Пробуждение в четырех частях
Под утро Авдеев не спал. Ночные операции изрядно подточили нервы и сбили внутренние часы. Чуткий сон улетучивался мгновенно, и возвращаться, в отсутствии физического изнеможения, не спешил.
В душной комнате деревянно-фанерного модуля он лежал с открытыми глазами, уперев тощие ступни в металлическую спинку армейской койки, подоткнув под подбородок мягкий край спальника без молнии. Зеленый пуховый конверт легким движением руки превращался в одеяло.
Взгляд младшего лейтенанта уперся в стену над окном, а мысль умчалась из замученного зноем афганского июня к желанной прохладе песчано-илистых берегов реки Самарки, к пышной зелени над медленно скользящем зеркалом воды.
Там по выходным на станцию «Алексеевка» приходят электрички, и на платформу вываливает шумная толпа веселых горожан с Безымянки и пригорода Куйбышева.
Не обремененные детьми и возрастом сигают на железнодорожные пути с платформы. С насыпи, счастливые, они бегут вниз по крутому склону, по колено в траве и полевых цветах, к реке и лодкам, чтобы первыми переправиться на левый берег и занять любимые места.
Семейные с авоськами и рюкзаками спускаются неспешно, как и положено - по лестницам, подавая руку милым дамам, подхватывая на ходу детей, аккуратно переступая рельсы. Они-то знают, что второго рейса ждать не больше десяти минут, и на том берегу места хватит всем.
Местные кормчие отдают швартовые и, крикнув знаменитое: "Поехали!", выворачивают ручки газа дроссельных заслонок до отказа. Река дрожит волнами, вспаханная лодками всех мастей, мчащими наперегонки. По водной ряби скачут солнечные зайчики, и рой счастливых голосов заглушает тарахтение моторов... На вожделенном левом берегу всякий, от мала до велика, обретет свое короткое воскресное счастье, и Самарка унесет его частицу в Волгу – за правый поворот…
- Первые воспоминания из детства о счастливой и большой воде: год, эдак, 68-ой или 69-ый…
Не сумев закрепиться на выгодном плацдарме, где до воды было - рукой подать, Авдеев свалился с заоблачных высот в душную комнату офицерского модуля, сбитый предательским противозенитным храпом замполита Смирнова.
- А начиналось так душевно - с тарахтения лодочных моторов. Снова этот ансамбль расстроенных волынок из оркестровой ямы, - злился Авдеев на невинно спящего соседа.
Замполит, как порядочный, по первому требованию отворачивался на правый бок, укрывался с носом под одеяло, и даже упирался лбом в стенку под подоконником. Увы, - все эти народные ухищрения были не в силах остановить капитана шрапнельного свиста.
В отместку за возвращение в реальность воображение любителя кататься на моторных лодках стало рисовать страшную картину:
- Для тех, кто не спит, - в эфире: передача "Радиороман".
Голос, удивительно похожий на Яковлева из "Гусарской баллады" читал ехидный шарж на спящего соседа:
Во имя чистого искусства Палыч пропил душу и оказался в безжалостных руках влиятельных потусторонних сил.
"Его Величество - Непропиваемый Талант, с вечера превращал гуманоидную оболочку политработника в раздутую волынку, вырванную из прохлады шотландского охотничьего домика и брошенную в раскаленное пекло офицерского модуля под Джелалабадом.
Мастер-настройщик от Морфея добрую часть ночи тянул жилы замполита на колки, подгоняя голосовой аппарат жертвы к диапазону режущего звука.
Перед рассветом сам Шнитке (да простят меня родственники и любители этого удивительного композитора), дал согласие сыграть Первый концерт для гуманоидной волынки с оркестром.
Авдеев улыбался:
- Только высокие промили спиртовых соединений в крови талантливого автора-исполнителя позволят в кульминации достичь вершин золотого полифонического Арт-хрю с махровыми обертонами.
Сонный Палыч уловил критику в свой адрес, обиделся, шумно рыкнул и перестал дышать. Двадцать секунд прошло, тридцать - тишина. Авдеев забеспокоился:
- Ладно, ладно, Палыч, возвращайся, извини если задел - не со зла.
Замполит снисходительно откупорил клапан в горле и засопел.
- Ишь какой ранимый во сне! - усмехнулся Виктор, - ну, ты тоже вчера был хорош:
"Я с вами на один гектар не сяду...", каково это было слышать нам с зампотехом Архиповым. Мы привыкли жить дружно с твоим предшественником Серегой Мельниковым и зам.ком. роты Геной Удальцовым, жаль, что ты его не застал. Вот он был несомненным лидером и непревзойденным кулинарным ассом. С улыбкой заправского шеф-повара он демонстрировал, как должно в третьей роте жарить фирменную джелалабадскую яичницу с помидорами и луком, тушить цветную капусту на сухом молоке, варить змеиный супчик с зеленым горошком и сосисками (в сыром виде - со вкусом целлюлозы) из консервных банок.
Мельников? - Серега не скупился на "Боржоми" и югославский "Хэм" в жестяной консервной банке, напоминавшей большую каплю. Отрывать ее нужно было с боку по периметру маленьким ключом, наматывая в спираль тонкую полоску металла, предвкушая праздник живота.
Я? Что я? - Тоже помогал, чем мог: нулевая двухкомфорочная плитка из Союза, водка, овощи с базара. Мы харчевались вместе, строго - за одним столом.
Помню, Палыч, твой предшественник Серега собирал меня на первый выход в сентябре и говорил:
- На войне держись Удава! У него - талант, интуиция, звериное чутье! Он в гиблое место с литером "Ж" не заведет.
Твои перлы, Палыч, конечно тоже чего-то стоят, они без перевода понятны и таджику и латышу, но в них сквозит пошлость захудалого гарнизона, и они не к лицу афганской передовой.
Ладно! Покажу сегодня, что лежит у тебя под койкой в ящике из-под снарядов. Среди кучи трофейных электродетонаторов там не просто старинная афганская скороварка на восемь литров. Она до верху набита китайским пластитом - шикарный фугас! Не мог Серега, старый замполит, сдать трофей на склад. Достанет, бывало, свое сокровище из-под кровати и давай мечтать, как он этой неприметной кастрюлей лично подорвет с десяток главарей и останется при этом скромным замполитом третьей роты. Дело за малым - забраться в подходящий укрепрайон...
Так и улетел домой подрывник-десантник - Серега, не исполнив своей голубой мечты.
Узнав про фугас, ты, Палыч, вряд ли перестанешь сотрясать своим храпом модуль, но можешь честно записать за роту результат. Ты получил его законно - по наследству, и три ночи рисковал ... головой.
Авдеев взглянул на часы над кухонным столом: 5-40 - час до подъема.
За деревянно-фанерными стенами зеленого модуля занималось утро двадцать пятого июня 87-го года. В комнате офицеров управления третьей роты был сумрак, надежно удерживаемый светоотражающей пленкой на окнах, - напоминание о прежнем замполите капитане Мельникове, улетевшем в Союз несколько дней назад.
Виктор вспомнил вчерашний разговор за обеденным столом, открывший ближайшие планы командира Пахомова и оригинальное лицо замполита Смирнова.
"Хочу в отпуск", - как это легко, весело, а главное - точно выразил вчера Пахомов. А его рапорт удовлетворили лишь на четырнадцатом месяце службы. Зато после отпуска до дома останется только восемь. Похоже, многие стремятся в первый заход отбарабанить больше половины, чтобы после было легче коротать остаток. Когда Пахомов возвратится, заменятся все командиры групп, и зампотех и старшина! Кто-то придет на их место?!
Сорок пять календарных плюс немного на дорогу мне бы тоже не помешали.
Целая жизнь - в других координатах - мечта! Когда-нибудь и мой "горбатый" (Ил-76) зайдет на траверз посадочной полосы под Ташкентом, а после "Туполев", красивый, наверняка - "сто пятьдесят четвертый", выпустив механизацию крыла, лебедем заскользит по полированной бетонке в Курумыче, приветствуя шумным реверсом окрестности родной земли...
Сквозь тонкие перегородки зазвонил будильник - один, второй. Чей-то, с механическим колокольчиком, всегда занимался первым, следом - "петух на батарейке", скорее трещал, чем кукарекал. Но они сделали важное дело: подавили в комнате устойчивые голосовые помехи.
Слух бывшего радиотелеграфиста Авдеева снова улавливал за окном галдеж восточных птиц по утренней прохладе и гулкие буханья дверей в длинном темном коридоре сонно-фанерного общежития.
В Джелалабаде все спокойно. 6:40.
Дальше звонница, минут на двадцать, попеременно, с небольшим разрывом, катилась перекличкой девяти комнат одноэтажного строения.
- Слава Богу! Еще одну ночь прожили, - сказал Авдеев, встал с постели и натянул брюки эксперименталки, - пора писать рапорт на отпуск, глядишь, к концу лета и мне подпишут, - произнес он, обращаясь, то ли к сонным замам роты, скрипящим на своих постелях, то ли определил задачу самому себе перед вечерним боевым выходом.
На правом берегу Кабула под Шамархейлем, за бетонными блоками и колючей проволокой, просыпался советский батальон, зажаренный в конце июня пепельным афганским солнцем, утонувший по щиколотку в жирной парачинарской пыли цвета выгоревшего хаки.
Час до полудня
Сразу после завтрака третья рота копошилась на месте для чистки оружия, рядом с казармой, напротив автопарка. Ветошь трещала по швам, оружейное масло благоухало на солнце, "мясорубки" скрежетали, проворачивая патроны в пулеметные ленты, - отряд готовился к боевому выходу.
В дверях каптерки, служившей предбанником кубрика командира и старшины роты, на табурете сидел усталый старший прапорщик Борис Сергеевич Голубовский и наблюдал из тени за действиями личного состава. Место взводных было под солнцем. Они вышагивали с умным видом вдоль высоких деревянных столов с разобранным железом, вокруг которых яблоку было некуда упасть.
Авдеев подошел к командиру второй группы Давыдову:
- Сан Саныч, пригляди тут за моими, сигареты кончились, прогуляюсь до чепка.
- Давай. Я тоже скоро пойду затариваться к выходу, - ответил тот с пониманием и дружеской улыбкой.
- Ковзон! - позвал Авдеев разведчика, - идешь в дозор?
- С Вами зАраз! - радостно и дерзко ответил боец.
- Мой автомат под твою личную ответственность! - доверил Виктор.
- Хоб, товарищ лейтенант, все будет "чики-чики", ступайте с Богом, - отпустил его боец - любимец роты Леха(не дня без прикола) своим лукаво-хриплым голосом.
Военторг местного значения располагался в торце казармы второй роты рядом со штабом батальона. Авдеев открыл дверь и вошел в манящее прохладой помещение.
- Доброе утро! - начал он за здравие, но переменился в выражении лица, увидев заплаканную продавщицу Надю и озабоченную Ларису рядом.
- Какое уж тут доброе, - виновато поздоровалась первая, пытаясь взять себя в руки, платочком вытирая опухшие глаза.
- Что-то случилось, Надежда? Вы у нас всегда такая веселая, - пытался Авдеев поддержать хорошего человека, не решаясь: остаться или уйти.
- Что?! Никогда не видел женщину в расстроенных чувствах?! - бросилась грудью на защиту напарницы молодая и высокая Лариса, намекая, что все беды из-за мужиков, и их представителю лучше бы - свалить.
- Да, вот видишь, Витя, - ничего не вышло, не подписали мне рапорт, - заговорила Надежда и снова разрыдалась.
- В отпуск не отпустили? - с сочувствием предположил Авдеев.
- Какой отпуск?! - вскипела молодая, - контракт ей не продлили на новый срок, чего тут непонятного, - вот и ревет!
- Что же поделаешь, - со вздохом произнес Виктор, - может быть, вернуться домой не так уж и плохо.
- Мама моя старенькая тоже пишет, чтобы я скорее возвращалась. Как она обрадуется! Мы ведь с ней - вдвоем, - разоткровенничалась Надя, - на год всего просила, как жить дальше?! Я здесь привыкла, все - как родные, а там: опять дом-работа и зарплата - восемьдесят рублей?!
- Так! Ты за чем пришел? Видишь, - не до тебя! - пуще прежнего зашумела Лариса, опасаясь, что в таком состоянии старшая подруга поведает пацану все свои женские тайны, а заодно - и ее девичьи.
- Хотел "Яву" в мягкой пачке прикупить, - сконфузился Авдеев. В душе он еще больше уважал эту маленькую немолодую женщину, лет тридцати семи, с темно-каштановым каре, которая годилась ему в матери и всегда была добра и приветлива. Распухшее от слез глаза, лицо с разводами от темной туши имели значение лишь для ее молодой напарницы, сурово полагавшей, что перед мужиками в боевых частях женщины не должны показывать слабину, особенно в Афгане.
Виктор отвел глаза на витрину, там были расставлены сигареты "Ява" в твердой пачке другой табачной фабрики, которую брали только на безрыбье.
- Сколько тебе? - успокоившись, спросила Надежда.
- Хотя бы одну, ответил Виктор.
- Лариса, принеси три пачки! - твердым голосом попросила старшая, помня, сколько обычно брал Авдеев, и благодарно улыбнулась.
Молодая напарница в душе топнула ногой и пошла на склад, всем своим видом показывая:
- Ну, погодите у меня! Вот уйдет Надька, - вы у меня покурите в мягких пачках...
Виктор расплатился, улыбнулся:
- Все будет хорошо!
- Конечно! - Надежда на прощание кивнула ему головой.
Авдеев, под впечатлением от русских женщин, решительным шагом завернул за казарму и через каптерку направился в кубрик к командиру Пахомову.
- Разрешите, товарищ капитан? - обратился он с порога к ротному, сидевшему на своей кровати, заправленной синим армейским одеялом , а рядом на соседней - старшина Голубовский.
- Давай, Вить! - запросто встретил тот.
- Николай Василич, Вы - в отпуск, Борис Сергеич - уже заменщик. Разрешите мне написать рапорт на очередной, чтобы через пару недель после Вас убыть. К концу лета буду на месте, - пытался объяснить Авдеев целесообразность своего отпуска в летнее время.
- А почему - через пару недель? Поехали со мной! Вместе и вернемся.
- А как же согласование, требование - заранее подавать рапорта?!
- Да, брось! Главное, чтобы я подписал, или ты думаешь, что переводчикам лично комбриг утверждает отпуска?! - улыбнулся командир, - есть у тебя стандартная бумага? - заботливо спросил он Авдеева.
- В строевой (части) мигом возьму! - не верил близкому счастью Виктор.
- Свою надо иметь! - улыбался командир, понимая, что сейчас творится в душе Авдеева, - Борис Сергеич, выдадим из нашего ротного НЗ?
- А как же?! - ухмыльнулся в усы старшина, наслаждаясь величием моментом.
Он медленно выдвинули ящик прикроватной тумбочки, пару раз провел пальцами по туго набитой пачке и бережно вытянул два белых листа. Виктор как завороженный следил за этим таинством. Это напомнило ему ситуацию девятимесячной давности: с такой же любовью старшина доставал для него из закромов две новенькие тельняшки:
- На, держи!
- Разрешите...
- Беги уже, беги! - смеялся ротный.
Авдеев влетел в прохладный коридор офицерского модуля, на ходу бережно сжимая скрученные в трубочку белые листы. Из комнаты гражданских, где обитали бойлерщик и истопник, на всю общагу гремел магнитофон: звенела двенадцати струнная гитара Розенбаума, и знакомый голос пел про Амнистию и Магадан. Виктор вошел в свою комнату, сел за письменный стол и, отложив бланк путевки в отпуск, начал записывать со слуха песню в общую тетрадь, переиначивая смысл на военный лад:
Как откроют Кабул для нас, - и опять перехлест дорог.
Как последний отбойный пас, - мы в Россию летим, дружок.
Эй, начальничек, - не томи, если б знал, как родная ждет.
На, возьми у меня в займы, - я ж богатенький, да и не жмот.
Ну, кому ж наша жизнь нужна, - даже духи взять не смогли.
Мама, ты у меня одна, - вот такие вот пироги.
Слышишь, мама, не плачь, постой, - никому тебя я не отдам,
Но сроднился навек со мной трижды пр-р-р-оклятый Афганистан.
Ну, пошел на последний круг во владеньях чужих границ.
Нангархаровский наш спецназ – песня про перелетных птиц!
А ты про Родину, дружок, мне песню спой, что б слеза прошибала штык.
До свидания, Кабул седой! Мы в Россию летим, старик.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/04/19/2034