Колчак в Сибири. Путь к власти. ч. 49

Сергей Дроздов
Колчак в Сибири. Путь к власти.

Перед тем, как перейти к этой теме, надо бы рассказать об одном характерном эпизоде  из жизни А.В. Колчака, ярко продемонстрировавшем, какой он был на деле политик.
В апреле 1917 года Колчак был вызван военным и морским министром Временного правительства А.И. Гучковым в Петроград, а оттуда в Псков на совещание командующих сухопутными и морскими силами.
(Колчака  Гучков  очень хорошо знал и раньше, по совместной работе в Государственной думе).

Именно на этом совещании  был окончательно «похоронен» план организации пресловутого десанта в Босфор:
«Колчак сделал доклад о стратегическом положении на Чёрном море, о состоянии Черноморского флота и ближайших перспективах. Поставлен был вопрос и о Босфорской операции, для которой Ставка всё ещё не выделила требуемых пяти дивизий.
Все взоры обратились на Алексеева.
Генерал повернулся к Колчаку, пронзил его своим стальным взглядом и отчеканил, что у него нет пяти дивизий:
«Во всей армии нет полка, в котором я мог бы быть уверен, и вы сами не можете быть уверены в своём флоте, что он при настоящих условиях выполнит ваши приказания».
(«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 190.)
Как видим, уже в это время М.В. Алексеев (в отличие от Колчака) очень четко осознал степень развала дисциплины и крах боеспособности «самой демократической армии мира»: «Во всей армии нет полка, в котором я мог бы быть уверен».
В этих условиях  пытаться организовать стратегическую десантную операцию, с десантированием через все Черное море,  было бы чистым безумием и авантюрой, с чем все участники совещания и согласились.

Надо сказать, что Колчак в это время традиционно умело поддерживал контакты с газетчиками, и  поначалу всячески одобрял действия  Временного правительства по «демократизации» армии и флота. Так, а беседе с корреспондентом московской газеты «Русские ведомости» Колчак отметил «чрезвычайно удачный состав» ЦВИК, назвав по именам некоторых его деятелей.
На вопрос о роли военных организаций в настоящем и будущем адмирал ответил:
«Созданные революцией, возникшие в период крушения старых форм жизни, эти организации теперь имеют громадное значение. Они устанавливают новую форму дисциплины, внедряя в массы сознание долга и порядка. Они имеют своё дело. Что будет потом, когда установится нормальный порядок военной жизни, заранее предугадать нельзя.
Сама жизнь в творящем своём развитии определит, что в этих переходных организациях жизнеспособно и что - нет. Однако же и теперь можно сказать, что некоторые формы этих организаций безусловно останутся и впоследствии. Таково, например, заведование самой командой, продовольствием, обмундированием матросов, что давно принято в английском и американском флотах». [Русские ведомости. 1917. 16 апр.]

(Ни слова в осуждение деятельности судовых комитетов, уже вовсю орудовавших на его Черноморском флоте, митинговщине, развале дисциплины, потере боеспособности, травле и убийств офицеров и кондукторов  на Балтфлоте, он сказать не осмелился).

Из этого и некоторых других высказываний видно, что Колчак принял революцию и не собирался враждовать ни с вновь возникшими организациями (судовыми комитетами, советами и т.п.) , ни с Временным правительством, что очень оценили его вожди.
 
В Петрограде Колчак общался  с тогдашним лидером либеральной буржуазной демократии, председателем Государственной думы  М.В. Родзянко.
Родзянко и порекомендовал Колчаку  встретиться с лидером правых меньшевиков, стоявших на революционно-оборонческих позициях, прославленным патриархом российской социал-демократии Г.В. Плехановым.

Прочитайте небольшой отрывок из рассказа Г.В. Плеханова о встрече с Колчаком, (записанного его соратником, меньшевиком К. Иорданским):
«Был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец. Храбр, энергичен, неглуп...
Но в политике он, видимо, совсем невинен... Вошел бодро, по-военному, и вдруг говорит:
– Счел долгом представиться Вам как старейшему представителю партии социалистов-революционеров!

Войдите в мое положение!
Это я-то социалист-революционер! Я попробовал внести поправку:
– Благодарю, очень рад. Но позвольте Вам заметить...
Однако Колчак, не умолкая, отчеканил:
– Я – моряк, партийными программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации.
В чем разница – не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они – патриоты.
Социал-демократы же не любят Отечества, и кроме того, среди них очень много жидов...» (!!!!)

Требуется небольшой комментарий по этой потрясающей беседе Колчака с Плехановым.
Как видим, даже в апреле 1917 года, уже после отречения Николая Второго и создания Временного правительства,  Колчак совершенно не разбирался в  различиях между партиями эсэров и социал-демократов, уже стоявших у власти в стране, хотя он знал, что среди его матросов есть множество сторонников обеих партий.
 
К встречам с политиками, разумеется,  надо бы готовиться,  и не показывать себя полным профаном, разговаривая с ними.
Можно представить себе потрясение Г.В. Плеханова: и  от того, что Колчак перепутал его партийную принадлежность, и от колчаковского антиеврейского выпада.
 
Дело в том, что столь презираемых Колчаком «жидов» в окружении (да и в руководстве) партии Г.В. Плеханова всегда было великое множество.
Столь явный «ляп», конечно же,  не мог не фраппировать почтенного патриарха отечественной социал-демократии.

Продолжим рассказ о его впечатлениях от встречи с Колчаком:
 «Я впал в полное недоумение после такого приветствия и… сказал ему, что я – не только не социалист-революционер, но даже известен как противник этой партии, сломавший немало копий в идейной борьбе с ней...
Сказал, что принадлежу именно к нелюбимой им социал-демократии, и несмотря на это – не жид, а русский дворянин и очень люблю Отечество!
Колчак нисколько не смутился.
Посмотрел на меня с любопытством, пробормотал что-то вроде: ну, это неважно – и начал рассказывать живо, интересно и умно о Черноморском флоте, об его состоянии и боевых задачах. Очень хорошо рассказывал. Наверно, дельный адмирал.
Только уж очень слаб в политике...» (Верховный правитель России. Документы и материалы следственного дела адмирала Колчака. – М., 2003. – С. 42.).
Итоги своей феерической  беседы  с Плехановым Колчак описывал так: «Я... сказал, что... обращаюсь к нему... с просьбой помочь мне, приславши своих работников, которые помогли бы бороться с этой пропагандой разложения… Плеханов обещал мне содействие в этом направлении, причем указал, что правительство не управляет событиями, которые оказались сильнее его». (Допрос Колчака. // А.В. Колчак. Последние дни жизни. – Барнаул, 1991. – С. 158–159).
Разумеется, никакого толку от меньшевистских агитаторов на Черноморском флоте не было.

Следует кратко остановиться на событиях 1918 года в Сибири и Поволжье, предшествовавших осеннему появлению Колчака в Омске.
Весной-летом 1918 года в этих регионах России было множество различных правительств, нередко враждовавших друг с другом: Самарский Комуч, Сибирское и Уральские  правительства, правительства казачьих войск (Оренбургского, Уральского и Сибирского), особняком стоял (и никому не подчинялся) Чехословацкий корпус, существовали также националистические правительства  Башкурдистана и Алаш-орды.
 
Кое-где спокойно действовали Советы, в Чите зверствовал атаман Семенов, в Уссурийске не отставал от него атаман Калмыков, а в Харбине заседал престарелый «верховный правитель»  генерал Хорват (которого, как мы уже говорили, Колчак попросту задушевно именовал «старой шваброй»).
Короче говоря, правительств было множество, а реальная власть была у того, кто в данный момент на данной местности оказывался сильнее и активнее.

По сути дела, там «правила бал» анархия, которая, вопреки мудрому учению князя Кропоткина, отчего-то  вовсе не оказывалась «матерью порядка»…

8 июня 1918 года, сразу после вступления чехословацких легионеров в Самару, там был образован Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), претендовавший на всероссийскую власть. Сначала в него входило 5 человек, потом подъехали другие члены распущенного большевиками Собрания, так что состав расширился до 97 человек. Председательствовал эсер В. К. Вольский. Текущее управление осуществлял Совет управляющих ведомствами во главе с эсером Е. Ф. Роговским. (Гармиза В. В. Крушение эсеровских правительств. М., 1970. С. 19-28.).
 
В Комуче большинство принадлежало  эсерам, которые сочувствовали многим большевистским новшествам и не спешили с ними расстаться. Красный флаг оставался символом власти Комуча, а Народная армия Комуча, также как и Красная армия большевиков,  не имели погон.
Комуч попытался провести мобилизацию, но население отнюдь  не желало воевать и всячески уклонялось от неё.
Народная армия Комуча унаследовала многие черты «керенщины» (в виде разных комитетов и прочих нововведений того времени) и в целом оказалась слабо боеспособной.

В Томске, вскоре после изгнания большевиков, вновь собралась Сибирская областная дума, когда-то ими разогнанная. Она предложила ранее образованному Сибирскому правительству приступить к своим обязанностям.
Председатель этого правительства Дербер находился во Владивостоке, связь с которым ещё не наладилась. Поэтому новым председателем был избран 55-летний П. В. Вологодский.


Наибольший интерес для данного повествования представляет тогдашняя обстановка в Сибири.
Сибирское правительство было гораздо правее и жестче  самарского эсэровского Комуча.
«Томск, интеллектуальный и культурный центр Сибири, расположенный в стороне от Транссибирской железной дороги, не мог стать сибирской столицей.
Временное Сибирское правительство переехало в Омск, город на берегу Иртыша - там, где его пересекает Великая магистраль. Сибирская же дума (Сибоблдума, как её называли) осталась в Томске.
Административный центр Акмолинской области и Степного генерал-губернаторства, Омск, маленький и захолустный, никогда не претендовал на роль столицы. Просто поблизости не оказалось другого подходящего города. Новониколаевск (ныне Новосибирск) тогда был ещё меньше Омска, а Иркутск находился слишком далеко.
По ночам весь Омск тонул во мраке, ибо уличное освещение попросту отсутствовало…
Омск имел заметную военную специфику. Здесь издавна находился штаб округа, действовали военно-учебные заведения - Сибирский кадетский корпус и военное училище. Главное же - Омск был столицей Сибирского казачьего войска, верхушка которого пользовалась в этом городе особым влиянием.

На пост военного министра в Сибирское правительство был приглашён Гришин-Алмазов.
Гришин-Алмазов в конце июня 1918 года произвёл мобилизацию младших возрастов - тех, которые не были затронуты окопным пацифизмом. Мероприятие прошло успешно, без массового дезертирства и волнений».
Новая Сибирская армия строилась на основе строгой воинской дисциплины, без всякой «керенщины». Погоны не вводились (!!!), и это позволяло сибирякам сманивать к себе красноармейцев:

«Переходи, не бойся, мы такие же беспогонные». [Филатьев Д. В. Катастрофа Белого движения в Сибири. Paris, 1985. С. 47-48.]

25 июля 1918 года частями  Чехословацкого корпуса и Сибирской армии красные были изгнаны из Екатеринбурга.
В последних числах августа в Челябинске проходило совещание с делегацией Комуча. Присутствовали представители Чехословацкого корпуса и союзников. На банкете, после совещания, подвыпивший Гришин-Алмазов в ответ на колкость одного из иностранцев наговорил кучу дерзостей и чехам, и союзникам. У Сибирского правительства возникли неприятности с союзными представителями, и Гришин-Алмазов  был отправлен в отставку. Вскоре он уехал на Юг.

Пост военного министра занял генерал-майор П. П. Иванов-Ринов, который первым делом ввёл погоны.
Новый министр был грубоват, прямолинеен, злопамятен и имел склонность к интриге. Стратег он был неважный, и Сибирская армия распылилась и увязла в боях за обладание десятками маленьких городков и заводов, окружающих Екатеринбург».
(П.Н. Зырянов «Адмирал Колчак, верховный правитель России»).


Между тем, большевики тоже умели делать выводы из своих поражений на первоначальном этапе Гражданской войны.
Они быстро убедились, что лозунг «замены регулярной армии всеобщим вооружением народа» является нежизнеспособной благоглупостью, а даже небольшие дисциплинированные отряды регулярной армии всегда будут побеждать скопища полуанархических добровольческих дружин, и приступили к формированию регулярной Красной Армии.

29 мая 1918 года ВЦИК принял «Постановление о принудительном наборе в Рабоче-крестьянскую армию». (Декреты Советской власти (ДСВ). Т. 2. С.  334-335.)
Большевикам удалось к сентябрю 1918 года сосредоточить на Волжском фронте около 70 тысяч вполне боеспособных войск. Численный перевес оказался на стороне красных, ибо в противостоящих им разнородных армиях и отрядах вкупе насчитывалось 55 тысяч штыков и сабель (20 тысяч - чехи и словаки, 15 тысяч - Народная армия, 15 тысяч - оренбургские и уральские казаки и около 5 тысяч - ополчения Ижевского и Боткинского заводов). (Н.Н. Головин. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. Соч. Ч. 3. Кн. 7. С. 119-120.)

В Чехословацком корпусе, после лёгких побед столкнувшемся с возросшим сопротивлением, замечалось быстрое падение боевого духа. Не действовали больше увещания в том смысле, что, сражаясь против красных, чехи и словаки воюют с Германией и Австро-Венгрией за освобождение своей страны. Солдаты бросали позиции или отказывались туда идти, требовали отправить их в тыл, заявляя, что не желают проливать кровь «за какой-то „славянский романтизм“». [Клеванский А. X. «Чехословацкие интернационалисты и проданный корпуc». — М., 1965 С. 266.]
10 сентября красные перешли в контрнаступление и овладели Казанью, 12 сентября пал Симбирск. Вскоре была утрачена Сызрань. 7 октября пала Самара.

Военные неудачи поставили вопрос о скорейшем объединении всех антибольшевистских сил. 8 сентября в Уфе собралось Государственное совещание, в котором участвовали делегации Комуча, Сибирского и Уральского правительств, казачьих войск (Оренбургского, Уральского и Сибирского), национальных правительств Башкурдистана и Алаш-орды, а также главных политических партий, за исключением большевиков. Присутствовали наблюдатели от союзников и Чехословацкого национального совета.
Работа шла трудно, сговориться долго не удавалось. Наконец было решено, что временным верховным органом всероссийской власти будет Директория из пяти человек.

Правое крыло Совещания решительно воспротивилось избранию в её состав Вольского. В свою очередь эсеры и меньшевики одного за другим отвергли М. В. Алексеева, A. И. Деникина и А. В. Колчака. (Болдырев В. Г. Директория. Колчак. Интервенты. Воспоминания. Новониколаевск, 1925. С. 47.)
23 сентября на заключительном заседании Государственного совещания состоялось торжественное провозглашение новой власти - Временного Всероссийского правительства (Директории).

Реально в состав Директории вошли: Авксентьев, Болдырев, Виноградов, Вологодский и Зензинов. Председателем был избран Авксентьев.
Директория получила временный мандат - до 1 января 1919 года. Если бы к этому времени удалось собрать вместе более половины членов Учредительного собрания (исключая из расчёта большевиков и левых эсеров), власть перешла бы к нему. В противном случае мандат продлевался до 1 февраля, а потом Учредительное собрание брало власть в свои руки, даже если бы собралось менее половины его членов (но более трети).
Было также решено, что с образованием Директории прекратят существование все местные правительства, а также Сибирская областная дума.
Ввиду приближения фронта Директория не могла долго оставаться в Уфе. Екатеринбург тоже был недалеко от фронта. Встал вопрос о переезде в Омск.
(П.Н. Зырянов «Адмирал Колчак, верховный правитель России»).

В сентябре 1918 года в Омске произошли трагические события, показавшие чего на деле стоит власть Сибирского правительства и «кто в доме хозяин».
Воспользовавшись отсутствием нескольких министров, левые члены Сибирского правительства, В. М. Крутовский и М. Б. Шатилов, договорились с председателем Сибирской думы И. А. Якушевым о введении в правительство ещё одного левого министра, известного сибирского литератора и этнографа А. Е. Новосёлова. 21 сентября все четверо были арестованы по распоряжению начальника омского гарнизона полковника В. И. Волкова. Находясь под арестом, Крутовский и Шатилов написали, явно не добровольно, заявления об отставке. Новосёлов же был отвезён в Загородную рощу и убит. После этого арестованные были выпущены, Волкова сняли с должности, а офицеры, совершившие убийство, скрылись…
9 октября 1918 года Директория приехала в Омск. Вокзал был переполнен встречающими. На платформе выстроился почётный караул. Оркестр исполнил «Коль славен наш Господь в Сионе» и «Марсельезу».
Были рукопожатия, речи. Духовенство отслужило молебен.

Председатель Директории Н. Д. Авксентьев родился в Пензе, но значительную часть жизни провёл в Париже, Берлине и Лейпциге. В России бывал лишь наездами - когда сопровождал транспорты с революционной литературой. Председательствовал на крестьянском съезде, хотя о русских крестьянах имел лишь теоретические представления. Считался чуть ли не самым правым среди правых эсеров, занимал пост  министра внутренних дел во Временном правительстве.
Приехав в Омск, постарался Авксентьев попытался внушить местному люду, что он намерен восстановить крепкие государственные основания. Приказал разыскать старые Положения и штаты и по ним всё строить.
Ввёл позабытое было титулование. Себя велел называть «Ваше высокопревосходительство». Окружил себя адъютантами.

Однако вся эта помпа в имперском стиле плохо сочеталась с «опарижаненной», по выражению одного мемуариста, внешностью франтоватого 40-летнего интеллигента, столь не похожего на столпов прежнего строя...
Авксентьев так и не смог избавиться от свойственной многим революционерам склонности к длинным речам, произносимым с большим подъёмом, но бедным по содержанию. Когда-то такие речи встречались на ура, но теперь они напоминали прошлогоднюю «керенщину».
Колчак, познакомившийся с Авксентьевым, говорил, что это переиздание Керенского
(Отечественные архивы. 1994. № 6. С. 56; ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 179. Л. 181.)

Над Директорией в Омске стали быстро сгущаться тучи. Офицеры  считали её эсеровской, а эсеров и большевиков они полагали «одного поля ягодами». На банкетах офицеры, хватив спиртного, заставляли оркестр играть «Боже, царя храни», а от присутствующих требовали, чтобы они вставали.
«Члены Директории, чехи и другие противники монархии демонстративно удалялись.
А наутро Болдырев вызывал к себе начальника Омского гарнизона генерала А. Ф. Матковского и требовал, чтобы участники скандальной выходки были наказаны». (Гайда Р.  Мои воспоминания. Перевод с чешского. - Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 40169. Оп. 1. Д. 1. Л. 175-176.)
О подобном же случае рассказывает В.Г. Хандорин в своей книге «Адмирал Колчак: правда и мифы»:
«На торжественном обеде, устроенном Директорией в честь союзников, произошел скандал. Группа казачьих офицеров в нетрезвом виде потребовала от оркестра исполнения монархического гимна «Боже, царя храни». При этом чиновника министерства, не вставшего при исполнении царского гимна, обозвали «паршивым эсером».

 (Опять-таки подчеркнем, что бессмертная  сцена драки в ресторане, в «Неуловимых мстителях»,  по аналогичному поводу,  имела под собой мощнейшую фактическую основу!!!
 
Эти, многократно повторявшиеся в разных кабаках, сценки полупьяной демонстрации внезапно вспыхивающей любви к покойному императору неплохо демонстрировали истинную степень монархизма среди господ офицеров той поры.

В марте 1917 года отрекшийся от престола Николай Второй был арестован, вместе со своей женой и детьми. Причем арестовал его не Ленин, не Троцкий и даже не Керенский, а «народный герой» (как писали тогдашние газеты) генерал Лавр Корнилов.
И за 15 месяцев, в течение которых семья бывшего императора находилась под арестом, «монархические» господа офицеры не предприняли ни одной сколь ни будь значительной попытки её освобождения. При том, что охрану арестованных в Екатеринбурге несли простые рабочие, большинство из которых даже не служило в армии и не умело толком пользоваться  пулеметом и винтовками.
А в том же Екатеринбурге, к примеру, находилась тогда, эвакуированная из Петрограда Академия Генерального штаба – элита элит офицерства царской армии!
Зато после расстрела царской семьи среди части белых офицеров вдруг стало модным публично демонстрировать свои «монархические чувства» путем организации пьяных скандалов в ресторанах…)


Генерал Болдырев, хоть и заканчивал в свое время николаевскую Академию генерального штаба, но  оказался никудышным полководцем.
На фронте он не бывал. Свои обязанности главнокомандующего (совсем, как Николай II) свёл к выслушиванию ежедневного доклада начальника штаба Ставки генерала С. Н. Розанова и даче общих указаний.

А дела на фронте шли неважно. На севере Сибирская армия и 2-я чехословацкая дивизия ещё с лета, взяв Нижний Тагил, стояли у Кушвы, а на волжском фронте красные продолжали наступление на Уфу. В середине октября 1-я чехословацкая дивизия вдруг снялась с позиций и забила своими эшелонами железную дорогу. Но даже это не заставило генерала Болдырева выехать на фронт, хотя положение там складывалось катастрофическое.
Зато главнокомандующий  нашёл-таки время, чтобы «показаться» в одной из омских казарм.
Осматривая выстроившийся батальон, он увидел, что половина солдат стоит босиком, другие - без штанов, в одних кальсонах. Командир сообщил, что те, кому не досталось сапог, сидят без горячей пищи - ведь не побежишь босиком на кухню, когда уже выпал снег. (Болдырев В. Г. Директория, Колчак, интервенты. Новониколаевск, 1925. С. 73-74.)

«Неожиданно возникла другая проблема. Как уже говорилось, первые мобилизации, при Гришине-Алмазове, прошли довольно спокойно. Когда же за это взялся Иванов-Ринов, начались бунты. Видимо, Иванов-Ринов затронул те возрастные группы, которые Гришин-Алмазов призывать избегал. Новый министр действовал круто. Общества, которые отказывались давать призывников, подвергались
«вооружённому воздействию военной власти», как деликатно называли в газетах вызов войск и массовые порки.
В одной деревне, Шемонаихе, Змеиногорского уезда на Алтае, выпороли 30 человек.
Особенно крупные восстания в связи с мобилизацией в сентябре 1918 года вспыхнули как раз на Алтае - в уездах Змеиногорском (к югу от Барнаула) и Славгородском (к западу). Местные гарнизоны и милицейские силы оказались настолько слабы, что сломить их сопротивление не составляло труда. Весь Славгородский уезд со 2 по 10 сентября был в руках восставших.
Попавших в плен офицеров беспощадно перебили. Восставшие вывесили красный флаг и образовали «рабоче-крестьянский штаб». (П.Н. Зырянов «Адмирал Колчак, верховный правитель России»).

Колчак прибыл во Владивосток 20 сентября 1918 года.
Город сильно изменился. В гавани стояло множество иностранных военных кораблей. Среди них возвышался знакомый силуэт японского броненосца «Хизен»,  (в прошлом - русский «Ретвизан»). Все лучшие казармы, дома были заняты иностранными войсками и представительствами. На улицах хулиганили американские солдаты, самые недисциплинированные среди союзных войск. Фактически в городе всем распоряжались иностранцы, прежде всего - чехи и японцы.(АРР. Т. X. С. 276; Окулич И. К. Мои воспоминания. - ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 410. Л. 32.)

Приезд Колчака совпал с пребыванием во Владивостоке Вологодского, который вёл переговоры об установлении здесь власти Сибирского правительства. Без особых трудов удалось уговорить самораспуститься правительство П. Я. Дербера. Хорват же, чувствуя, очевидно, за собой поддержку Японии, долго не соглашался расстаться с титулом «верховного правителя» России. Пришлось пойти на уступки и дать ему другой титул - «верховного уполномоченного правительства на Дальнем Востоке». Область, подвластная Хорвату, впоследствии иронически именовалась «вице-королевством Хорватия».

Как и из Японии во Владивосток, так и через всю Сибирь Колчак ехал как частное лицо в штатской одежде.
В Омск он приехал в середине октября 1918 года и оттуда написал письмо генералу М.В. Алексееву на юг, где сообщал о своем решении пробираться в расположение его войск и работать под его началом. Вскоре выяснилось, что М.В. Алексеев умер за неделю до прибытия Колчака в Омск и его место на Юге России занял А.И. Деникин.
Одним из первых в Омске с Колчаком встретился главнокомандующий войсками Директории генерал В.Г. Болдырев. В своем дневнике генерал В. Болдырева тогда записал:
«В общественных и военных кругах все больше и больше крепнет мысль о диктатуре. Я имею намеки с разных сторон. Теперь эта идея, вероятно, будет связана с Колчаком».

Колчака «обхаживали» и члены правительства, включая главу Директории Н.Д. Авксентьева, пожелавшего с ним встретиться. В конце концов, 4 ноября он дал согласие на официальное предложение, исходившее от имени Директории, на пост военного и морского министра. Члены Директории рассчитывали через него наладить более тесные контакты  с англичанами (было общеизвестно, что Колчак состоит с ними в наилучших отношениях).
В это же время по заданию крупной подпольной антисоветской организации «Национальный центр» из Москвы в Сибирь выехал видный сибирский кадет, в прошлом депутат 4-й Госдумы В.Н. Пепеляев. «Национальный центр командировал меня на восток, – отмечал он, – для работы в пользу единоличной диктатуры и для переговоров с адмиралом Колчаком в целях предотвращения соперничества имен Алексеева и Колчака. Со смертью Алексеева кандидатура адмирала стала бесспорной...».

Кадетская партия тогда и стала главной политической опорой Колчака в Сибири.
16 ноября 1918 года, за 2 дня до колчаковского переворота, конференция кадетской партии в Омске приняла следующую резолюцию (Цит. по газете «Заря», 1918, 18 ноября):
«Партия должна заявить, что она не только не страшится диктатуры, но при известных обстоятельствах считает ее необходимой… На Уфимском совещании государственные силы допустили ошибку, пойдя на компромисс с негосударственными и антигосударственными элементами … Партия находит, что власть должна освободить страну от тумана неосуществимых лозунгов».
По поводу собравшегося в это время на Урале съезда членов разогнанного большевиками Учредительного собрания, состоявшего в большинстве из эсеров и занимавшего позиции социалистической демократии и интернационализма, в резолюции говорилось: «Партия не признает государственно-правового характера за съездом членов Учредительного собрания, и самый созыв Учредительного собрания данного состава считает вредным и недопустимым».
 
(Так что, далеко не только одни большевики не признавали выбранного в конце 1917 года Учредительного собрания, считая его сборищем болтунов и демагогов. Такую же позицию занимали тогда кадеты (крупнейшая либеральная партия России и сам адмирал Колчак одобрял разгон «учредилки»).

Впоследствии, говоря о своей роли в организации колчаковского переворота на партийной конференции в мае 1919 года, лидер омских кадетов А. Клафтон с гордостью заявил: «Мы стали партией государственного переворота… и приняли на себя всю политическую ответственность». («Сибирская речь». 1919, 22 мая).
Сибирские кадетские вожаки – В. Пепеляев, В. Жардецкий, Н. Устрялов, А. Клафтон  впоследствии стали трубадурами колчаковской диктатуры.
Разговоры о необходимости диктатуры становились все настойчивее по мере военных поражений Директории.
С Колчаком встретился В.Н. Пепеляев, который сообщил ему, что «Национальный центр» обсуждал вопрос о нем как о кандидате в диктаторы, втором после генерала Алексеева. Колчак в принципе не возражал и дипломатично сказал о варианте принятия на себя роли диктатора как о «жертве», которую он может принести, «если будет нужно» (так записал в своем дневнике Пепеляев).
Стало быть, Колчак  был осведомлен о планах заговорщиков и не возражал против предлагаемой ему роли. Но сам он «пачкаться» не захотел и в дни переворота занял позицию стороннего наблюдателя.

В дни, предшествовавшие перевороту, Колчак отбыл в поездку на фронт «для личного ознакомления с положением армии и с ее командным составом».

Современные поклонники Колчака, при его жизнеописании, обычно сообщают, что Колчака  в этой поездке «сопровождал английский полковник Джон Уорд».
Ну, что ж, по сути дела, так и должно было бы быть: в поездке на фронт военного министра демократического правительства Директории сопровождает какой-то английский полковник.

Однако  полковник Джон Уорд написал довольно обширную книгу мемуаров под названием «Союзная интервенция в Сибири 1918-1919 гг. «Записки начальника английского экспедиционного отряда полковника ДЖОНА УОРДА», (посвятив ее собственному сыну).  Те,  кто интересуются историей,  могут найти ее в интернете и прочитать.
Это очень интересная и познавательная книга, написанная Джоном Уордом на основании его дневниковых записей.
(В 30-е годы она была издана в СССР, с очень любопытным предисловием советского посла в Англии И. Майского).

Вот, как Дж. Уорд оказался в Омске:
5 августа 1918 года отряд полковника Дж. Уорда в количестве 500 пехотинцев  и пулеметной команды в составе 43-х человек, из состава 25-го батальона Миддльсекского полка, по приказу из Лондона,  начали движение из Владивостока (куда они были высажены еще в июне 1918 г) сначала на поддержку белых войск Уссурийского фронта, а затем, через всю Сибирь в Омск.
В Омске уже находились:  «Наш верховный уполномоченный сэр Чарльз Элиот и глава британской военной миссии генерал Нокс», которые  «потребовали охраны, вследствие чего я был вызван в Омск с остальной частью моего батальона».
18 октября 1918 года отряд полковника Уорда прибыл в Омск.

Вице-адмирал Колчак уже был введен в новый совет министров Директории с титулом военного министра.
 
Решение это «продавили» верховный уполномоченный сэр Чарльз Элиот и глава британской военной миссии генерал Нокс. Директория (в основном состоявшая из «демократических» деятелей) вовсе не желала предоставлять столь важный пост Колчаку, который никогда не командовал сухопутными частями и соединениями и не имел никакого опыта современной войны на суше. Однако под давлением английского Верховного уполномоченного и главы британской военной миссии, и под обязательство признания Англией правительства Директории, Колчак был введен в его состав.
Об этом ему прямо сказал его тогдашний прямой начальник, главнокомандующий армиями Директории,  генерал В.Г. Болдырев.
 
Вот что об этом написал полковник Дж. Уорд:
«…он (Болдырев) известил адмирала … что группа социалистов-революционеров была принуждена одной союзной державой включить адмирала в состав правительства, что они согласились на это только для того, чтобы обеспечить за собой признание союзников и их помощь, и что он останется членом правительства, поскольку не будет вмешиваться в дела, от которых он нарочито отстранен решением Директории.
 
Адмирал Колчак в ответ на это пытался добиться отставки, но в конце концов согласился взять ее обратно для того, чтобы сохранить видимость гармонии перед союзными державами. Он, однако, настоял на необходимости личного осмотра фронта, на которое и дали ему позволение как для того, чтобы удалить его из Омска, так и для исполнения его прямых обязанностей министра».
 
Иначе говоря, Колчака просто «сплавили» из столицы в эту поездку, чтобы он «не болтался под ногами» у правительства Директории.
Обратите внимание и на слова генерала Болдырева, что Директория была ПРИНУЖДЕНА одной союзной державой (читай Англией) включить Колчака (находившегося у нее на службе) в состав правительства!


В книге полковника  Дж. Уорда  порядок организации этой первой поездки Колчака на фронт, выглядит совсем иначе. Никуда он Колчака не «сопровождал», скорее наоборот, именно Дж. Уорд взял Колчака с собой в эту поездку.
 
Вот, что он вспоминает об этом:
«4 ноября я получил телеграмму от Престона, британского консула в Екатеринбурге, с просьбой командировать туда отряд к 9 ноября для празднования начала чешской национальной жизни и для участия в церемонии пожалования знамен четырем батальонам чешской национальной армии…
Было решено, что я для этой цели возьму с собой хор музыкантов и сотню отборных людей для эскорта…

Рано утром в пятницу меня известили, что военный министр адмирал Колчак, отправляясь также на чешскую церемонию, в виду редких поездов, просит, не позволю ли я прицепить его вагон к моему составу. Я охотно согласился.

Полковник Франк телеграфировал от моего имени всем станционным комендантам по линии, приказывая им под страхом высшего наказания очистить соответствующие участки пути и на всех остановках держать наготове специальные паровозы, чтобы брать поезд адмирала в момент подхода его к станции. Подкупив старого русского проводника, мы добыли русский флаг, прикрепив его к вагону адмирала; мы сделались, таким образом, первым русским поездом, который осмеливался носить русский флаг в течение почти года. У нас было также два английских флажка, так что русские чиновники стали подозревать, что тут, во всяком случае, была комбинация цветов, заслуживающая величайшего уважения».

Как видим, именно полковник Уорд  не только разрешил прицепить к своему составу вагон Колчака, но и взял на себя организацию его движения и даже обеспечение его вагона национальным флажком!

Из Екатеринбурга Уорд с Колчаком, прихватив с собой командующего Сибирской армией чеха Гайду,  отправились на лысьвенский фронт, к молодому генералу Пепеляеву:
«Пепеляев зашел ко мне в вагон, чтобы посетить генерала Гайду, а адмирал уплетал британский солдатский рацион, пока мы обсуждали разные вопросы, включая сюда предполагаемое наступление и необходимые меры, чтобы оно вылилось в победу».

Как видим, английский полковник Дж. Уорд не только возил в своем эшелоне вагон с Колчаком, но и даже кормил адмирала  пайком «британского солдатского рациона»!!!

После возвращения Колчака из этой, достаточно краткосрочной, поездки в сторону фронтов, в Омске и произошел государственный переворот, в результате которого вся «демократическая» Директория была арестована, а Колчак пришел к единоличной власти,  и был объявлен Верховным правителем с неограниченными диктаторскими полномочиями.

Этому предшествовали ОЧЕНЬ интересные события, о которых  расскажем  подробнее в следующей главе.

Иллюстрация: Колчак в английском мундире. Форма английского покроя неважно "сидит" на Колчаке: "как на корове седло!", говорят в таких случаях в армии.

Продолжение:http://www.proza.ru/2016/02/03/1543