Стрелиция

Иваницкой Элеоноре Михайловне, одному из любимых моих педагогов, посвящается
Leonora Ivanitskiy

С самого раннего детства он мечтал быть актером. Но в коридорах института услышал, что на факультете режиссуры набирает «классный» педагог, и Олег метнулся туда. Почему? Наверное, и сам себе не мог дать отчет. Уже на консультациях педагог покорил, и сомнения улетучились. Вступительные экзамены прошли гладко. Занятия начались обычно: интересно, сумбурно, как у творческих людей. Первый курс проскочил в счастливой эйфории, сокурсники — как на подбор — гениальные! Правда, все гении со своими «закидонами», «бзиками», «тараканами в голове» и другим набором психических отклонений. Однако творческому процессу это не мешало.
А второй курс начался со взрыва «атомной бомбы». Стоя в полутемном коридоре института, он увидел летящую ему навстречу фигуру. Ее обладательница была высокая и стройная; спина откинута назад, голова запрокинута, да так, что на лице был главным подбородок; легкая, летящая походка, какие бывают у танцовщиц; пышные волосы и руки — само естество, чего, видимо, не хватило Венере. Он застыл, сраженный наповал. А этой марсианкой оказалась его преподаватель по истории театра. Естественно, он не только видел ее на первом курсе, но присутствовал на ее лекциях и сдавал ей зачеты. Почему же тогда она не произвела на него такого ошеломляющего впечатления, не пронзила его сердце и разум, хотя и в то время он отмечал ее необыкновенность? Но только теперь до него дошло, как до жирафа, что она не просто неординарна, а эксклюзив, какие бывают в одном единственном экземпляре. Первый взгляд иногда бывает обманчив, и это был тот самый случай.
Теперь же он ждал ее. Когда, после той памятной встречи, она впорхнула в аудиторию, он вдруг, неожиданно для себя зааплодировал, и одногруппники единодушно поддержали его. Овации длись минуты две. Она была смущена, но благосклонно приняла необычное приветствие и, не акцентируя более на этом внимание, как всегда, кокетливо поджимая губы, перешла к теме лекции. Рассказывала интересно, увлекательно и могла покорить любую аудиторию. Так было всегда, но до той звездной вспышки в коридоре он не воспринимал ее так обостренно, будто нервы были оголены, как электрические провода.
Теперь на каждом занятии он внимательно рассматривал ее и всегда находил в ее облике что-то новое и необычное. Рыжие волосы то распускались, то причудливо собирались в пучок, но превращались в два хвостика, чем грешат только девочки-подростки, но это ее не портило, а придавало юношескую нотку. Солнечные волосы непременно что-то украшало, вплоть до бантиков, однако все это было с большим вкусом, сочетаясь с общим дизайном наряда. Одежда ее всегда отвечала высоким требованиям и изяществу, имея при этом шарм театральности, что подчеркивало найденный однажды и устоявшийся со временем образ царственной особы. Несмотря на кризис, наряд ее менялся каждый день, и в этой неповторимости моделей она могла дать фору многим известным и знаменитым дизайнерам, при этом в одежде никогда не было вычурности и кича. Обувь не менялась так часто, как одежда, но была универсальной и гармонировала с каждым нарядом и органично дополняла его. Она никогда не появлялась в аудитории в верхней одежде, ибо это помещение  приравнивала к театру, а театр был для нее святым местом.
Елена, так звали преподавательницу, была очень красива, и, зная это, она всячески подчеркивала свое внешнее совершенство. Природа щедро наградила ее: ярко-рыжие волосы (возможно, она их слегка подкрашивала, но исключительно для придания блеска), изумруды огромных глаз (искусственно такой цвет в те кризисные времена создать было невозможно), ровный греческий нос и пухлые слегка подкрашенные губы, которые она кокетливо поджимала, что придавало особое изящество ее красивому лицу. Улыбалась она открыто, широко обнажая ровные зубы.
Однако ларчик не просто открывался. Он был с таким количеством секретных замков и ящичков, что увидеть и в полной мере оценить содержимое было практически невозможно. Он был изящен снаружи и наполнен внутри. (И не мишурой!) Кроме своего предмета, который она знала, как говорят, и вширь и вглубь, и вдоль и поперек, это был кладезь знаний, премудрости и учености: мировая художественная культура (приоритет — театры мира), иностранные языки, которые были большим подспорьем для нее в «штудировании» зарубежных журналов и литературы, психология, история и многое, многое другое. Казалось, что она могла ответить на любой вопрос, а если чего-то не знала или сомневалась, то могла изящно выкрутиться. Но все: от студентов до коллег-педагогов — знали, что она никого не впускала к себе в душу, всех держала на приличном расстоянии и ни с кем не водила дружбу.
Олег не заметил, как растворился в ее фантастической ауре, был притянут в ее орбиту и поглощен ее вселенской многомерностью. Однако быть страдающим влюбленным — не в его духе. Он, всепоглощенный ею, в свою очередь, освещал и ее вспышками сверхновых звезд своего таланта. Его «новинки»: вопросики, реплики и многие другие вспомогательные ухищрения — украсили ее и без того интересные лекции, на что он негласно получил согласие, вопреки ее принципу: отношений со студентами или младшими по рангу не иметь. Ее лекции только выиграли от его безобидных «штучек», «режиссерские находочки» студента придали им «живую» окраску и еще более увлекательную форму. Ее далеко не плоские рассказы (даже самые интересные и заразительные) приобрели театрально-сценический образ, будто в них влили струю живой крови режиссерско-актерского искусства.
Сдача зачетов у этого неподкупного преподавателя, славившегося своей старомодной строгостью и принципиальностью, проходили легче и без изнурительных переэкзаменовок, а сам реформатор пользовался едва уловимой благосклонностью педагога, именуемого в студенческих кругах «неприступной крепостью».
Но более Олег любил зачеты и экзамены по режиссуре, когда в комиссии была вся кафедра, а среди «мастодонтов» — она, его птица счастья, такой же «тяжеловес» по статусу, как и ее коллеги, но ставшая для него оберегом, символ благодати, нисходившей на него с небожительских высот.
На втором курсе они сдавали «сказки». Его инсценировка завершала экзамен, а потому вся «отстрелявшаяся» братия режиссеров толпилась за кулисами, желая посмотреть шедевр про Винни-Пуха — политическую дуэль совы и медведя. С первых секунд в диалоге «зверей» — двух социально неравных особей — зрителей захватил вихрь сатирических шуток. Зал бесконечно взрывался от хохота. И в этом шквале смеха он, игравший медведя, выделял ее — переливно-заливистый, заразительный, взбадривающий и опьяняющий, как холодное шампанское. По окончании политического памфлета под названием «Винни. Пух!» артистов долго не отпускали, изливая на них водопад оваций. Они купались в искрах эйфорической славы, благодаря восторженных зрителей низкими поклонами. Сказать трудно, как долго бы это продолжалось, если бы Олег не шокировал всех своим ошеломительным поступком. Он подскочил к Елене, упал на одно колено и приник к ее руке. Сконфузившись, та подскочила, чем устранила неловкую ситуацию, заставив своим движением встать с колен студента. Свист и крики восторгов, восхищенный визг девушек взорвал зал. Она смущалась, коллеги одобрительно аплодировали. Экзамен прошел «на ура!».
Третий курс ознаменовался сближением планет. Олег впервые попал в ее «личный кабинет». Тот находился в конце коридора, в плохо освещенном месте, с неприметной дверью без таблички, к тому же негласно это место — табу.  Ключ находился только у нее.
И вот он приглашен. Не задаваясь вопросом: «Чем заслужил?», он шагнул в неизвестность. На первый взгляд — это каморка папы Карло, но, приглядевшись, — ларчик с драгоценностями. Здесь нашли убежище шедевры студентов. Полки от пола до потолка были уставлены куклами — не примитивными Барби и пупсами, а героями разных спектаклей. И их были сотни. По этим эксклюзивным образцам можно было изучать историю мировой драматургии. Настоящие алмазы! Но бриллиантом была она — Елена Прекрасная, и все внимание было ей.
Она сидела у окна, он — с противоположной стороны стола. Но даже сидя в своем кабинете, имея минимум глаз на себе, она не теряла «форму»: отброшенная спина, запрокинутая голова и кокетливо поджимающиеся губы. Здесь, будучи хозяйкой, она не была «принцессой из башни слоновой кости», сбрасывая маски, она превращалась в интересного собеседника. Темы были разные: «Вселенная», «Астрофизика», «Египет», «Рим», «Греция», «Театр», «Литература», «Искусство»... И часто они переходили на стихи: он читал свои, она — любимых поэтов. Общение проходило на равных, но никогда не выходило за рамки дозволенного. (Ничто не может так испортить отношения, как чрезмерная близость.)
Зимний зачет по сценической речи проходил вечером. В аудитории полумрак, только чтецы находились в круге света. Звучали стихи Ахматовой (читали девушки) и Пастернака (соответственно, мужская половина группы).  Когда наступила очередь Олега, он, появившись на сцене, не вошел в освещенный круг, а остался в тени. Каждое стихотворение имело музыкальное или шумовое оформление. Перед чтением Олега запела вьюга.
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
…………
И падали два башмачка
Со стуком на пол,
И воск слезами с ночника
На платье капал…
Это был «Зимний вечер» Пастернака. Что хотел сказать этим стихотворением Олег, никто не знал, но стали ходить слухи, что он имеет влияние на неприступную Елену, особенно обострилась ситуация, когда был перенесен экзамен по истории театра (по какой причине никто так и не узнал, но случай был не ординарный), подобное невозможно и незаконно, но инцидент не получил широкой огласки, однако в деканате долго добивались от самого Олега, как он «провернул» это дело или «сколько дал» педагогу, не замеченному ранее в таких коррупционных нарушениях, как взятка преподавателям. Хотя в это время данное явление уже практиковалось, но с соблюдением «строгой секретности». Тайна, покрытая мраком, так и не была раскрыта.
Елена «гоняла» студентов в театр «для получения опыта». «Разгильдяи» уклонялись от посещения спектаклей по всяческим причинам, но Олег ходил с удовольствием, потому что лишний раз мог видеть и общаться с Еленой.
Однажды она «послала» студентов на балет «Спартак» в постановке Григоровича, предварительно дав прекрасную рецензию на спектакль. Олег пошел, хотя балеты недолюбливал. Он долго ждал ее в фойе, хотел сесть рядом, чтобы она помогла ему разобраться в нюансах недраматического искусства, но Елена не пришла. Он вошел в зал после третьего звонка, сел на последний ряд, на откидное место сбоку (был аншлаг), умостился поудобней и собрался подремать, но втянулся и не без удовольствия стал следить за происходящим на сцене. Единственно, что его смущало, — это кордебалет, о котором было сказано так много хвалебного. Он был таким малочисленным, что рисунок не читался. Сидящий рядом мужчина сказал своей спутнице, что «из гастролей по Америке труппа вернулась в уменьшенном составе, потому что большая часть кордебалета осталась там». Это известие больно отразилось в сердце Олега, и причиной боли было не желание танцовщиков остаться за рубежом (хотя он посчитал такой шаг предательством), а что-то неясное, неуловимое, связанное с Еленой; будто что-то оборвалось внутри, что-то связанное с ней, словно это она, а не артисты, осталась в Америке. Это ощущение стало преследовать его, и как бы он ни старался заглушить его или отогнать, оно незримой тенью накрывало его разум и сердце.
Время неумолимо летело. В конце четвертого курса сдавали преддипломные спектакли: «Свадьбы» по Чехову и Зощенко. «Пробы» были по-студенчески несколько примитивны, но довольно задорны. Олег играл отменно, его хвалили, и кто-то даже сказал, что он больше актер, чем режиссер.
После успешной сдачи счастливые студенты понеслись в кафе обмывать лавры, а он зашел к Елене в ее кабинет-шкатулку. Разговор с разбора спектаклей перешел на тему Древнего Египта. Она рассказывала о пирамидах и храмах с таким воодушевлением и запалом, будто была там и видела все воочию. Но, как оказалось, из заграничных турне у нее значится только Куба, поездка состоялась благодаря командировке мужа. Но об этой стране она никогда и ничего не рассказывала.
Как обычно, они засиделись допоздна, пока не приехал муж. Он, профессор Политехнического института, легкий в общении человек, быстро включился в разговор, как было уже не раз, не нарушив идиллии диалога. Елена, обращаясь к мужу, похвалила актерскую работу Олега в своей неизменной манере: кратко, но емко. Потом встала из-за стола, сделала два изящных шага, дотянулась до верхней полки (вся фигура вытянулась, будто в прыжке балерины), сняла маску из большого кокоса и протянула Олегу со словами: «Пусть это будет твоей первой и не последней наградой, а кокос превратится в Золотой Оскар». Олег в благодарность поцеловал руку. На этом вечер-общение был завершен. Она умела поставить красивую точку. В этом заключался ее талант.
Пятый курс — завершение всего периода обучения. Больше подводились итоги, чем проходил процесс учебы. Ученичество закончилось, в последние мгновения пребывания в институте нужно было показать себя с лучшей стороны и в последний раз доказать свой профессионализм, а может, даже гениальность. Но хорошему завершению мешали сокращения педагогов на кафедре, когда зачеты и экзамены принимали не те, кто обучал, и многим студентам приходилось нелегко. Были казусы и при подготовке дипломного спектакля, когда на репетицию приходил то один, то другой преподаватель, смотрел и считал своим долгом «подправить», а то и кардинально поменять мизансцены и темпоритм спектакля. Так продолжалось вплоть до экзамена, и студенты в работе над спектаклем не сдвинулись с первого акта. Репетировали, готовились к другим экзаменам (все-таки госы!), сдавали и снова репетировали. К экзамену по режиссуре спектакль так и не был готов.
И вот он, день «Голгофы», момент «распятия» — государственный экзамен по режиссуре для подтверждения своего профессионального мастерства.
В фойе огромная, во всю стену, яркая афиша гласила: «Зощенко. “Свадьба”. Режиссер-постановщик... Исполнители…» Экзамен проходил не в актовом зале, как это было на четвертом курсе, а в аудитории, потому что кризис перепрофилировал это помещение, превратив в мастерскую художников. Естественно, места поубавилось. Если в прошлых постановках артисты использовали сцену и значительное пространство возле нее, превратив сцену в зал с длинным свадебным столом, а прилегающее к ней пространство — в прихожую площадью до пятидесяти квадратных метров, то в аудитории на маленькой сцене размещалась комнатка с круглым столом небольших размеров, а предсценическое пространство  превращалось то в прихожую, в случае приема гостей, то в танцевальный зал, где гости вальсировали.
В задней части аудитории стояли ряды обшарпанных стульев для зрителей-студентов и выпускников-коллег. Впереди них — длинный стол для членов экзаменационной комиссии (должна была присутствовать вся кафедра театральной режиссуры).  Зрителей набилось много. Это радовало — была поддержка. Но, прежде чем пригласить преподавателей в аудиторию, был придуман дерзкий ход: члены жюри втягивались в представление еще в коридоре, за пределами экзаменационного помещения. Перед входом стояли «мать», «прислуга», «сваты» (актеры в костюмах) с подносом в руках, на котором стояло две бутылки: одна с коньяком, другая с водкой — и тарелка с закуской. По замыслу члены комиссии являлись «приглашенными гостями» и им предлагалось выпить «за здоровье молодых». Ситуация пикантная. Но это был «экзамен» и для преподавателей факультета на их «актерское мастерство», и многие «отыграли» отлично. Кто-то вежливо благодарил и спешно занимал свое место (это были в основном женщины), а мужчины (кто скрытно, а кто явно) опрокидывали рюмочку «за молодых» и, отказавшись от закуски или закусив, проходили к столу в «полной боевой готовности».
Все прекрасно понимают, что последний экзамен априори не может быть провальным и заранее обречен на успех, ибо это экзамен и для преподавателей с оценкой их педагогического вклада, и для студентов с оценкой их достижений.
Зазвучала музыка, и на сцене появились первые герои. Никто, кроме играющих актеров, не знал, что спектакль не только не был отрепетирован, но даже не пройден дальше первой сцены, все последующие действия проходили на полной импровизации, что имело некоторые сложности, потому что надо было «включаться» на ходу и свою «игру» координировать в унисон с «игрой» других актеров.
Казусы, которые вылезли по ходу действия, расценивались как интересные находки: по ходу сюжета с папаши невесты неожиданно удачно упали штаны, плохо закрепленные на худой фигуре актера. Этот незапланированный случай вызвал первый взрыв гомерического хохота, подбодрив «труппу». Затем в сцене прихода жениха произошел новый курьез: жених закружил мамашу невесты в неотрепетированном танце и запрокинул на спину так резко, что у артистки с ноги слетела туфля и взлетела вверх. Ударившись о потолок, она опустилась точно у ноги актрисы, что было отмечено бурными овациями и возгласами: «Как отрепетировали!». Но больше всех удивила сцена «за столом», когда папаша, жених и друг жениха выпивали и рассуждали на житейские темы, при этом наливали в рюмки то из одного графина, то из другого. Это не совсем «оправданное» действие натолкнуло на вопрос одного из членов жюри: «Что они все время графины тасуют?». Догадались экзаменаторы или нет, что в одном из них была настоящая водка, сказать трудно, но прецедент был. Конец спектакля был эйфорическим, как в хорошей веселой свадьбе. Зрители наградили актеров овациями, а члены жюри, после совещания, дали высокую оценку.
После громкого триумфа новоиспеченные режиссеры отправились отмечать успех в кафе, а Олег остался с Еленой. Она живо говорила о спектакле, потом вдруг засобиралась и ушла. Олег побродил по пустым коридорам института и решил присоединиться к праздновавшим в кафе.
Состояние эйфории не покидало студентов, все находились в приятном возбуждении все дни, вплоть до вручения дипломов, и официальное торжественное мероприятие тоже было превращено в театральное действо. Даже речь проректора и его заместителя была с артистическим налетом.
Олег не сводил глаз с Елены. Она сидела сбоку стола, опершись на спинку стула, на котором до начала речей сидел проректор. Ее рука, подпиравшая голову, напоминала шею лебедя, грустно опустившего головку. Позже он пытался перед зеркалом так же сложить руку, но у него не получалось, видимо, на это был нужен особый талант, как все, что в ней сочеталось. Она сидела в своей неизменной позе с отброшенной спиной и запрокинутой головой. Рыжие волосы — подколоты обычно, без намека на фантазию. Светлая блузка «вольного» покроя — далека от официоза. Нитка мелких бус на шее подчеркивала обыденность и повседневность. Только зеленая легкая юбка, гармонировавшая с изумрудными глазами, и ноги, заброшенные одна на другую с вытянутым носком, как у танцовщиц, ненавязчиво возвращали к ее необычному образу.
Свои поэтические опусы, посвященные учебе, читали и педагоги и выпускники. Тон задал профессор, заведующий кафедрой, затем продолжили педагоги и завершили выпускники. Это были юмористические вирши о трудной студенческой жизни, мучениях учеников и педагогов, посвящения, благодарности, поздравления, пожелания и сожаления педагогу, набравшему курс и передавшему другому преподавателю. Любовь к нему пронесли до конца, хотя некоторые сохранили тайные обиды. С речью выступила и Елена и завершила просьбой: «Не забывать Альма Матер». После вручения дипломов было подношение букетов. Педагоги были распределены по симпатиям учеников, Олегу доверили вручить цветы Елене. Он подошел, опустился на колено, поцеловал руку и впервые поцеловал в щеку. Елена засмущалась, вскочила, благодарила всех, прикрываясь букетом.
Для фотографирования на память все: и выпускники, и преподаватели — высыпали на ступеньки института, а после фото прозвучало объявление о банкете, приглашены были и преподаватели. Елену приглашали неоднократно, ибо она требовала особого внимания, но уверенности, что придет, не было. Однако в кафе она появилась с мужем и профессором, что всех приятно удивило и очень обрадовало. Она была в черном вечернем платье с маленькой черной сумочкой-клатчем. Ее с мужем посадили во главе стола, рядом сел профессор, остальные преподаватели — вперемежку с выпускниками.
Импровизированный праздник оказался лучше телевизионного шоу, потому что вместил в себя несколько развлекательных программ, где ведущими были и преподаватели и выпускники, но главную роль играл профессор, по задору и объему шуток переплюнувший учеников. Звучали оригинальные тосты, анекдоты, воспоминания, песни под гитару и в хоровом исполнении вперемежку с танцами разных стилей. Олег сидел на противоположной стороне стола, что не мешало ему хорошо видеть и слышать Елену, а самому находиться в тени. Потанцевать с ней удалось один раз, поговорить наедине — ни разу. Он был счастлив, но какая-то тревога не покидала его весь вечер. Перед утром она с мужем и профессором покинули шумную, веселую, пьяную компанию. Все остальные встретили рассвет, как это принято у выпускников школ.
Все закончилось. Все разлетелись. Олег несколько раз приезжал на балеты Григоровича и заходил к ней в гости. Ужины, чаепития, новые общения с ней и ее мужем. Он был вхож теперь в ее дом (такого счастья не имели даже коллеги). И однажды прозвучало то, что интуитивно он чувствовал и чего очень боялся: они уезжают в Америку. Ему показалось, что он потерял что-то самое ценное, что имел в этой жизни.
Он ушел из театра, потому что не нашел себя там. И, казалось, не мог найти себя нигде и ни в чем.
О ней не было никаких известий. Но вдруг однажды в интернете он обнаружил ее имя и фамилию, «порылся» в его залежах и нашел информацию, из которой узнал, что она со своими студентами-театралами приезжает на Московский театральный фестиваль имени Чехова. Он написал, не надеясь на успех. Она ответила. Договорились встретиться в Москве, в гостинице утром.
Олег не мог прийти с пустыми руками, но что можно подарить ей? Накануне встречи он целый день бегал по цветочным магазинам, но подобрать букет, достойный Елены было чрезвычайно трудно: цветы не должны вызвать у нее неприятных ощущений и эмоций, от этого во многом зависит тональность их общения. И наконец в цветочном отделе театра имени Маяковского он увидел экзотический цветок.
— Простите, как называется этот цветок? — обратился он к продавцу.
— Стрелитция, — ответила улыбчивая женщина и почему-то добавила. — Можно без буквы «т», Стрелиция. Подойдет для импозантных людей. Еще ее называют «Райская птица». В грунте цветет в течение года.
Его как обожгло: это именно то, что нужно!
— Можете оформить букет? — скорее попросил, чем спросил Олег.
— Конечно. — Колдуя над букетом, флорист просвещала покупателя: — Свое название цветок получил в честь жены английского короля Георга Третьего. Ее девичье имя было Мекленбург-Стрелитц. С буквой «т». Но проще цветок называют Стрелиция.
— Мне так удобней, — сказал Олег больше самому себе, чем продавцу.
— Листья у этого цветка продолговато-эллиптические. Видите? Длиной до метра. С сердцевидным основанием. Видите? Светло-зеленые, глянцевитые. (Олег вспомнил зеленую юбку Елены на вручении дипломов.) Цветоносы пазушные, с двумя ланцетовидными прицветниками, с одиночным пурпурным покрывалом; лепестки белые. И, как я уже говорила, цветет круглый год, — продолжала щебетать продавщица.
— Так и есть, — бессознательно подтвердил Олег, имея в виду не цветок.
С трудом он довез букет в давке метро, боясь нарушить удивительную конструкцию. На квартире у друга он долго рассматривал цветок и понял, что тот — своеобразный образ  Елены и главное в этом — экзотичность. По форме и внешнему виду цветок напоминал голову какой-то тропической птицы, наружные листочки околоцветника оранжевые, внутренние — темно-синие, лист зеленый. Все как у Елены: волосы — рыжие, глаза — зеленые, а синий — совершенство, недосягаемость и непостижимость.
Он ждал Елену в просторном холле гостиницы, рассматривая цветок: красивый, с рыжими лепестками, острыми концами, трудно поддающийся описанию и непредсказуемый, потому что в одной пазухе-стреле может находиться до трех соцветий, которые выстреливают поочередно. Он боялся не узнать ее, ведь с момента разлуки прошло десять лет. И вот вдали показалась до боли знакомая фигура: спина и голова отброшены назад, походка — легкая, летящая. Они одновременно увидели друг друга. Он двинулся ей навстречу.
Она была рада встрече и не скрывала этого. Олег вручил букет и поцеловал руку. Елена не скрывала своего счастья, широко и радостно улыбалась. Пригласила к «себе». В номере поставила цветы в вазу и сказала, что это ее любимый цветок, что впервые увидела его на Кубе и больше такой возможности не представилось. Подобного признания он не ожидал, был приятно удивлен, потому что оно стало для него лучшей наградой. Они спустились в кафе, взяли кофе. Просидели три часа. Она откровенно, без стеснения рассказывала о своей жизни в Америке. Было больно слушать, и бесконечно возникал вопрос: «Зачем уехали?»
Она, видимо, прочла вопрос в его глазах и без лукавства ответила:
— Здесь бы меня не вылечили… Здесь эту болезнь не умеют лечить.
Это словно ее оправдывало, снимало с нее вину за предательство, которого, возможно, не было и не могло быть, если бы не ее тяжелая болезнь.
После обеда она собрала своих студентов, и они большой группой поехали в Центр Москвы, к площадкам, где проводился фестиваль. Олега удивило оформление улиц столицы: все деревья и трава были в птичьем пуху. Она кратко пояснила:
— Дизайн Полунина. Пригласили из Англии.
Ему было жаль растения, казалось, что им нечем дышать, как дельфинам в закрытом бассейне. На одной из площадок посмотрели спектакль шведов. Поужинали в Доме актера, и Елена предложила сходить в театр к Женовачу. Они встретились, живо поговорили, обходя острые углы. Он тоже был рад встрече и пригласил на спектакль своих студентов.
Расставались в метро. У американских студентов произошла какая-то заминка при прохождении турникета. Олег был рад этой паузе, потому что, как подсказывало предчувствие, это последние секунды с Еленой. Потом он понял, что у одного студента не оказалось проездного, а его товарищи стояли, как гвозди, держа свои многоразовые билеты, и ждали, как тот выкрутится из этой сложной ситуации. Олег дал свой. Недоумение на лице иностранцев ясно показывало: «Как можно бесплатно отдать свой проездной?». Прощание с Еленой было кратким — пожатие рук при полном молчании: или за целый день было сказано все, или не хотелось словами омрачать тяжесть ситуации.
Прошло какое-то время и наконец исполнилась его мечта: посетить Египет. Группу российских туристов ввели на территорию Каирского музея. И вдруг Олег в конце сквера увидел Стрелитцию, огромные цветущие кусты этого экзотического для россиян растения.
— Я не пойду в музей, — сказал он гиду. — Встретимся у выхода, когда закончите.
Тот попросил не теряться. На этом разошлись. Олег направился к клумбе. Долго смотрел на цветы, потом сел на бордюр. Он смотрел на цветы и видел Елену. Сидя у ног Бога Птаха, создателя Вселенной, Олег думал о вечности любви. Рядом оказался египтянин, по виду и форме технический работник. Тот сидел, устало свесив руки. Олег вспомнил рекомендацию бывалого россиянина: «Египтяне любят русский шоколад». Он достал из барсетки плитку и протянул арабу. Тот сначала не понял, потом взял, быстро спрятал в карман, чтобы никто не увидел, долго в благодарность кивал головой, потом вскочил. Достал из кармана нож и срезал цветок Стрелитции. Олег был так рад, что сунул ошалевшему работнику еще десять фунтов.
 В аэропорту при прохождении таможни толстый полицейский потребовал открыть коробку с цветком. Олег недовольно подчинился. Человек, наделенный властью, стал объяснять «на пальцах», что цветок якобы подпадает в список запрещенных для провоза предметов, незаметно жестом показывая на денежное вознаграждение за то, что он закроет глаза. Олег не хотел давать деньги толстому лицемеру, первому нарушителю закона. Заминка затянулась, полицейский бесцеремонно схватил коробку и бросил в урну с конфискованными вещами. Сердце защемило, и тогда Олег почувствовал, что Елена никогда не вернется на Родину. В этот трагический для него момент все надежды рухнули.
Дома он зашел в цветочный магазин, купил семена Стрелитции и посадил. Взошли не все, росли медленно и болели. Он выхаживал их, пока наконец они не выбросили стрелки. Он долго ждал того момента, когда зацветет его Стрелиция.
Ночью он пересмотрел видеозапись выпускного праздника. С горечью отметил, что прошло двадцать лет и что у него нет ни одной ее фотографии. Сохранилось только любительское видео не очень хорошего качества, где она мелькает редко, потому что оператор был больше увлечен яркими выпускницами, на которых камера чаще задерживала свое …«внимание».
Из него не получился ни актер, ни режиссер. Он неожиданно для всех и для себя стал писателем и уже обзавелся своими читателями и почитателями. Жаль, что среди них не было ее — Елены Прекрасной! Жаль, что она никогда не увидит посвященное ей произведение!
Утром он поставил последнюю точку в истории любви. Роман закончен. Он поднял взгляд на окно и увидел, что Стрелитция, его Стрелиция расцвела. Теперь его Прекрасная Елена будет с ним всегда, ибо цветет Стрелиция круглый год, а значит вечно.

14. 19.01.2016