя утак пат чялавечьчяю, як галубиная. Утак и зрабили: спаймали двух галубов, зарезали йих, замачили у руду убрусок, а Воличку пустили на усе чятыря стараны. Приехамчи дамов, атдали убрусок цариця. Царица радая-радая була, шо Воличку-та извяли. Царь на уту дабу бул у ватлучкя, приехамчи, яму сказали, шо Воличка вмёрла. Царь патужыл, пагарявал та й утем дела кончилась. А Воличка у гаю довга плакала, хадила, та й найшла ябланку, сарвала яблачка и съела, та й лягла пад ябланкаю и заснула. Ранки праснулась, паднилась та й пайшла куды вочи глидятца. Ишла, ишла, шляхам-дарогаю, довга чи каротко, блиска чи далёка, - швытка каска гамонитца, та ни швытка справа робитца. Вось бача вана: стаить хатка на куриных лапках, на сабачьих пятках, ик лесу перядом, а ик ией задам. Воличка ией кажа: «Хатка, хатка, стань да мяне перидам, а ик лесу задам!». Хатка пирвярнулась. Уходя вана у хатку - а утам сидить баба-ига, кастиная нага, нос у столь урос. Воличка Богу памалилась, на усе чятыря стараны пакланилась та й кажа: «Здрастуй, бабушка!». - «Здрастуй, Вольга-царевна!». Шо ты да мяне прийшла, па воля, ай па няволя?» «Ни утак, бабушка, па воля, як па няволя, па сваяму вяликаму горю». - «Раскажы ш ты, детачька, мяне сваё горя!». Воличка й пачяала ией расказувать, як мачюха лихая хатела йие изо свету зжыть. «Ну, детачка, жаль мяне табе, дак ни пражить жа табе у мяне: уцюды прилятая кажыдён змей гарыничь, ап шасти галов - як пачюя, шо русья костка пахня, утак ён табе й зъесть. А таперя пакыль дай я табе галовачьку памыю - та сять - паеш и ляж - засни, а завтрига я табе разбудю ранки - ранак ад вечяра мудрянейша». Ранки баба-ига будя йие: «Уставай, Вольга-царевна, а уто змей гарынычь шо-ня видна прилятить - даба табе у путь у дарошку снарижатца! Вось табе клубочик на памить аб мяне. Выйдиш ты ад мяне, хадись усё пряма, усё пряма - будя утам стаять утакая ш хатка, уто живе мая сястра. Сняси ией мой паклон». Распрастилась Вольга-царевна из бабаю-игою и пайшла. Ишла-ишла, бачя: стаить хатка на куриных лапках, на сабачих пятках, ик лесу перидам, а ик ией задам. «Хатка, хатка, пирвярнись да мяне перидам, а ик лесу задам». Хатка павярнулась. Уходя вана туды, утам сидить баба-ига, кастиная нага, нос у столь урос. Воличка памалилась, на усе чятыря стараны пакланилась та й кажа: «Здрастуй, бабушка!». - «Здрастуй, Вольга-царевна! Па воля, ай па няволя ты ик имне пажалавала?». - «Ни утак, бабушка, па воля, як па няволя». «Ну раскажы ш ты, детачка, мяне сваё горя!». Вольга-царевна расказала ией пра сваё горя. «Жаль имне табе, Вольга-царевна, та ни пражыть табе у мяне: уцюды прилятая змей гарынычь, ап двинатцати галов, ; як пачюя, шо русья костка пахня, дак зъесть ён табе. А таперя дай я табе пакыля галовачьку памыю; та сять та й паешь, и ляш та й сасни, а завтра ранки я табе разбудю: ранак ад вечяра мудрянейшя». Ранки чёмъ-свет баба-ига й будя йие: «Уставай, Вольга-Царевна! даба табе у путь снарижатца, а уто утаго й бачь, шо змей гарынычь прилятить. Вось табе на памить аб имне малаточяк. Выйдиш ад мине, йидь усё пряма - будя там стаять такая ш хатка, дак уто жыве самая большая наша сястра - сняси ией ад мяне паклон». Вольга-царевна прастилась из бабаю-игою та й пайшла. Ишла-ишла, бачя: стаить хатка на куриных лапках, на сабачих пятках, ик лесу перидам, а ик ией задам. «Хатка, хатка, стань ик имне перидам, а ик лесу задам». Хатка павярнулась. Уходя вана у хатку, а утам сидить баба-ига, кастиная нага, нос у столь урос. Воличка Богу памалилась, на усе чятыря стараны пакланилась, та й кажа: «Здрастуй, бабушка!». - «Здрастуй, Вольга-царевна! Па воля, ай па няволя ты ик имне пришла?». - «Ни утак, бабушка, па воля, як па няволя». «Ну раскажы ж, детачка, мяне сваё горя». Вольга-царевна расказала ией пра сваё горя. «Жаль мяне табе, Вольга-царевна - та ни пражыть табе у мяне: уцюды лятая змей гарынычь, аб васимнатцати галов, - як зачюя, шо русья костка пахня, дак уто й зъесть ён табе. А таперь пакыля дай я табе галовачьку памыю - та сять та й паешь и ляш та й сасни, а завтрига я табе ранки разбудю: ранак вечяра мудрянейша». Ранки баба-ига узбудила йие й снарядила у путь. «На табе на дарогу курку, кажа вана, - мяса еш, а костачьки у сумачьку клади. Пайидишь ты ад мяне, пакати клубочяк, шо меньшая мая сястра табе дала, та й хадись за йим. Прийидишь ты ик хрустальнай гаре, убивай у йие куринаи костачьки утем малаточькам, шо сиредния сястра наша дала табе, и лесь па йим на гару - утам будя стаять хрустальнай дварец - утам табе й жыть». Распрастилась Вольга-царевна из бабаю-ягою, пакатила клубочяк та й пайшла за йим. Ишла, ишла та й прийшла ик хрустальнай гаре; выняла из сумачьки куринаи костачьки и стала убивать йих у гару, та й па йим узбиратца на йие. Узлезла вана на гару, бачя: стаить хрустальнай дварец. Вось вана й пайшла утуды. Усходя у першаю горницу - никаго нимая, вана снила чярявичьки и заставила утам. Усходя вана у другую горницу - та й утам никаго нимая, тольки стаить накрытай на двинатцать чялавек стол; вана зняла з сабе шубу и заставила утам. Усходя вана у третьтяю горницу - усё-таки никаго нимая, тольки стаять двинатцать карватий; вана зняла з сабе платок и заставила утам. Усходя вана у чятврётаю горницу, утам стайить адна карватка за шолкавыми запонами; утут у залатых клетках птицы райскайи сидя, песни царскаи пеють. Бачя Воличка, шо в усём дварце нима ни аднэй чялавечьчяй души, пахадила, пахадила па горницам, падайшла ик накрытаму сталу, адламила шматочяк хлепца, пасалила яго и зъела. А даля узайшла изнов у чятвёртаю горницу, заканала за сабою двери й лигла на карватку; утут заслухалась вана райских птичяк и заснула. Спала - ни спала, тольки чюя на дваре паднилась буря, заблискала маланьня, загрямел гром. Прилятели двинатцать сакалов, сели на ганак и скинулись малайцами. Усходють вани у першаю горницу, бачють: стаять чярявичьки, и кажуть: «Э, братцы, у нас есть хтось-та чужой!». Усходють у другую - ляжыть шуба, у третьтяю - ляжить платок. Хатели итить у чятвёртаю - двери замкнутайи. Вани ну стукать - нихто ни аткутая. Вось вани бачють, шо гость бул йих жоначяй стати, та й кажуть: «Атамкнись, хто ты утам е утакая! кали ты старых гадов - буть нам сястрицаю, а кали маладая девухна - буть камуся з нас нявестаю». Вана устала й аткутала двери. Угледившы йие вани радайи-радайи були, шо у йих у домя-та завялась жонка. Вось сели за стол - аткуля ни узялись слуги, пачяли падавать усякайи яства. Тольки глидятца: у меньшага брата ат скипки хлеба адломлинай шматок. Браты дагадались, шо уто атламила Вольга-царевна, и кажуть: «Ну, буть жа ты, Вольга-царевна, яму нявестаю, а нам сястрицаю». Утак вана й засталась у йих жыть. Братья-сокалы каждыдён атлятали и прилятали, а Воличка заставалась у йих домя полнаяю хазяйкию. Усе браты утак палюбили йие, шо глидять на йие - ни наглидятца, гамонють з иею - ни нагамонютца.
Мачиха Воличкина, збыхавшы патчирицу, думала, шо лутчи йие никаго на светя нимая. Вось пачяла вана нарижатца пиряд зеркальцам та й пытать у яго: «Дарагоя маё зеркальца, скажы имне правду, ни патой: я-ль на светя усех милея и румяния, бялея?». А зеркальца ией у ватвет и кажа: «Усех на светя милея и румяния, бялея - прикрасная Вольга-царевна». Вана ад злости и з дасады хлопнула яго об зимь - и разбила. Ни пакойна зрабилась йие серца. Шле вана знов за кальдуньняю. Прийшла калдуньня. «Ну, бабушка, шо-та ни пакойна маё серца: знать-та патчирица жывая». Калдуньня кинула на бабы й кажа: «Утак, матушка-царица, бачю й я, шо вана жывая, и таперя знаю иде вана прибычаить - аднака буть пакойная: мы йие й там атшукайим: ни уйидя вана ад нас». На другой день нарядилась калдуньня у лахманину, придурилась пабирашкаю - та й пайшла на хрустальнаю гару. Приходя вана утуды, падайшла ик хрустальнаму дварцу и прося миластинку. Воличка угледила йие, радая була чужому чялавеку, пазвала йие ик сабе. Нагадавала, напайила калдуньню, а ута дала ией за уцэ яблачька. Воличка пачяла есть яблачка, падавилась и вмёрла. З утем значить дано ией було. Прилятели сокалы. То бувалача вана сустривая йих, а таперя - нет. Глидятца, шо нихто йих ни стривая, та й кажуть: «Знать, у нас, братцы, ня добрая шось е». Уходють вани у харомы, бачють, шо Воличка ляжыть мёртвая. Довга вани плакали над иею, а даля й кажуть: «Шо ж, братцы, як ни жаль нам Вольгу-царевну, а треба йие пахавать». А меньшай брат кажа: «Не, братцы, нашо йие хавать? лутчи паложым йие у гроб и павесим йиго у горницы ик столю». - «Утак та утак», сказали браты. Зрабили залатой гроб - и тольки узяли йие на руки, шоп палажыть у йиго, кусочик яблачка й выскачил з глотки - вана ажыла. Утут-та радасти кольки було! Пачяли распытывать Воличку, шо з иею приключилась? вана йим расказала усё, шо з иею було. Браты-сокалы строга-настрага ией заказали никаго чужога ик сабе ни приймать.
Живе из йимя Воличка довга чи, каратко - тольки мачиха изнов пачяла убиратца пиряд зеркальцам та пытать у яго: «Дарагоя маё зеркальца, скажи правду, ни патой: хто на светя усех милея и румяния, бялея?». А зеркальца ией у ватвет и кажа: «Усех на светя милея и румяния, бялея - прикрасная Вольга-царевна». Вана хлопнула яго об зимь - и разбила. Пасылая вана изнов за калдуньнию. «Шо-та мне, бабушка, груска стала: чи ни у жывых изнов наша Воличка?». Бапка кинула на бабы, и кажа: "Утак, матушка-царица, бачю й я, шо вана жывая. Ну, таперь дай жа ты имне залатоя калечка, накалдую я яго, пайду и бисприменна загублю йие». Царица дала ией калечка; калдуньня напрянулась у лахманину и пайшла. Приходя знов ик хрустальнаму дварцу и прося миластинку. Воличка ни вгадала йие, пакликала ик сабе, нагадавала, напайила йие; а калдуньня падарила ией калечка, и кажа: «Ты сый-часъ жа надень яго». Вольга-царевна як напрянула калечка, утак и пакатилась - вмёрла. Прилитають браты-сокалы, бачять, шо Воличка ляжыть вмёрлая, паплакали, паплакали над иею, и сабираютца ужа йие у гроп класть, а меньшай брат и кажа: «Дайтя, братцы, и мне хочь калечка из ией снять на памить сабе». Тольки снял ён з йие кальцо - вана и ажыла. Радасти-та, радасти колькя було! Распытали у ией: атчяго ией смерть прилучилась? и строга-настрага заказали ни пускать никаго чужога.
Изнов живе з йимя Воличка - тольки мачихя ня терпитца: усё б вана хатела буть лутчи усех. Пачяла вана нарижатца пиряд зеркальцам и пытать у йиго: «Дарагоя маё зеркальца, скажы мине правду, ни патой: хто на светя усех милея и румяния, бялея?». А зеркальца ией и кажа: «Усех на светя милея и румяния, бялея - прикрасная Вольга-царевна». Вана хлопнула яго об зимь - и разбила. Шле вана изнов за калдуньнию. «Ну, бабушка, верить ни хачу, штоб наша царевна ни была жывая: ни дарам маё серца изныла». Бапка бросила на бабы и кажа: «Так, матушка-царица, па бабам глидюсь, шо вана жывая. Дай жа ты имне таперичя залатыи серьги, накалдую я йих, пайиду та й ужо бисприменна пагублю йие». Царица дала ей залатыи серьги, ута й пайшла. Приходя ик хрустальнаму дварцу и проситца пирначявать. Царевна изнов ни вгадала йие, пустила ик сабе, нагадавала-напаила йие; а калдуньня за уто падарила ией залатыйи серьги и кажа: «Надень жа ты йих таперь». Воличка, як надела серьги, так и вмёрла. Прилятають браты-сокалы и бачять, шо Воличка лижа мертвая, довга плакали па ией, а даля палажыли йие у залатой гроб и привесили у горницы ик столю.
Вось узгустовался царь па сваём милам детищю. Паехал ён горя размыкать, па чужым зимлям. Ездил, ездил та й приехал у хрустальная царства. Браты-сокалы прийняли яго, и радайи були, шо ён ик йим заехал. Тут царь и расказал йим сваё горя пра дочухну, а вани расказали яму пра смерть нявесты меньшага брата. Вось царь и прося снять гроб и паказать яму йие. Сняли гроб - вана ляжыть як жывая. Як глянул царь, так и вгадал, шо уто - яго дочухна. Довга ён над иею плакал, а даля й кажа: «Треба пахавать йие па абряду християнскаму: абмыть и зямли придать». Пачяли абмувать йие, бачють, шо на ией дарагия серьги - царь и кажа: «Нашта жа в зямлю зарывать золата - заставим йих кращя у сабе на памить аб ией». Изняли з ией перваю сярьгу ; вана павярнулась, изняли другую - вана зусем ажыла. Радасть була вяликая! Воличка расказала тятькя, як мачиха хатела йие загубить. Пажывши довга чи - каратко у хрустальнам царствя, царь и прося усех ик сабе у гости - у яго царства. Забрались усе й паехали. Приехамчи дамой, царь зарас приказал вывясти з канюшни самага злога жыряпца, привизать царицу и бапку ик яго хвасту и костки йих размыкать па чисту полю - а сами пачяли свадьбу грать. Атпирававшы свадьбу, царь дал сваяму зятю палавину сваяго царства, и пачяли усе уместях жыть та пажывать!
При письме, от 10 октября 1863 года, А. С. Машкин отправил в Географическое Общество рукопись, содержащую «Сказки, разсказы, анекдоты, прибаутки и детские песенки, записанныя в г. Обояни и его уезде». ; C. 74-115.