В памяти его все смешалось и рассеялось, он не мог вспомнить самых обычных вещей. Все происходило словно во сне, связь с жизнью, с людьми им была утеряна.
Со всех сторон – одна лишь тьма. Черная мгла та будто пала не мир, такая темень не освещало землю, тепло и свет его иссякли, и оно просто тлело холодной звездой.
Люди шли мимо, не обращая внимания на темноту, но куда шли, неизвестно. Не зная, куда податься, он совсем растерялся в той тьме, где, будто муравьи, копошились люди. Все четыре стороны света погрузились во мрак, куда ни поворачивался, тьма непреодолимой преградой, стеной преграждала ему путь. Мир словно таким и был создан, и поверхность земли со дня творения не знала ни света, ни ясности. В глубочайших слоях его памяти этот мир, эти люди и этот свет помнились ему родными, знакомыми, лишь того, где мог видеть он все это, вспомнить не мог.
Он шел по улицам города. Куда идти, не знал, кругом было темно. Куда бы он ни пошел, везде ждала его темнота. Чем дальше шел он, тем больше убеждался в том, что этом большом городе, который на каком-то году своей жизни счел он родным, искать света и ясности бесполезно.
В его представлении черный цвет был концом мира, и рассудком он понимал, что когда-то и началом мира была темнота: на свете есть лишь один вечный цвет – это тьма. Остальные цвета – обман, заблуждение, утешение.
Он вошел в кафе у морского вокзала. Прошел и сел в углу на свободный стул. Едва войдя, он тут же позабыл о том, что мир в темноте.
«Опять пришел?..»
Каждый раз, входя в кафе, он со страхом ожидал услышать этот вопрос. Ему казалось, что однажды его у всех на глазах погонят отсюда, и он больше никогда не сможет сюда прийти. Он и не знал, когда этот страх овладел им, заполнил нутро. Страх этот так въелся в душу, во все существо его, что всякий раз, войдя в кафе, пока не смешается с толпой, пока глоток за глотком не выпьет пол-литра сладкого вина, он не мог оторвать взгляда от официанта, что ходил между столиками, катя перед собою поднос на колесиках.
В джазовой мелодии, в тусклом свете настенных ламп будто танцевали стены, пустые стулья и хрустальные бокалы на столах. Джазовая мелодия была настолько живой, что, кроме него, никто не сидел на месте.
В отличие от других он никогда спокойно не ел и не пил в этом кафе. Он приходил сюда порой в тяжкие минуты жизни, чтобы выпить и забыться, порой же, где-нибудь выпив, приходил сюда просто посидеть, послушать джаз. А бывали дни, когда заходил он сюда погреться, когда в зимние холода от мороза перехватывало дыхание.
«Вставай и убирайся отсюда к чертям!..»
Сердце его чуяло, что рано или поздно он услышит этот приказ. Потому и сидел здесь, словно на горячих углях. Каждую минуту ждал он, что кинется на него служащий, схватит жирными руками и выволочет вон: он не осмеливался войти, если в кафе народу было немного.
Выйдя из кафе, он пришел на автобусную остановку, где обнявшись, целовались парень с девушкой. Девушка словно гребнем запустила пальцы в волосы парня, его же руки, как вслепую, двигались по ее спине. Сумка девушки, книги-тетради парня валялись у них под ногами. Забыв обо всем, они обвивали друг друга. Будто мир погрузился во тьму именно для них.
Поднявшись в автобус, он остался стоять на подножке. Войти внутрь было невозможно, так много народу набилось в автобус. В темноте не различить было ни глаз, ни лиц их. Остановки объявлялись, чтобы пассажиры не забывали выходить там, где нужно. Он вышел на конечной остановке и направился домой. Между остановкой и домом, где он жил, было четыре-пять минут ходьбы. Выйдя из автобуса, он едва не бежал до дома. В темноте нащупал ключ в кармане и торопливо открыл дверь.
В коридоре нажал кнопку электрического включателя, свет не горел. Но странно было то, что холодильник работал во всю мощь. Войдя в комнату, сразу, прямо в одежде лег на кровать. Раздеваться было неохота.
Несмотря на усталость, долго не мог заснуть, так и лежал, уставившись в темное окно.
Может, оттого ему было тяжело уснуть, что не оставалось надежды проснуться, встать. Уже очень давно мир в глазах его утратил свою тайну, свою красоту. Теперь, кроме боли и мук, сон ничего ему не приносил. Если иссякли заботы, если не мог он уже нести ношу жизненных тягот, если темна дорога в будущее, в завтра, во имя чего тогда он живет?..
… Ему снилось, что незнакомые люди положили его гроб и несут. Никто не знает, что в гробу, под белым саваном, он жив, здоров. Только сил нет открыть глаза, он смотрит сквозь сомкнутые ресницы на людей, собравшихся его похоронить. Среди такого количества людей нет ни одного знакомого лица. Как ни старается, подняться из гроба он не в силах. Хочет что-то сказать, объяснить этим людям, что он жив, однако голоса подать не может.
Наконец, добрались до кладбища. Он думал, что если в эти минуты чего-то не сделает, любыми путями не даст понять этим людям, что жив, потом уже будет поздно, его закопают в землю, и тогда какая-то небывалая сила обуяла его. Сначала открыл он глаза, потом поднялся и сел в гробу…
– Ааауууу…
Дико крича, люди бросили гроб и в одно мгновение разбежались.
Проснувшись, в окне он снова увидел темноту. После сна болели голова и шея. Ложась спать, ему казалось, что проснувшись, он увидит утро. Но в мире по-прежнему было черным-черно.
От головной боли туманилось в глазах. Знал, что если не выпьет, головная боль не пройдет ни за что. Под кроватью лежали пустые бутылки, выпив, он всегда оставлял их там. Как ни безнадежно это было, он верил, что может, в пьяном угаре оставил на дне одной из них хоть что-нибудь. Встряхивая бутылки одну за другой, толкал их в угол. Взяв очередную бутылку, он почувствовал кислый запах забродившего вина. Трясущимися руками, прижимая ко рту бутылку, выпил все до последней капли. Немного пришел в себя.
Прошел в ванную помыться. Раздевшись, встал под ледяной душ. Вытершись полотенцем, снова вернулся в спальню.
Порылся в карманах, денег не было ни копейки. На самом деле он и так знал, что денег нет, карманы его пусты, но почему-то всякий раз перед тем, как выйти в город, руки его инстинктивно тянулись к карманам.
О детях ему ничего не известно. Где живут они, он не знает. Потеряв семью, он и не думал поинтересоваться ими. Но однажды на улице издалека увидел он жену и детей с чужим мужчиной. Тот незнакомый мужчина, держа за руки его детей, говорил о чем-то с его женой. Как неожиданная весть, потрясла его эта картина: чужой человек ведет за руки родных его детей, при живом отце дети жмутся к чужому человеку. То, что жена отказалась от квартиры, сочла оскорблением растить детей на алименты, заставило его задуматься над этим много позднее. Будто прошедшие годы привели в порядок его затуманенные думы. Сейчас он смотрит на себя издалека, осознает содеянное преступление (даже грехом это назвать язык не поворачивается) всем своим существом.
Автобусы, как обычно, проносились мимо. Он стал ждать на остановке. Но какой автобус ждет, он не знал. Автобусы проходили один за другим…
Куда ему идти? В действительности, ему было без разницы, куда идти, как и всегда, он и на этот раз вышел из дома без определенной цели. Вспомнил по одному всех своих знакомых. Уже лет десять, как он не открывал ничью дверь, кроме своей. Даже в дом самых близких друзей позабыл он дорогу.
Потеряв связь с людьми, жил он один-одинешенек. Однако в одиночество свое, в то, что в этом огромном городе у него никого нет, он не верил. Тротуары, стены, автобусные остановки, водяные киоски, люди, которых встречал он на бульваре, в кафе, в его памяти были родными, как игрушки оставленные на память от далеких детских лет.
Вот уж десять лет, как не ведает он того, что творится в мире. Пил утром, днем, вечером, едва почуяв опасность протрезвления, независимо от времени суток, как сумасшедший, начинал метаться в поисках спиртного. Стоило немного выпить, как все налаживалось, он чувствовал себя удобно и беззаботно, будто только что появился на свет.
Время для него не имело никакого значения. Проспавшись, он выходил в город, выпив и придя в себя, спускался к морю. Там, пока усталость не давала о себе знать, не отрываясь, долго вглядывался в темные воды. Отдохнув дома, начинал все сначала. Вот так, повторением похожих один на другой дней, жизнь сжимала его, как в тисках.
Ему казалось, что внутри у него сидит какая-то скрытая болезнь, и каждый час, каждую минуту болезнь эта без боли и мучений движется к смерти. Но ничуть не пугала эта каждое мгновение приближающая его к смерти тайная неизлечимая болезнь.
Солнце, светящее холодным блеском звезды, неподвижно висело в небе. С минарета доносились звуки азана. Но неясно было, к утреннему, дневному или вечернему азану призывает правоверных азанчи. Звук этот волнами вливался в темноту так, что казалось, будто тьма разливается по миру от этого голоса.
Он пошел к морскому вокзалу. На берегу, как всегда, много народа. Все скамейки заняты. Он прислонился к балюстраде, остановив взгляд на безмолвно волнующейся в темноте воде. Но видно было чаек, вечно кружащих у береговой полосы.
Их прочь прогнала темнота, объявшая мир. Ему казалось, наступит такое время, что из темноты, разбивая тихие волны, причалит к берегу корабль и забрав его, раз и навсегда освободит от этой тьмы, увозя к утерянному им свету и ясности. Он давно уже, разрываясь на части в душе, ждет в темноте этот корабль, но проходят дни, с моря не слышно ни звука, темные воды упрямо молчат…
– Этот мужчина целый день стоит здесь и смотрит на море, - шепотом сказала одна из девушек, проходивших мимо и громко переговаривавшихся между собой.
Ухо уловило этот шепот, но он не оглянулся, даже краем глаза не повел в ту сторону. В те времена, когда мир полон был для него света и ясности, спускаясь к морю, он глаз не мог отвести от ярких, как цветы, девушек. Проходя мимо, едва сознание не терял от исходившего от них аромата. Теперь же душой его владело какое-то мертвое ко всему безразличие. Чувства и ощущения так притупились, что его ничто не трогало, не удивляло.
Море, как и прежде, было немо и беззвучно. Подрагивало легко так, словно ласкало его дыхание ребенка. Из темноты не доносилось ни гудков причаливающих судов, ни мигающего до рассвета света маяка не было видно. Он стоял, вперив взгляд к пустоту темени. Ему казалось, что корабль приходит, когда его здесь нет, когда уходит он домой отдохнуть. Поискав его вдоль берега, он возвращается обратно без него.
–Когда придет корабль? – спросил он у стоящего неподалеку от него старика с тростью, оглядывавшего темное море, и в ту же минуту пожалел об этом.
Но старик, кажется, не понял вопроса.
– Что ты сказал? – не отрывая глаз от воды, безразлично перепросил он.
Он тотчас изменил вопрос:
– Говорю, чаек не видно, разом все пропали куда-то.
– Да разве ж выдержать чайком такой кавардак… Сбежали, бедняги. Это только мы терпим…
Старик замолчал на какое-то время, потом грустно, с болью заговорил:
– В прошлом веке один поэт, видя, как день ото дня времена становятся все хуже, вспоминая дни минувшие, писал о том, какими сланными, оказывается, те были дни, лучше бы тогда же и погибли мы.
Он нехотя втянулся в разговор, потому как сам его начал.
– С тех пор прошло ровно сто пятьдесят лет. И если так считать, то миру давно уже пора было рухнуть.
– Так оно и есть, ровно полтора века все идет к худшему.
– А если так, почему же мир стоит, не рушится? Каким был он тысячу лет, таким и остался. Только поколения сменяются.
– Да. Это так… Значит, за все расплачиваются люди. А мир все тот же… все тот же мир… мир тот же… мир…
Оглянувшись, он вдруг увидел на месте старика с тростью, что беседовал с ним, старуху лет восьмидесяти, со спутавшимися седыми волосами. Жуя беззубым ртом жвачку, сказав что-то на чужом непонятном языке, старуха бросилась в море, поплыла, распуская белые волосы по воде, и растворилась в темноте.
Перевод Медины Эльдаровой