В конце 1958 года по инициативе А. Суркова и под его редакцией был издан, наконец, сборник стихотворений Ахматовой. В периодике стали печатать её новые стихи. В 1962 году в серии "Библиотека советской поэзии" вышла книга "Стихотворения (1909-1960)", а через три года появился итоговый, наиболее полный прижизненный сборник поэтических произведений "Бег времени". Эти годы новой волны популярности Анны Андреевны, теперь уже не только на родине, но и за границей, омрачились вторым инфарктом, случившимся в конце 1961 года.
В 1962 году по Москве пошли слухи, что Ахматова номинирована на Нобелевскую премию. Слухи эти так и остались слухами и предположениями, но всё равно быстро перекочевали в канонические биографии с одинаковыми формулировками: "Была номинирована на Нобелевскую премию (премию получил другой поэт)". Была ли
номинирована, если была, то когда и кем, – мы сможем узнать только после открытия архива Шведской академии – эти сведения раскрываются через 50 лет. Какие-то предположения можно сделать на основе опубликованных версий, построенных на утечках информации, например, А. М. Блоха (14). Вполне возможно, кандидатуру Ахматовой предложил Оксфордский университет по инициативе И. Берлина. Но всё это – только догадки. Тем не менее, уязвленная Анна Андреевна после присуждения Нобелевской премии 1965 года М. И. Шолохову сообщила Л. К. Чуковской, что прочитала в газете "Mond": "этот человек (Шолохов, выделено мною – А. Б.) – вы понимаете, кого я имею в виду? – должен догадываться: премию нынешнего года следовало присудить автору "Реквиема"" и добавила свой комментарий:
"Ему же дали только по боязни: если дать Ахматовой, не повторится ли история с Живаго? (то есть с Пастернаком – А. Б.)" (14).
В конце 1962 года Анна Андреевна в сопровождении И. Н. Пуниной и целой литературной делегации ездила в Италию на церемонию награждения премией "ЭтнаТаормина", присуждённой ей за 50-летие поэтической деятельности и в связи с выходом в Италии сборника её избранных произведений. Ахматова стала первым лауреатом этой премии. И во многих публикациях награда сразу же запестрила эпитетами: "престижная", "почётная" и т.п. "Этна-Таормину", к слову, учредило Европейское литературное сообщество, генеральным секретарём которого был
Джанкарло Вигорелли. Об этом сообществе, его руководителе и причинах
награждения Ахматовой А. Г. Найман пишет: "Литературное предприятие синьора Вигорелли было просоветского направления, если не прямо коммунистическое. Союз писателей, возглавлявшийся тогда Сурковым, искал случая подружиться – не теряя собственного достоинства – с "реалистически мыслящими" литераторами Запада. Недавний скандал с Пастернаком затруднял сближение, желательное и той и другой стороне. Ахматова оказалась фигурой, хотя и вызывавшей претензии тех (не левая – не революционна, как сформулировал Пазолини) и других (не советская и всё прочее), но идеальной для создавшейся коллизии ("Реквием", гонимость и вообще несоветскость – для них; патриотизм и неконтрреволюционность – для нас; ранг, авторитет и известность – для всех)" (54).
"Почётные" эпитеты в этой связи несколько блекнут, если принять во внимание, что самой важной персоной, которую организаторам удалось привлечь для награждениия, оказался министр туризма, а если верить Т. Катаевой, то и вовсе министр туризма сицилийского правительства (40). Странно выглядело и литературное представительство – известный в то время немецкий прозаик Ганс Вернер Рихтер, к примеру, вспоминал, как уговаривал его Вигорелли прилететь на церемонию награждения Ахматовой, имя которой тот слышал впервые в жизни (18).
В 1964 году Анне Андреевне была присуждена степень почётного доктора Оксфордского университета (церемония награждения состоялась в 1965 году). Здесь, правда, тоже не обошлось без спекуляций – С. Эльдар и Л. Шилов, например, в статье "Английские недели Анны Ахматовой" ("Русская мысль") поведали, что "именно Анне Ахматовой – единственному из наших поэтов (выделено мною – Б. П.) – <…> торжественно вручена мантия доктора наук Оксфордского университета" (82). Единственному? Но как быть с В. А. Жуковским или К. И. Чуковским, получившими оксфордскую мантию в 1839 и 1962 годах соответственно? Публикация "Русской мысли" оставляет три варианта: либо Василий Андреевич и Корней Иванович наши, но не поэты, либо поэты, но не наши, либо и не поэты, и не наши одновременно.
В Лондон Анна Андреевна приехала в сопровождении Анны Каминской – внучки Н. Н. Пунина. 4 июня 1965 года её привезли в Оксфорд, а на следующий день состоялась торжественная церемония. При награждении произошёл беспрецедентный для английского консерватизма случай: был нарушен традиционный ритуал – Ахматовой разрешили сидеть, и не она поднималась по лестнице к ректору, а он спустился к поэтессе. Анну Андреевну очень тронул приезд на церемонию Аркадия Райкина (он с театром был в это время в Англии на гастролях) и его личное поздравление.
Иначе вышло с Андреем Вознесенским. Тот тоже был в Англии, но на церемонию не приехал, ограничившись поздравительной телеграммой. Телеграмму эту Ахматова получила во время встречи с И. Берлиным, который позднее вспоминал: "Анна Андреевна предпочитала не говорить о современных советских поэтах, чьи работы печатаются и продаются. Один из подобных авторов, находящийся тогда в Англии, послал ей телеграмму с поздравлением по поводу вручения оксфордской учёной степени. Она получила её при мне, прочитала и тут же разорвала и выбросила: "Все они жалкие бандиты, проституирующие свой талант и потакающие вкусам публики. Влияние Маяковского оказалось для них пагубным"" (84).
В Ленинград Анна Андреевна возвращалась через Францию, и в Париже – игра случая – жила в гостинице, принадлежавшей сыну С. К. Маковского – организатора и редактора "Аполлона", где печатались её ранние стихи. В Англии и Париже Анна Андреевна, помимо И. Берлина, встречалась с друзьями своей молодости – М. Будберг, С. Андронниковой-Гальперн, Ю. Анненковым, Г. Адамовичем, Б. Анрепом, В. Зубовым. О встрече с Б. Анрепом мы уже говорили, и теперь стоит сказать несколько слов о графе Валентине Платоновиче Зубове – знаменитом петербургском меценате.
В 1913 году Ахматова писала:
Покорно мне воображенье
В изображеньи серых глаз.
В моём тверском уединенье
Я горько вспоминаю Вас.
Прекрасных рук счастливый пленник,
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели Вы...
Долгие годы было принято считать, что адресат этих стихов – А. Блок. Разгадка, вроде бы, лежала в строках:
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник...
Позднее Ю. Л. Сазонова-Слонимская выдвинула несколько экзотическое предположение, что эти стихи обращены к Н. Недоброво (56). В последние же годы появилась новая, гораздо больше похожая на правду версия: истинный адресат – В. Зубов. В 1913 году у Ахматовой помимо отношений с Н. С. Гумилёвым и Н. В. Недоброво был роман с В. Зубовым. Ему посвящалось новогоднее стихотворение:
Как долог праздник новогодний,
Как бел в окошках снежный цвет.
О Вас я думаю сегодня
И нежно шлю я Вам привет.
И дом припоминая тёмный
На левом берегу Невы,
Смотрю, как ласковы и томны
Те розы, что прислали Вы.
Зубов жил во дворце с фасадом из тёмного камня, расположенном на левом берегу Невы. Поэтому – "И дом припоминая тёмный / На левом берегу Невы"...
Встречи со старыми друзьями преображали Ахматову, словно возвращали её в молодость. Н. Струве, вспоминал: "Тут, в Париже, она со своего пьедестала сошла и была, быть может, благодаря многочисленным встречам со старыми друзьями, совсем простой, я бы сказал, домашней. Оживлённая, добродушно-насмешливая, то весёлая, то задумчиво-грустная, ласковая и щедрая, хотя и суровая в некоторых суждениях, Ахматова поражала своим твёрдым умом, своей взыскательной совестью и неподдельной добротой" (68).
Последние годы были для Ахматовой относительно благополучными. Почти всю жизнь ютившаяся по чужим углам, она получила квартиру в писательском доме, к ней пришло широкое признание, летом от посетителей в Комарово не было отбоя. Часто приезжали вошедшие в её ближний круг молодые поэты Д. Бобышев, И. Бродский, А. Найман, Е. Рейн. В своей театральной манере, Анна Андреевна пафосно окрестила эту четверку "волшебный хор". После смерти Ахматовой Д. Бобышев написал:
И, на кладбищенском кресте гвоздима
Душа прозрела: в череду утрат
Заходят Ося, Толя, Женя, Дима
Ахматовскими сиротами в ряд.
Слова "ахматовские сироты" из этого стихотворения быстро перекочевали в посвящённую Анне Андреевне литературу. Позднее, словосочетание "волшебный хор" стало пародийным, по крайней мере, для тех, кто знал, как развивались взаимоотношения внутри этого "хора".
Для молодых поэтов дружба с Ахматовой давала определенные преимущества, но у этой медали была и оборотная сторона. Волна ахматовского мифа, помноженная на некоторые литературные и нелитературные обстоятельства, не могла миновать их, и молодым людям пришлось отвечать на малоприятные и не всегда тактичные вопросы.
Н. Я. Мандельштам, к примеру, говоря, что после семидесяти лет женщины часто теряют реальное представление о себе и что такова была и Анна Андреевна, считавшая, что в неё влюбляются и после семидесяти, строго допрашивала Д. В. Бобышева о его любви. Дмитрий Васильевич, будучи моложе Ахматовой на 46 лет, отбивался, как мог, признавая влюблённость, но настаивая на её платоническом характере (13). В нелепое положение попал и И. Бродский, вынужденный опровергать чужие фантазии – С. Волков попросил его прокомментировать любовные стихи Ахматовой, посвящённые будущему нобелевскому лауреату (21):
Глаза безумные твои
И ледяные речи,
И объяснение в любви
Ещё до первой встречи.
Тема Ахматова-Бродский заслуживает отдельного разговора. В августе 1961 года Е. Рейн впервые привёз Бродского в комаровскую "будку". Состоялось знакомство. Позднее Иосиф Александрович не раз признавался, что в то время (ему был всего 21 год) не только не знал стихов Ахматовой, но и полагал, что её уже нет в живых. Анна Андреевна увидела, насколько он талантлив, с первых же встреч и вскоре в разговорах стала называть своим учеником. Впоследствии миф о том, что Бродский-поэт "сделан" Ахматовой и вырос из её поэзии, в общественном сознании стал аксиомой. В действительности, Бродский стихи Ахматовой не очень жаловал. В большой книге интервью (15) едва ли не каждый второй собеседник Иосифа
Александровича просит его назвать лучших русских поэтов последнего столетия. Почти всегда первой он называл М. Цветаеву, к ней чаще всего добавлялись О. Мандельштам, Б. Пастернак, В. Ходасевич, Н. Клюев, Н. Заболоцкий, Б. Слуцкий, один раз даже Е. Рейн, но почти никогда – Ахматова. Известны и другие его высказывания, в частности фраза, которую мы уже приводили: "...я эти ахматовские "речи-встречи-невстречи" одно от другого не отличаю". Из беседы с С. Волковым: "Ахматова вдруг говорит: "Вообще, Иосиф, я не понимаю, что происходит; вам же не могут нравиться мои стихи". Я, конечно, взвился, заверещал, что ровно наоборот. Но до известной степени, задним числом, она была права" (21).
Интересную мысль высказала А. А. Александрова: "Подобная история произошла и со стихотворением Ахматовой:
О своём я уже не заплачу,
Но не видеть бы мне на земле
Золотое клеймо неудачи
На ещё безмятежном челе.
На вопрос Соломона Волкова, знает ли Бродский, что Ахматова посвятила ему это четверостишие, тот ответил, что этим "никогда не интересовался", хотя наверняка о посвящении ему было известно. Тем самым он открещивается от стихотворения, содержание которого ему не нравится, хотя при желании наверняка легко мог бы пролить свет на историю его создания. Нежелание Бродского признавать какую бы то ни было связь с ахматовской поэтикой можно объяснить не столько отсутствием этой
связи, сколько нежеланием поэта, чтобы его отождествляли со всем тем, что ему не нравилось в лирике Ахматовой" (2).
Теперь об ученичестве у Ахматовой. Вполне однозначно суждение
Л. Лосева, близкого друга и блестящего знатока поэзии Иосифа Александровича: "Бродский совершенно очевидно не страдал "неврозом влияния", этим литературоведческим эквивалентом эдипова комплекса психоаналитиков, хотя и провёл в общении с Ахматовой около пяти лет" (48). Сам Бродский в многочисленных интервью (15) тоже не раз вежливо опровергал этот миф. Например: "Мы с ней не разговаривали много о поэзии. Нет, мы, конечно, говорили, но больше всего мы говорили о чём-нибудь полностью отвлечённом". В интервью Анн Мари Брумм Бродский говорит уже открытым текстом: "... не думаю, что она <Ахматова> оказала на меня влияние". Для особо непонятливых Бродский объяснил: "Моим главным учителем был Рейн" (21). Тем не менее, поток публикаций о "влиянии", "взаимопроникновении" и т. п. не спадает. Иногда дело доходит до невероятных глубин, например, некто Владимир Юденко – поэт, эссеист, редактор и пр., обладатель зарубежных наград и лауреат Международного конкурса "Золотое перо Руси" (Москва,
2007), пишет о влиянии творчества Ахматовой, в том числе и на Бродского: "Влияние это не только велико, но и благодатно. Велико настолько, что наиболее удачные строки многих современных поэтов произрастают из её строк и весьма конкретно. Она оказывалась и предтечей, и мудрым учителем в одном лице. Цитирование выражений Ахматовой стало уже хорошим тоном в культурном обществе. Про заимствование её идей и замыслов – вообще лучше промолчать. Возьмём (для примера) хотя бы того же, якобы очень оригинального, Бродского и сравним с уже приведёнными строчками Ахматовой:
И время прочь, и пространство прочь,
Я всё разглядела сквозь белую ночь...
(Ахматова, 1946)
Теперь представим себе абсолютную пустоту.
Место без времени. Собственно воздух. В ту...
(Бродский, 1977)
И таким примерам – несть числа. Сравнение места без времени и пространства, между прочим, не в пользу Бродского. У него – обыкновенный прозаизм, напоминающий скучный урок безграмотного школьного учителя физики, который воздух ошибочно отождествляет с вакуумом. А где и в чём у него поэзия?" (83).
Этот "перл" я привел с единственной целью: показать до каких пределов мы дошли в утверждении ахматовского культа. Если же о теме "Ахматова-Бродский" говорить всерьёз, надо признать, что других двух более разных поэтов найти трудно. Ахматова продолжала традицию классической русской поэзии, Бродский, как только мог, отдалял себя от неё в сторону английских поэтов-метафизиков. Поэзия Ахматовой эмоциональна и лирична, Бродский в своих стихах с каждым годом всё реже вспоминал о чувствах страдающего лирического героя и всё больше укреплялся на позициях бесстрастного стороннего наблюдателя. Ахматова – мастер малых форм, Бродский – сложных и громоздких поэтических конструкций. Рифмы Ахматовой почти всегда предельно просты, вплоть до анахроничных глагольных, рифмы Бродского обычно сложные, точные, ни на чьи не похожие. Строфика у Ахматовой проста и традиционна, у Бродского – наверное, самая сложная в русской поэзии (например, стихотворение "Представление" – пятнадцать двенадцатистиший со сложнейшими внутренними рифмами, плюс заключительное четырнадцатистишие, или поэма "Горбунов и Горчаков" – в каждой строке 10 слогов, в каждой строфе 10 строк, в каждой части 10 строф). И это далеко не полный перечень различий.
Разные представления у двух поэтов были не только о поэзии, иногда их мировоззренческие позиции оказывались противоположными. Например, высказанное Бродским в нобелевской лекции суждение, что "лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии", было полной противоположностью осознанного и главного выбора в жизни Ахматовой. Вместе с тем, были причины (частью очевидные, частью не до конца понятные), по которым Бродский всегда относился к Ахматовой с величайшим пиететом. Человек резкий, а иногда и откровенно агрессивный, для которого не существовало авторитетов и условностей, вроде "уважения к сединам", – по отношению к Ахматовой Иосиф Александ-
рович был совершенно другим. Много раз Бродский пояснял, что привлекало его в Анне Андреевне. Например: "Мы не за похвалой к ней шли, не за литературным признанием или там за одобрением наших опусов. <...> Мы шли к ней, потому что она наши души приводила в движение, потому что в её присутствии ты как бы отказывался от себя, от того душевного, духовного – да не знаю уж, как это там называется – уровня, на котором находился, – от "язык", которым ты говорил с действительностью, в пользу "языка", которым пользовалась она" (48). Или так: "Ахматова уже одним только тоном голоса или поворотом головы превращала вас в хомо сапиенс. <...>В разговорах с ней, просто в питье с ней чая или, скажем, водки, ты быстрее становился христианином – человеком в христианском смысле этого слова, – нежели читая соответствующие тексты или ходя в церковь" (21).
Вместе с тем, надо быть предельно осторожным, используя в спорах об Ахматовой в качестве аргументов высказывания Бродского. Нередко он ретранслировал услышанные от Анны Андреевны мифы, и величие его имени и таланта придавали достоверность этим не всегда правдивым историям. Например, о рисунках Модильяни, изображающих Ахматову... Один Анна Андреевна хранила всю жизнь и всегда всех уверяла, что этих рисунков автор подарил ей значительно больше, то ли двенадцать, то ли шестнадцать, хотя её современники, в том числе самые близкие люди, видели только один. Куда же девались остальные? И вот Бродский, в беседе с С. Волковым оглашает на весь мир то, что Ахматова называла своими "пластинками": Волков: "Существует рисунок Модильяни (вероятно, 1911 года), изображающий Ахматову. По словам Ахматовой, этих рисунков было шестнадцать. В воспоминаниях Анны Андреевны о судьбе рисунков сказано не совсем понятно: "Они погибли в Царскосельском доме в первые годы революции". Анна Андреевна говорила об этом подробнее?" Бродский: "Конечно, говорила. В доме этом стояли красногвардейцы и раскурили эти рисунки Модильяни. Они из них понаделали "козьи ножки"" (21). Иосиф Александрович мог бы претендовать на Нобелевскую премию также и в области физики, если бы объяснил, как физически можно скрутить и раскурить "козьи ножки" из плотной рисовальной бумаги, которой пользовался Модильяни! По счастью, красногвардейцы впоследствии оказались реабилитированы, по крайней мере, перед Исайей Берлиным. Ему Анна Андреевна рассказала совсем другую историю о пропавших портретах: "остальные его рисунки потерялись во время блокады" (84).
Одно из своих эссе – "Муза плача" (16), Бродский посвятил личности, судьбе и творчеству Ахматовой. Начинает его Иосиф Александрович с набившей оскомину и давно разоблаченной выдумки: "...со стороны матери линия Горенок восходила к последнему хану Золотой Орды, Ахмату, прямому потомку Чингисхана". Ладно, не будем придираться к великому поэту, понимая, что он всего лишь повторяет слова Анны Андреевны, и принимая во внимание известную фразу Бродского: "...Ахматова – это тот человек, которому я верю во всём беспрекословно" (21). Но дальше внимательный читатель на двадцати одной странице текста обнаружит 6 фактологических ошибок, которые при всём желании на Ахматову списать не сможет.
Перечислим их, цитируя Бродского.
1. "...где он (Лев Гумилёв – Б. П.), тем не менее, просидел в общей сложности восемнадцать лет."
Лев Николаевич в общей сложности просидел одиннадцать с половиной лет.
2. "...к 1921 году новое государство уже было на ножах с Ахматовой, муж которой, поэт Николай Гумилев, был расстрелян органами госбезопасности – по слухам, по прямому приказу В. И. Ленина."
С 1919 года и до расстрела Николай Гумилёв был мужем А. Энгельгардт, а не А. Ахматовой.
Новое государство не было на ножах с Ахматовой ни к 1921, ни к какому другому году, по крайней мере, до середины 30-х годов. В 1921 году были выпущены новые сборники стихов "Anno Domini" и "Подорожник", в 1922 году – 8-е издание "Чёток", в 1923 – 3-е издание "Белой стаи". В это же время Ахматова публикуется в различных изданиях, выступает на многочисленных вечерах (в том числе и в Москве), избирается членом правления Петербургского отдела Всероссийского союза писателей, членом Совета Дома Искусств, членом Комитета Дома литераторов. 4 июля 1922 года в главной газете власти – "Правде" № 146 напечатана статья Н. Осинского, содержащая хвалебные характеристики Ахматовой ("...Анна Ахматова, которой после смерти А. Блока бесспорно принадлежит первое место среди русских поэтов"). 26 июля 1923 года в той же "Правде" № 166 помещена статья Л. Д. Троцкого "Формальная школа поэзии и марксизм", в которой один из главных большевиков очень мягко полемизирует с Ахматовой ("Никто не ставит и не собирается ставить поэтам тематических заданий. Благоволите писать, о чем вздумается! Но позвольте новому классу <...> сказать вам в том или другом случае: если вы мироощущение Домостроя
переводите на язык акмеизма, то это не делает вас новыми поэтами"). Кроме того, мы уже отмечали, что в вышедшем осенью 1926 года 4-м томе официозной Большой советской энциклопедии Анна Андреевна названа выдающейся русской поэтессой. К словам Бродского о расстреле Н. Гумилёва "по прямому приказу В. И. Ленина" придираться не будем – ведь "по слухам"...
3. "В послевоенный период, строго говоря, появилось два тощих сборника её произведений, составленных преимущественно из перепечаток ранней лирики плюс сугубо патриотических стихов военного времени и раешников, приветствующих наступление мира."
На самом деле, стихи, которые Бродский называет раешниками, очень мало приветствовали наступление мира, а почти целиком прославляли Сталина (см. цикл "Слава миру").
4. "Кульминацией этого явился арест её сына, Льва Гумилёва, и её третьего мужа, искусствоведа Николая Пунина, вскоре умершего в тюрьме. Затем грянула Вторая мировая война."
Всё обстояло с точностью до наоборот: сначала грянула Вторая мировая война (1939-1945), а уже затем умер Н. Пунин (1953). Причем, если речь идет об аресте Н. Пунина и Л. Гумилёва в 1935 году, возникает неувязка со словами Бродского "вскоре умершего в тюрьме", если же имеется в виду арест 1949 года, неувязка со словами о Пунине-муже (с Ахматовой они расстались еще в 1938 году) и о времени начала войны.
5. "...сына, находящегося в лагере, освобождения которого она безуспешно пыталась добиться в течение восемнадцати лет".
В действительности, в течение одиннадцати с половиной, даже если считать, что Анна Андреевна всё это время хлопотала за сына, что тоже очень далеко от правды.
6. "...сорок лет замалчивания и остракизма".
Даже по самым предвзятым подсчетам самой Анны Андреевны получается двадцать восемь лет.
От поэта с мировым именем, нобелевского лауреата, можно было ожидать более корректного и бережного обращения с фактами.
Но вернёмся к Ахматовой. После поездки в Англию и в Париж она как будто бы приободрилась, даже подумывала об ещё одном визите во Францию. Но больное сердце всё чаще давало знать о себе. Последнее публичное выступление Ахматовой состоялось на торжественном вечере в Большом театре и было посвящено 700-летию со дня рождения Данте. Это – 19 октября. А 10 ноября, когда Анна Андреевна гостила в Москве, случился третий инфаркт. Три месяца Ахматова провела в больнице, а через две недели после выписки, в сопровождении Н. А. Ольшевской, приехала в подмосковный санаторий в Домодедово. На следующий день после приезда – 5 марта 1966 года – Ахматова скончалась от сердечного приступа. По странному совпадению, она умерла в один день со Сталиным, пережив его на 13 лет.
Cлучились и другие удивительные совпадения…
"Бог сохраняет всё" – перевод девиза рода Шереметевых – "Deus conservat omnia", который красовался на Шереметевском дворце – Фонтанном доме, где большую часть своей жизни прожила Анна Андреевна. Эту фразу Ахматова взяла эпиграфом к "Поэме без героя". Во время гражданской панихиды в Москве гроб с телом Ахматовой стоял в морге института Склифосовского, бывшего странноприимного шереметевского дома, с тем же гербом и тем же девизом на фасаде.
Похоронили Ахматову 10 марта 1966 года на кладбище в Комарово, недалеко от ее знаменитой "будки".
Самой пронзительной эпитафией на её надгробии смогли бы стать строки Иосифа Бродского, написанные к столетию поэтессы...
Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры остриё и усечённый волос –
Бог сохраняет всё; особенно – слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.
В них бьется рваный пульс, в них слышен
костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь – одна, они из смертных уст
звучат отчётливей, чем из надмирной ваты.