В четырёх километрах от посёлка лесорубов, по имени большой соседней реки названного Нейским, в стороне от железнодорожной ветки было место, куда, после войны, свозили боеприпасы, собранные на местах боёв.
Везли за тысячу километров и здесь, на границе трёх областей, в малолюдной местности, в стороне от дорог и бездорожья, выгружали из вагонов, складывали штабелем и взрывали. Грохот и гром взрыва силой канонады прокатывался по округе, заставляя вздрогнуть всё живое. Пугал зверей, птиц и насекомых. Напоминал жителям тыла о поступи войны, что огненным смерчем прокатилась по западным областям великой страны.
Немыслимый грохот срывал птиц с гнёзд, сбивал в стаи и они, испуганные и растревоженные, метались между землёй и небом, тревожно галдели, не скоро успокаивались и, наконец, осторожно устраивались на насиженные места и ещё долго не могли успокоиться.
Крупный зверь пускался наутёк, сам не зная куда; останавливался, задирал голову к небу и тревожно ревел, словно отгоняя неосознанный страх, который столь неожиданно свалился на него откуда-то сверху.
Мелкие зверушки - норушки выскакивали из норок и тревожно вертели головами. Вытягивали насторожённо короткие шеи, пытаясь угадать, откуда свалилось страшное, не прилетит ли ещё. Ничего, не поняв и ничего не узнав, стремительно юркали в свои тёмные убежища и там, в обжитой глухомани, доживали свои страхи поодиночке.
Остальная мелюзга и прочие букашки-таракашки, замирали на месте, кого где застигали раскаты грома. Они словно цепенели на мгновение и ещё какое-то время таились в ожидании новых потрясений. Потом шевелили крохотными лапками, словно пробовали – уцелели ли они и, убедившись, что на них можно снова опираться, без видимых перемен продолжали творить свои привычные дела.
Старики крестили лбы, повернув их в сторону божницы, приговаривали: « Спаси, господи… »
Взрослые прерывали дела и разговоры, словно в минуту молчания, словно этот взрыв останавливал их на острове неизмеримой реки времени и они молча наблюдали проплывающие мимо её волны.
Потерявшие на войне родных и близких людей, вспоминали их добрым словом, тёплой памятью, болью утраты. Для многих из них, каждый новый взрыв был минутой молчания, потому, что война – страшная поборница жертвоприношений, не обошла мимо ни одного двора.
Ребятишки, пережив испуг грохота, шумно сбивались в ватаги и с жаром обсуждали – каково сегодня шандарахнуло!
Гром взрывов был столько велик, что и за тридевять вёрст, стёкла в окнах были заклеены крестиками из лент газетной бумаги, а в прилежащих поселениях сапёры бесплатно меняли стёкла, если они были повреждены взрывом.
А на другой день привозили следующий вагон этого « добра », выгружали, перевозили на назначенное место, укладывали горой и, грохот нового взрыва катился над глухой стороной Русской равнины. Рой осколков разлетался по округе. Резал и калечил деревья, свистел по лесным полянам, врезался в землю.
Сучья и ветки на ближних деревьях были срезаны, у некоторых отсечёны стволы, и они уродливыми культями торчали вокруг зловещей поляны. Первые ряды деревьев были расстреляны заживо. Зловещие фонтаны новых взрывов перекидывали землю на другое место. Но и там, на другом месте, она не залёживалась, новые волны разрывов настигали её и там.
С приходом нового вагона, всё повторялось в неизменной последовательности. Поле поляны было обезображено огромными воронками и беспорядочными насыпями. В глубоких ямах стояла мутная вода. Она не успевала просветлеть от кошмаров, которые творились здесь по воле и во имя человека.
Даже на значительном удалении от места взрывов, вся эта заболоченная местность была покрыта ржавой осокой. Стоячая вода между пожухлых стеблей была тоже покрыта ржавчиной. И, казалось, в воздухе плотно висел занавес ржавого приивкуса. Земля, на которой держалось всё растущее, была нашпигована металлом так густо, что металла в этой тверди земной было больше чем самой земли. Никакой зверь в этом лесу не водился, а птицы облетали это гиблое место стороной.
Даже змеи, непременные обитательницы северных лесов, с гадливым шипением покинули этот кошмарный уголок.
И поле, и вся прилегающая к ней местность, являли собой зрелище унылое, безнадёжно загубленное – в народе оно звалось минным полем.
Пока сапёры делали своё « дело », эту опасную территорию охраняли часовые, а населению было объявлено о запрете появляться в этих местах. Гриб и ягода в этих болотистых местах рос сиротливо, а потом и совсем вывелся и люди, без заметного огорчения переживали этот запрет.
Но, ребятишки…
Характер всех пацанов, всех времён и народов таков, что стоит им только прослышать что где-то, на чего-то опасное наложен запрет – они тут как тут. И какие бы преграды ни возводились на пути, они их непременно одолеют. Так было и с минным полем.
У всех поколений поселковых пацанов, считалась вершиной мужества и отваги способность проникнуть на запретную территорию и добыть там что-нибудь « этакое ». Кто-то умыкнет патрон, кто-то несколько патронов. Кто-то утащит гранату или мину. Кто-то утянет снаряд.
Все эти смертоносные предметы арсеналов минувшей войны лежали там не на поверхности, а покоились под слоями грунта. Что-то не взорвалось на месте или было неподалёку от взрыва. Что-то потерялось при перевозках и перегрузках, что-то закинуло взрывами и похоронило следующими.
Через год сняли и охрану, проверив местность на отсутствие взрывных устройств. Место стало считаться безопасным. В это мало кто верил, и, кроме пацанов, ни за какими делами туда не ходил. У любого, уважающего себя мальчишки, дома была запрятана банка пороха. Самоделка - поджигалка - самопал была не редкостью в мальчишеских забавах. Безнаказанной эта, широко распространённая, беспечность не оставалась – кому-то опалило лицо, кто-то потерял палец, у кого - то изуродовало кисть руки.
Браконьеры эксплуатировали минное поле в своих интересах. Всякими доступными способами доставали из боеприпасов тол и, снарядив самодельные гранаты – глушили в реке, что протекала в восьми километрах севернее посёлка, рыбу. Иногда удачно. Однажды убили щуку внушительных размеров.
Голова хищницы свисала с плеча среднего роста мужчины, а хвост волочился по земле. И эта шалость взрослых людей не осталась безнаказанной для жителей посёлка и малочисленных окрестных деревень – рыба в реке перевелась. Не многим рыбакам удавалось выудить за день несколько пусторыбиц. И всё.
Зараза браконьерства живуча. Многие годы с реки по ночам доносились глухие удары. Мины и снаряды выкапывали с более глубоких слоёв грунта. Тратили на это многие часы каторжного труда, но, всё равно – рыли.
Однажды, в мае тысяча девятьсот шестидесятого года, разрезая очередную мину на токарном станке, едва не сожгли ремонтную мастерскую. Из-под острого резца токарного станка сочилась и завивалась правильными колечками стружка добротного металла. Струйка воды беспрестанно поливала резец и тело мины. Вот уже с одной стороны показалась щель прореза.
Уже можно было отламывать хищно заострённую головку и уносить её, вместе с взрывателем, от греха подальше. Из щели прореза стала выплавляться тёмная жидкость боеприпаса и капать на суппорт станка. Но, ещё не достигнув его поверхности, возгоралась несмелым огоньком, едва заметным в свете станочного светильника. Что бы это значило? Но, времени, или выдержки, на размышления у мастеров холодной обработки металлов не хватило и решительная рука, резким толчком отломила головку. В разломе мелькнули зёрна светло-коричневой начинки боеприпаса.
Огонь разом охватил обе части расчленённой мины. Поволокся густым, чёрным дымом. Дым упёрся в потолок цеха, заполнил помещение и становился ещё гуще… Стало темно. Весеннее солнышко виделось через окна мастерской белым полтинником, словно через светофильтр сварщика. Огонь на станке удалось задавить только тогда, когда обе части зажигательной мины были эвакуированы из помещения и утоплены в пожарном водоёме. Никто из людей не пострадал, если не считать обожжённых пальцев рук «оружейников».
Более трагический случай произошёл летом тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Тогда пушечным снарядом был убит отставной капитан-артиллерист.
Грузчики нижнего склада лесозаготовок нашли боеприпас под штабелем готовых к погрузке брёвен. Отпрянули назад от зловещей находки. Командир батареи противотанковых орудий, каким обречённый уже человек, считал себя со времён войны, поспешил успокоить бригаду:
« Он не опасный. Его хоть кувалдой бей – ничего не будет». Кувалды не нашлось. Ударил обухом топора. В ответ ударило силой дивизионного орудия. Грузчики едва успели увернуться за угол бревенчатого наката. Изрубленное осколками тело, взрывом отбросило далеко за штабель…