Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
(Н. C. Гумилёв)
Сравнивать поэтический дар Гумилёва и Пушкина нелепо. Слишком разные «весовые категории». Сближает их другое – «одна, но пламенная страсть», томительное и радостное ожидание встречи с новой возлюбленной. «Я утром должен быть уверен, что с вами днём увижусь я»… Это, безусловно, и Пушкин, и Гумилёв.
Они вполне могли померяться своими «донжуанскими списками», если бы Гумилёв, по примеру Александра Сергеевича, таковой составил. И Бог ведает, кто бы вышел победителем.
Фантастическая влюбчивость Гумилёва – одно из самых стойких и буйных проявлений его характера. Вторая натура. И постоянное состояние души. Ну не умел он жить без любовных романов, приключений, интриг. Мимолётных или затяжных, «роковых» или случайных, бурных и не очень. Любовь и поэзия были для него всем – неразрывным, единым, огромным. Одно не мыслилось без другого. Поэтическое вдохновенье питалось любовью, любовь – вдохновеньем. Ему требовалось постоянно пребывать в эйфории – трепетном, нетерпеливом ожидании новых и новых наплывов страсти. «...Мучиться и мучить, твердя безумное: ”люблю”!» И здесь, как и во всём прочем, в нём буйствовал конквистадор, кипело сердце воителя – брать приступом, как неприятельские крепости, женские сердца. К «покорённым вершинам» обычно быстро терял интерес.
Всю жизнь, стремясь шлифовать алмазную крепость своего кодекса героя, готового на любую жертву во имя идеи, перед любовью он нередко пасовал, покорно опуская рыцарское забрало. И свято верил: любовь – чудо, при наличии которого совершенно нестрашно наступить на горло собственному эгоизму, а даже наоборот – сладостно. Зато потом можно сказать: «Всякая женщина – змея, и всякая змея – женщина».
Такой вот конквистадор. Такой «сверхчеловек», который так часто оказывался поверженным. И сбитым с пути… змеями.
Он редко стремился к любви, увенчанной безмятежным и долгим счастьем. Идиллия всегда грозила скукой и охлаждением. Азарт погони, так и оставался подчас самоцелью. Это и про него: «За всякой вещью в мире нам слаще гнаться, чем иметь её». Он и гнался, следуя Дон Жуану.
Всегда – влюблён. Влюблённость – его религия.
О нет! Из всех возможных счастий
Мы выбираем лишь одно,
Лишь то, что синим углем страсти
Нас опалить осуждено.
Современники, на глазах которых разворачивались его амурные похождения, интрижки – «с последствиями и без», – считали неугомонного Николая Степановича и повесой, и бабником, и греховодником, и дьяволом-искусителем. А то и просто распутником. Расползались по городу мыслимые и немыслимые сплетни. «Доброхотам» он любил повторять: «Как только благоразумно говорят ”Не делай этого, это будет дурно истолковано”, я всегда действую вопреки».
Никогда не поступался своим «ХОЧУ». Ему нравилось живописать друзьям свои приключения. Будто роман сочинял – с одним и тем же идиллическим зачином: «Когда я был влюблён, а я влюблён всегда...»
Для него очевидно: «Поэту необходима напряжённая, разнообразная жизнь, полная борьбы, радостей и огорчений, взлётов и падений. Ну и, конечно, любви. Ведь любовь – главный источник стихов. Без любви и стихов не было бы».
Разве не мог сказать о себе то же самое Александр Сергеевич?!
Стихотворению Гумилёва «Дон Жуан» подошло бы и другое название – «Автопортрет»:
Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
Здесь всё – про себя. Особенно последняя строка. И главное в ней слово – «новые». «Мечту» поэт воплощал неистово, одержимо, будто сама жизнь убегала от него, вырывалась из его объятий. В каждую приглянувшуюся женщину влюблялся мгновенно. И не всегда это была реальная женщина. Была «прекрасная незнакомка», был образ – волшебный, неземной, желанный – образ, внезапно озаривший воображение поэта. «Мне не нужно женщины – мне нужна лишь тема…» (А. Вертинский)
Тема никогда не заставляла себя ждать. В каждой простушке ему мерещились «девушки странно-прекрасные и странно-бледные со строго опущенными глазами и сомкнутыми алыми устами». Его чарующая сладкоречивость лермонтовского Демона-обольстителя и настырное обаяние Дон Жуана неизменно торжествовали. Ему, «Демону», так и мерещилась покорённая им, златоустейшим, неземной красоты Тамара, гибнущая от одного его дьявольского поцелуя. И он в этот момент ощущал себя духом Ницше. Собратом Лермонтова, который в «Демоне» сумел воплотить этот дух.
«Бешеные натиски влюблённого Гумилёва было трудно выдержать», – вспоминала О. Н. Гильдебрандт-Арбенина. Обделённый природой, он словно внушал: «Идеал ваших грёз – Квазимодо!» «О, да! Да!» – радостно соглашалась в сомнамбулическом угаре очередная жертва. В этом был какой то особый магнетизм: женщины сходили по нему с ума. И какие! Красавицы, у ног которых был весь Петербург: Лариса Рейснер, Ольга Арбенина, Ирина Одоевцева, Нина Берберова…
Покорение женских сердец было для него тем же самоутверждением, что и поэзия. Тем же подавлением в себе Богом обиженного мальчика и тем же сотворением себя – НОВОГО. Тем же перерождением Квазимодо в красавца и покорителя. Перерождение в Демона.
Н. Оцуп: «Теперь нашли бы у Гумилёва фрейдовский комплекс: считая себя уродом, он тем более старался прослыть донжуаном, бравировал, преувеличивал. Позёрство, идея, будто поэт лучше всех других мужчин для сердца женщин, идея романтически-привлекательная, но опасная – вот черты, от которых Гумилёв до конца дней своих не избавился. <...> Он был донжуаном из задора, из желания свою робкую, нежную, впечатлительную натуру сломать. Но было бы ошибкой считать, что героем он не был, что целиком себя выдумал. <...> Много очарования и чистоты во всех гумилёвских объяснениях в любви, хотя, повторяю, огромное большинство из них могло бы с успехом быть обращено к любой девушке или женщине».
Гумилёв славился неизменным благородством. И слово «честь» было для него таким же знаковым, как «любовь». Даже в то время, когда ещё был жив дворянский дух и случались дуэли, его демонстративное, допотопное рыцарство выглядело старомодным, вызывало за спиной усмешки («Я вежлив с жизнью современной, / Но между нами есть преграда»).
И в то же время он полон противоречий, не всегда умеет быть последовательным в своём рыцарстве. Гордая и самолюбивая ницшеанская натура почему-то спокойно игнорирует унижение и насмешки, которые преследует его как чуть ли ни самого тупого гимназиста. И снова летят ко всем чертям его рыцарские принципы, когда дело доходит до любовных историй. Неуёмная страсть покорять, подчинять, порабощать девичьи сердца не знала ни рыцарства, ни благородства и не тревожила совесть. Как цирковой жонглёр, он играл женскими судьбами, по-донжуански, легко и без сожаления расставался с покорёнными жертвами. И всё ради одного – этой гумилёвской сумасшедшей потребности постоянно быть влюблённым. И главное – победителем.
Верный ученик В. Я. Брюсова, Гумилёв, слава Богу, не подражал ему лишь в одном – Валерий Яковлевич, охладев к очередной музе, вручал той револьвер и советовал застрелиться. Такого у Гумилёва не было. Зато было другое. Новой возлюбленной он, не смущаясь, передаривал и перепосвящал стихи, уже поднесённые или посвящённые покинутым пассиям.
О. Н. Гильдебрандт-Арбенина, утверждала, что в её «Заблудившемся трамвае» героиней была не Машенька, а Оленька. И. В. Одоевцева вспоминала: «Приглашение в путешествие» посвящалось многим, с изменённой строфой, в зависимости от цвета волос воспеваемой:
Порхать над царственною вашей
Тиарой золотых волос.
Или:
Порхать над темно-русой вашей
Прелестной шапочкой волос.
Были и “роскошные”, и “волнистые” шапки волос, и “атласно-гладкие” шапочки.
Сам Гумилёв в минуты откровенности рассказывал мне, сколько раз это “приглашение” ему “служило”, как и второе его “ударное” стихотворение: “С тобой мы связаны одною цепью”».
Не только о его любовных проказах, но и о делах вполне рыцарских по Петербургу ходили забавные байки. Корней Чуковский записал у себя в дневнике: «Гумилёв рассказал, что к 7-ми час. он должен ехать на Васильевский остров чествовать ужином Муйжеля. С персоны – 200 рублей, но можно привести с собою даму. Гумилёв истратил 200 рублей, но дамы у него нет. Требуется голодный женский желудок! Стали мы по телефону искать дам – и наконец нашли некую совершенно незнакомую Гумилёву девицу, которую Гумилёв и взялся отвезти на извозчике (50-60 р.) на Васильевский остров, накормить ужином и доставить на извозчике обратно (50-60 р.). И всё за то, что она дама!»
В результате Николай Степанович задумчиво резюмировал: «Если ты проиграл самому себе, ты проиграл всем…» Смысл этой шарады – за семью замками. Какая-то недодуманная мысль.
Благородством по отношению к женщинам наш герой, как правило, не отличался. Ни нравственных, ни любых других долгов перед своими музами Гумилёв не признавал. О какой-нибудь жертвенности ради женщины не могло быть и речи.
Опять Ницше? – «Ты идёшь к женщине – захвати плётку».
Самое удивительное: большинство возлюбленных прощали поэту всё. Не обижались на него за обман, измены, эгоизм. До конца жизни оставались благодарными. Ирина Одоевцева с сердечной теплотой писала о Гумилёве спустя почти полвека, Ольге Гильдебрандт-Арбениной он являлся в снах даже через 60 лет. Одна из самых ярких красавиц Серебряного века – Лариса Рейснер не скрывала деталей их первого любовного свидания в похожих на притон, дешёвых номерах на Гороховой. Но, даже отвергнутая, признавалась: «Если бы он, эгоистичный, страшный, грубый позвал меня за собой сейчас, бросила бы всё и пошла бы за ним – желтолицым монголом». И это та самая Рейснер, о которой сын писателя Леонида Андреева говорил восхищённо: «Не было ни одного мужчины, который бы прошёл мимо, не заметив её, и каждый третий – статистика, точно мною установленная, – врывался в землю столбом и смотрел вслед, пока мы не исчезали в толпе».
Такова была магия обольстителя...
Впрочем, действовала она не на всех. Особенно горько было терпеть поражения от женщин, которых он жаждал всей душой. Когда лёгкую влюблённость или минутное увлечение сменяла Её Величество Любовь. И тогда наш Дон Жуан познавал, что это значит – страдать, мучиться, ревновать, сносить издёвки, надеяться, разуверяться и снова пылать надеждой. Так было с Анной Ахматовой, с Марией Кузьминой-Караваевой, с Еленой дю Буше.
Дмитрий Быков утверждает: в любовных делах Гумилёв был по-настоящему счастлив. В любовных «делах» – да. Но не в Любви, если она его внезапно настигала! Другое дело – недолгие интрижки и романы. Здесь он действительно уникален. Неизменно удачлив, король лёгких побед. Но было ли это счастьем? Сомнительно. Было удовлетворённое вожделение, тщеславие, самолюбие. Было торжество самоутверждения. Победу праздновали эгоизм и гонор. Ликовали властолюбие, талант обольщать и повелевать. Будь счастлив по-настоящему, он не отбрасывал бы от себя с такой лёгкостью покорённых им девушек. Молниеносно рухнувшая любовная связь для него ничего не значила.
Слова из песенки Вертинского, обращённые к актрисе, покорительнице сердец, можно легко отнести и к нашему герою.
И мне жаль, что на тысячи метров
И любви, и восторгов, и страсти
Не найдется у Вас сантиметра
Настоящего личного счастья.
Имелась у Гумилёва странная особенность. Сегодня это, пожалуй, истолковали бы как банальное извращение. По-настоящему его влекло только к невинным девушкам. Они для него «выше гурий, выше ангелов, они как души в седьмом кругу блаженств». Став женщиной, дама сердца словно падала в его глазах с «седьмого круга блаженства» на грешную землю, теряла магическое волшебство, будоражившее сердце поэта. В творчестве Гумилёва образ губительной для мужчины-рыцаря невинной девушки-изменщицы – idee fixe. Этот мотив неизменно повторяется у него и в стихах, и в прозе, и в драматургии. А. Ахматова рассказывала первому биографу Гумилёва П. Н. Лукницкому, что на творчестве Николая Степановича сильно сказались некоторые биографические особенности. «Так, то, что он признавал только девушек и совершенно не мог что-нибудь чувствовать к женщине, – очень определённо сказывается в его творчестве: у него всюду – девушка, чистая девушка. Это его мания». Разговор с Ахматовой Лукницкий подытожил в своём дневнике: «Пристрастие Николая Степановича к девушкам – не прирождённая ненормальность <…> это из-за АА (А. Ахматова. – Авт.) так стало. Николай Степанович такую цену придаёт невинности! Эта горечь на всю жизнь осталась в Николае Степановиче. Во всех его произведениях отразилась, конечно, совершенно бессознательно для него самого».
Анна Андреевна сочла возможным раскрыть для биографии Гумилёва и такую деталь: первое, что он спросил после развода: «Кто был первый и когда это было?..»
– Вы сказали ему? – поинтересовался Лукницкий.
– Сказала – тихо ответила Ахматова.
Как знать, может быть из-за этой психической травмы, переживаемой всю жизнь, так быстро ослабевал градус его влюблённости в покорённых девушек.
Одним из первых увлечений юного Гумилёва была Лиза Пиленко. Она родилась в Риге, в доме № 21 по улице Элизабетес, с 1909 года жила в Петербурге, училась в частной гимназии Л. С. Таганцевой. Это увлечение не оставило серьёзного следа ни в его, ни в её судьбе. Позднее Елизавета Юрьевна вышла замуж за троюродного брата Гумилёва – Дмитрия Кузьмина-Караваева. Жизнь её оборвалась 31 марта 1945 года в газовой камере концлагеря Равенсбрюк. Теперь мир знает её под именем матери Марии.
Весна 1908-го. До женитьбы на Ахматовой ещё два года. Приехав из Парижа, Гумилёв делает ей очередное предложение. Оно не только было отвергнуто – встреча закончилась «полным и окончательным» разрывом. Николай и Анна вернули друг другу подарки и письма, решили больше не переписываться и не встречаться. Со стороны Гумилёва это было тактической хитростью. Сдаваться не собирался, решил взять паузу.
В Царском Селе он всё чаще бывает в семье Аренсов, где растут три дочери: Зоя, Анна и Вера. Напоминает любовные проказы Пушкина с барышнями из Тригорского, где тот очень весело проводил время, регулярно наезжая из своего Михайловского.
Анне Николай нравится, а Зоя влюбляется в него по уши. Но наш герой быстро теряет к ним интерес. Его, как альпиниста, манят труднодоступные, ещё не покорённые вершины. Гумилёв пытается завоевать сердце старшей сестры – сероглазой красавицы Веры, сводящей с ума всех юношей Царского Села. Ей он посвятит «Сады моей души»…
В них девушка в венке великой жрицы.
Глаза, как отблеск чистой серой стали,
Изящный лоб, белей восточных лилий,
Уста, что никого не целовали…
Вспомним, что и Пушкин баловал своих тригорских обожательниц прекрасными стихами.
Осенью Гумилёв собрался в далёкое путешествие. Приглашает в попутчицы Веру. Уверенный в её согласии, десять дней ждёт девушку в Константинополе. Но она не только не явилась, даже не ответила на письмо. Гумилёв утешился поездкой в Египет. Очарованный африканской экзотикой, о девушке уже и не вспоминал. А она записала в дневнике: «Размышляя о том, что хотелось бы остаться жить в памяти людей после смерти, и отчаявшись оставить большой исчерпывающий портрет, хочу, чтобы на могильном камне были вырезаны слова Н. Гумилёва о моей красоте».
Вера оказалась проницательнее других подруг нашего героя.
Легко разгадала в нём жаждущего любовных утех Казанову, для которого верность, постоянство – всего лишь красивые слова. И, конечно же, была права.
Впоследствии Вера благоразумно вышла замуж не за поэта (хотя сама была поэтессой), а за обычного, «земного» человека, с которым можно было воплотить мечту о «крепкой семье». Её супругом стал инженер Владимир Гаккель. Писала стихи, занималась переводами. С Гумилёвым долгие годы оставалась в друзьях.
А младшие сёстры выбрали братьев Пуниных. Зоя – Александра, Анна – Николая. Каверзы судьбы: пройдут годы, и Анна Ахматова, став гражданской женой Николая Николаевича Пунина, переедет в его квартиру, 15 лет проживёт там вместе с официальной женой – Анной Евгеньевной Аренс-Пуниной и дочерью Пуниных Ириной.
Возможно, самая сильная, трагичная и фатальная любовь Гумилёва случилась летом 1911 года. Николай Степанович приехал в Слепнёво, где гостили тогда внучатые племянницы его матери – Маша и Оля Кузьмины-Караваевы. Маша, высокая, изящная блондинка с огромными, грустными голубыми глазами, в своём нежно-лиловом платье, покорила поэта. Анна Андреевна Гумилёва (жена брата Дмитрия) уверяла: «В жизни Коли было много увлечений. Но самой возвышенной и глубокой его любовью была любовь к Маше».
Весь её облик был «мечтой поэта».
«Цветущей нежности русская красавица с чудесным цветом лица, и только выступающий по вечерам лихорадочный румянец говорил о её больных лёгких» (С. К. Маковский).
В ответ на пылкое признание девушка грустно ответила: она не вправе любить кого-либо, у неё чахотка и жить ей осталось недолго. Роман был платоническим, но сколько заботы, подкупающей, искренней нежности и любви оказалось в сердце Гумилёва!
Наш «сверхчеловек» снова нарушает свои «незыблемые» принципы. Привычный эгоизм уступает подлинной человечности. И мы снова недоумеваем. В чём всё-таки суть истинного Гумилёва – в его ницшеанском презрении к женщинам или в трогательной заботе о Маше, обожествлении её и в преклонении перед ней? Ни о ком не заботился он так жертвенно и преданно, как о своей Маше.
Днём по совету врачей она ложилась отдохнуть. Гумилёв всё это время ждал её под дверью. Делал вид, что читает, но книга оставалась открытой на одной и той же странице.
Когда большое семейство отправлялось в нескольких экипажах на прогулку или в гости к соседям, он строго следил, чтобы коляска Маши выезжала первой – она слаба лёгкими и нельзя допустить, чтобы Машенька дышала пылью.
Эти его строки – как покаяние:
Святой Антоний может подтвердить,
Что плоти я никак не мог смирить.
Но и святой Цецилии уста
Прошепчут, что душа моя чиста.
Болезнь Маши быстро прогрессировала. Врачи советовали санаторий, и осенью её отвезли в Финляндию. В ноябре Гумилёв, узнав, что ей хуже, бросает всё, мчится туда. Пишет стихи в альбом девушки, молится за её выздоровление. Всё напрасно. В надежде на южный климат родственники перевозят девушку в Италию. Гумилёв провожает её, надеется на чудо. Чуда не происходит – 29 декабря Маша умерла. Было ей всего двадцать два года.
А. А. Гумилёва утверждала, что, прощаясь с девушкой перед её отъездом в Финляндию, поэт прошептал ей: «Машенька, я никогда не думал, что можно так любить и грустить». Если это правда, становится ясно, кто главная героиня «Заблудившегося трамвая» – одного из лучших стихотворений поэта:
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
…………………………………..
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
Любовь к Маше настигла Гумилёва через год после женитьбы на Ахматовой. У неё в это время были собственные романы – в России с литератором Г. И. Чулковым, во Франции с начинающим художником по имени Амедео. Пройдёт девять лет, и 24 января 1920 года в Париже, добитый кокаином, алкоголем и туберкулёзом, умрёт никем не признанный тридцатипятилетний художник. В день похорон его жена (она была на девятом месяце беременности) выбросится из окна. Потом к бесславному при жизни художнику придёт посмертное мировое признание, его картины будут продаваться за баснословные суммы. В список лучших художников эпохи впишут его имя – Амедео Модильяни.
Но всё это будет спустя много лет. Пока на дворе 1911 год. Разгар любви Гумилёва к Маше. А из Парижа от Модильяни приезжает в Слепнёво Ахматова. Анна Андреевна в шоке. Как же так?! Ведь она не сомневалась в абсолютной власти над мужем, в неотразимости своих чар над ним. И вдруг выясняется: всё это – иллюзия. Оказывается, есть женщина, которая вызывает у Гумилёва более высокие и сильные чувства! Наделённая острым умом, Ахматова понимает: Машенька – её антипод. Гумилёва влекут к девушке те качества души, которых нет у земной и не слишком доброй к нему жены.
И всё-таки она попытается удержать возле себя этого прохвоста. Назло! И поступает так же банально, как это часто делают женщины в её положении. Зачатие ребёнка, будущего сына Лёвушки, приходится на то время, когда Гумилёв рвался к Маше в Финляндию.
Впрочем, это лишь версия некоторых биографов.
Машу она ненавидела уже за то, что та заставляла страдать её самолюбие. И гордость. Другие романы Гумилёва Анна Андреевна живописала вселюдно – добродушно и охотно. Но о Маше говорить избегала. Ограничивалась словами: «В то лето Николай Степанович наполнял альбом Кузьминых-Караваевых посредственными стихами».
Весной 1912 года супруги отправились в Италию. Казалось бы, теперь у Анны Андреевны больше нет поводов для беспокойства – она едет в заграничное путешествие с мужем, от которого ждёт ребёнка, соперницы нет. На деле всё оказалось не столь безоблачно. Первую неделю они провели в Сан-Ремо, где умерла Маша Кузьмина-Караваева и в Оспедалетти (в 10 километрах от Сан-Ремо), где жили Машины родственники. Похоже, рана Гумилёва не зажила.
Попыткой заполнить страшную пустоту в душе, которую оставила смерть Маши, биографы объясняют новый роман Гумилёва. Героиней его стала актриса театра В. Э. Мейерхольда Ольга Николаевна Высотская. Они познакомились зимой 1912 года в только что открывшейся «Бродячей собаке». Через год с небольшим Гумилёв отправится в свою очередную африканскую экспедицию. Поэт запутался в личной жизни, пытался убежать сам от себя – так иногда объясняют эту поездку. И ссылаются на Ахматову, которая утверждала: Гумилёв поначалу лечился путешествиями от несчастной любви и литературных неудач и лишь потом пристрастился к ним.
18 апреля 1913 года Гумилёв из Порт-Саида послал Ольге Николаевне открытку: «Целую ручки и всегда вспоминаю, напишите в Порт-Саид в июле месяце, куда привезти вам леопардовую шкуру. Н. Гумилёв». На этой же открытке – странный сонет «Ислам» с посвящением О. Высотской:
В ночном кафе мы молча пили кьянти,
Когда вошёл, спросивши шерри-бренди,
Высокий и седеющий эффенди,
Враг злейший христиан на всём Леванте.
И я ему заметил: «Перестаньте,
Мой друг, презрительного корчить денди,
В тот час, когда, быть может, по легенде
В зелёный сумрак входит Дамаянти».
Но он, ногою топнув, крикнул: «Бабы!
Вы знаете ль, что чёрный камень Кабы
Поддельным признан был на той неделе?»
Потом вздохнул, задумавшись глубоко,
И прошептал с печалью: «Мыши съели
Три волоска из бороды Пророка».
Камень Кааба… Нельзя не вспомнить об этой древнейшей мусульманской святыне из Мекки. Загадочную её историю воспел ещё Иван Бунин в стихотворении «Чёрный камень Каабы»
Он драгоценной яшмой был когда-то,
Он был неизреченной белизны –
Как цвет садов блаженного Джинната,
Как горный снег в дни солнца и весны.
Дух Гавриил для старца Авраама
Его нашёл среди песков и скал,
И гении хранили двери храма,
Где он жемчужной грудою сверкал.
Но шли века – со всех концов вселенной
К нему неслись молитвы, и рекой
Текли во храм, далёкий и священный,
Сердца, обременённые тоской...
Аллах! Аллах! Померк твой дар бесценный –
Померк от слёз и горести людской!
Гумилёв ёрничает:
«Бабы!
Вы знаете ль, что чёрный камень Кабы
Поддельным признан был на той неделе?»
…«Мыши съели
Три волоска из бороды Пророка»
Но по всему видно – поэту не до шуток. Видимо, его по-настоящему тревожит, почему принял чёрный облик этот священный камень, веками сверкавший жемчужной, как горный снег, белизной.
Объяснение – у Бунина: чудодейственный камень «померк от слёз и горести людской». Почернел от бесконечных молитв, с которыми из века в век обращались к нему миллионы страждущих, обделённых, поверженных горем.
И можно предположить, что творилось в душе Гумилёва, когда он сочинял свои как бы шутливые стихи. Шутливые, потому что никому не желал открывать своё сердце, тоску по любви, великой и вечной. А все «Великие любови» кончались для него неизменными катастрофами. Он и жил всегда в их предчувствии. Когда снова и снова почернеет душа.
Даже священные камни чернеют от горя…
Осенью 1913 года у Высотской родился сын Орест. Вскоре она уехала из Петербурга. Отцу о ребёнке сообщила в письме лишь через полгода. Гумилёв пообещал приехать осенью. Помешала грянувшая летом Первая мировая война.
Своего второго сына Николай Степанович так никогда и не увидел. В 30-е годы Орест познакомился со Львом. Братья подружились, поддерживали хорошие отношения много лет и умерли в один год (1992). У Льва
Николаевича детей не было. Единственными потомками Гумилёва стали дети Ореста Высотского.
Интерес к Высотской был недолгим и угас после того, как Гумилёв в начале 1914 года встретился с Татианой Адамович – сестрой начинающего в то время поэта Георгия Адамовича. Два «неразлучных Жоржика» (Г. В. Адамович и Г. В. Иванов) задумали женить Гумилёва на Татиане. Поэт встрепенулся. Ожил. Загорелся. Всё как обычно. Собравшись жениться, он предложил Ахматовой развод. Та якобы мгновенно согласилась, но разойтись им не позволила мать Гумилёва. Такова версия Ахматовой. Гумилёв, увлечённый новой музой, ездил к ней в Либаву (теперь Лиепая), посвятил Татиане новый сборник «Колчан». Живописал: «Очаровательная… Книги она не читает, но бежит, бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька…»
Роман длился года три и постепенно угас. Он стал последней каплей в разладе Гумилёва с Ахматовой. И хотя официально брак был расторгнут только в 1918 году, супруги разошлись за несколько лет до этого. «Мы молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга» (Ахматова).
Прежние романы Анна Андреевна Гумилёву прощала, но этот казался ей унизительным – не могла смириться с тем, что муж предпочёл ей какую-то простушку.
По иронии судьбы, Татиана Викторовна Адамович была классной надзирательницей Нины Берберовой – последней музы Гумилёва. Роман с Адамович – причина нескольких литературоведческих курьёзов. Расставшись с Гумилёвым, она вышла замуж и стала Высоцкой. Некоторые исследователи (в том числе именитые) перепутали её с Ольгой Высотской и объявили матерью Ореста Высотского.
Каждая новая любовь пробуждала поэтическую лиру, но любовь несчастная – особенно. Елена дю Буше… Любовь-катастрофа, та, что он всегда предчувствовал. Это её предвещал чёрный камень Кааба.
Они познакомились в 1917 году в Париже, где Гумилёв в чине прапорщика состоял в экспедиционном русском корпусе. Девушку с русскими корнями, дочь известного хирурга, соотечественники звали Еленой Карловной. Жгучие, чуть раскосые карие глаза ошеломили Гумилёва. По примеру Эдгара По, он назовёт их «газельими». Она служила в Русской военной миссии. В день знакомства подарила поэту веточку сирени. И сердце его послушно забилось «в упоенье» – весточка надежды и любви. Знак новой весны.
Ближайшие парижские друзья Гумилёва – художники Михаил Ларионов и Наталья Гончарова,– воспользовавшись своими связями, надолго задержали Николая Степановича во Франции. Об этом времени он скажет:
Вот и монография готова,
Фолиант почтенной толщины:
«О любви несчастной Гумилёва
В год четвёртый мировой войны».
Любовь воистину оказалась несчастной. Елена предпочла поэту богатого американца французского происхождения по фамилии Лоуэлл, вышла замуж и уехала с ним в Чикаго. Отсюда единственное «хайку» Гумилёва:
Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца.
Зачем Колумб Америку открыл?!
Можно ли пережить подобный крах надежды и любви? Что делать в этом невыносимом, унизительном положении? Ответ в замечательном стихотворении «Картонажный мастер»:
Отвечай мне, картонажный мастер,
Что ты думал, делая альбом
Для стихов о самой нежной страсти
Толщиною в настоящий том?
Картонажный мастер, глупый, глупый,
Видишь, кончилась моя страда,
Губы милой были слишком скупы,
Сердце не дрожало никогда.
Страсть пропела песней лебединой,
Никогда ей не запеть опять,
Так же как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять.
Но поёт мне голос настоящий,
Голос жизни близкой для меня,
Звонкий, словно водопад гремящий,
Словно гул растущего огня:
«В этом мире есть большие звёзды,
В этом мире есть моря и горы,
Здесь любила Беатриче Данта,
Здесь ахейцы разорили Трою!
Если ты теперь же не забудешь
Девушку с огромными глазами,
Девушку с искусными речами,
Девушку, которой ты не нужен,
То и жить ты, значит, не достоин».
Забыть! Выбросить из сердца навсегда. Принять удар судьбы с достоинством. Такое с ним случалось, увы, не раз. Случалось, лишний раз подтверждая: настоящая, подлинная любовь упрямо предавала нашего поэта. Оставляла его в смятении, горе и одиночестве. Покинутый любовник, измученный тягостным чувством утраты самого дорогого и невосполнимого, как тогда ему кажется, сколько бы ни заклинал свою волю, ни забыть, ни принять свалившейся на него беды не может. Это выше человеческих сил.
Не может… если он не «сверхчеловек». Так судьба подкидывает ему новое испытание – на его ницшеанство. На сверхчеловека.
ОН сможет!
Преодолеет!
Победит!
И заявит об этой победе над собой во всеуслышание
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
Уйти гордым и несломленным. Победителем. И он уходил – с очерствевшим от душевных мук сердцем.
Даже камни чернеют от горя.
«Как страстно хотел он — в жизни, в глазах почитателей, последователей и особенно женщин, быть большим, непобедимым, противоборствующим житейской пошлости, жалким будням “жизни сей”, чуть ли не волшебником, чудотворцем» (С. Маковский).
В публикациях о Гумилёве из книги в книгу кочуют вырванные их текста две строки:
Ещё не раз Вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный...
Часто их ставят эпиграфом, и читатели простодушно принимают эти слова за поэтическое завещание Гумилёва. На самом деле это лирическое стихотворение, обращённое к Елене дю Буше, прощание с ней:
Ещё не раз Вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
Он мог стать Вашим тоже, и не стал,
Его Вам было мало или много,
Должно быть плохо я стихи писал
И Вас неправедно просил у Бога.
Но каждый раз Вы склонитесь без сил
И скажете: «Я вспоминать не смею,
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею».
Гумилёв нарёк Елену «Синей звездой». «Она была именно далёкой и холодной (для него) звездой» – вспоминал М. Ларионов. Дю Буше посвящён лирический цикл из тридцати четырёх стихотворений «К Синей звезде». Десять из них год спустя были включены в сборник «Костёр». Семь стихотворений поэт вписал в «Альбом дю Буше», судьба которого неизвестна. Сборник «К Синей звезде» вышел в Берлине усилиями К. В. Мочульского уже после гибели Гумилёва.
В 30-е годы Елена дю Буше побывала в СССР. В Ленинграде она позвонила Ахматовой, но не застала. В то время Анна Андреевна жила с Н. Пуниным в его квартире в Фонтанном доме. Елена Карловна попросила передать ей, что хочет встретиться. По словам Э. Г. Герштейн, никто из Пуниных не сказал об этом Ахматовой ни слова. Так она и не встретилась с женщиной, внушившей Гумилёву его великую любовь. Анна Андреевна рассказывала об этом несостоявшемся свидании почти со слезами на глазах.
Была у него ещё одна роковая и странная встреча с женщиной, которая перевернула жизнь и закалила характер. Встреча эта, нам кажется, стоит того, чтобы посвятить ей отдельную главу.