Поэт Балашов затосковал. Даже водка, которой он периодически очищал душу от наносов житейской мути, после чего душа становилась чистой, как лист бумаги, в этот раз не принесла былого облегчения. Наоборот, поэта до кожного зуда стали раздражать богемные столичные аудитории, где он читал стихи, коллеги-литераторы, оттачивающие творческий дар на сплетнях друг о друге, поклонницы, готовые и в постели с ним читать его стихи.
А они, к слову, были востребованы и даже слыли модными, так как Балашова много печатали, выдвигали в различные лауреаты и доброжелательно критиковали. Но сам поэт чувствовал, что если не вырвется из этой карусели, не подставит лицо ветру, примчавшемуся издалека, то со временем станет завсегдатаем творческих кафе. Как и они, дождавшись милосердных ста грамм, он так же заискивающе будет похваляться перед своими благодетелями былыми подвигами и ненаписанными стихами. Такого исхода поэт не желал. Он думал, перебирая варианты, и нашел, как ему казалось, спасительный выход.
Уже на следующий день самолет умчал Балашова в Тюмень. Туда, где лет пятнадцать назад он был в составе возглавляемой ЦК комсомола группы мастеров искусств. Поэтому, возможно из-за воспоминаний о том времени, гордости за свою решительность и быструю смену декораций, всю дорогу поэта не покидали забытый прилив сил и легкость во всем теле.
***
…Балашов с трудом узнавал город, но офис нефтяников оказался на том же месте. И ему даже повезло. Сравнительно быстро преодолев охрану у входа, он счастливо попал в один из руководящих кабинетов, владелец которого, холеный молодой человек, с безупречным пробором, оказался к тому же почитателем его творчества. И даже готов был субсидировать поэта, так как решил, что тот поиздержался в командировке. Когда же цепко, по-деловому выяснил, что это не так, что поэту необходима смена впечатлений, и что он прибыл на свидание со своей юностью, вице-босс тонко улыбнулся:
- Понятно. Творческое хождение в народ…
…Тут же референту была дана команда: поселить господина Балашова в люксовом номере ведомственной гостиницы нефтяников, объявить по офису о том, что после работы состоится встреча с поэтом, организовать местную прессу для освещения этого мероприятия.
И карусель, только уже тюменская, начала вновь брать разбег. Вечер поэзии для работников офиса закончился банкетом в узком кругу нефтяных генералов. И это было только начало. Едва утром Балашов отлепил от подушки тяжелую после вчерашней выпивки голову, как пришел штатный «похмеляльщик», посланный вице-боссом. Затем появилась делегация городского отдела культуры с просьбой вечером выступить во дворце. Потом поэта повезли знакомиться с областным и городским начальством, где, уважая поэзию и лично его, Балашова, тоже поднимали фужеры. Далее, передавая поэта из рук в руки, были еще какие-то встречи и приглашения, которые он не запомнил, чувствуя, как уходит та легкость, с которой он прилетел сюда.
Но все же, на остатках сил, он провел вечер в городском Дворце культуры. И хотя взмок от напряжения, было приятно, что здесь, далеко за Уралом, его знают и читают. Льстило и то, что очередной банкет открыли его четверостишьем. А вот то, что было дальше, он помнит смутно: как ни старался пить «через раз» – все равно сломался. Его потихоньку увезли в гостиницу, но это не спасло имидж Балашова. К вечеру следующего дня чуть ли не весь город был в курсе того, что «мертвецки пьяного поэта вынесли из-за стола и что он слабак против местной водки».
…Всего этого московский гость не знал. Проснувшись затемно и залпом выпив минералку из холодильника, он понял, что ради спасения надо ехать еще дальше в тайгу. И утром помятый, но решительно настроенный, он вновь появился у вице-босса. Путаясь в словах и стесняясь своего вида, он попросился к буровикам. Обладатель идеального пробора так же понимающе кивнул, дал по сотовому телефону команду какому-то Дудкину забрать с собой поэта Балашова и предупредительно спросил: что гость еще желает?
Получив от литератора заверения, перемешанные с извинениями, о том, что все было хорошо, вице-босс достал из стола конверт и так же всепонимающе улыбаясь, барственно вручил его поэту от имени компании. Балашов, поняв, что там деньги и, скорее всего, в валюте, попытался вернуть пакет, но ему настоятельно посоветовали не пренебрегать расположением фирмы, и ненавязчиво дали понять, что аудиенция окончена.
***
…Дудкин, рыжий, крепкий детина, одетый почему-то в камуфляжную амуницию, оказался расторопным человеком. Через два часа Балашов, едва успев собрать в гостинице дорожную сумку, уже летел куда-то на север в вертолете, под завязку загруженном какими-то ящиками, бочками и бухтами кабеля. Так как поэта мутило, то он постарался заснуть, и сколько был в этом забытье – не знал, но почувствовал, что вертолет, прицеливаясь, завис над площадкой, а затем мягко коснулся земли.
Ступив на прихваченную уже крепкими утренними морозцами траву летного поля, Балашов огляделся. Вокруг была тайга, но какая-то поредевшая, чахлая, с бурой хвоей сосен. Словно читая его мысли, Дудкин, сожалеючи, сказал, ни к кому не обращаясь:
- А ведь стеной лес стоял! Сами же и угробили…
И тут же без перехода, но уже адресуя вопрос Балашову:
- У вас какая программа – стихи будете читать в вахтовом поселке или станете сочинять их про нас?
- Как получится, – Балашов пожал плечами. – Мне бы денька два на то, чтобы осмотреться.
- Было бы сказано! Если какие проблемы будут – найдете меня. Жилье, как меня проинформировали, предлагаю на выбор: гостиница комсостава или общежитие буровиков.
…Поэт выбрал второй вариант, распрощался с Дудкиным, который оказался крупным, по здешним меркам, начальником, уселся в предложенный импортный микроавтобус и вскоре уже получал от коменданта инструкции – где и как он сможет питаться, каков распорядок в общежитии и как он сможет попасть на буровые.
Эти наставления оказались излишними. Ближе к вечеру в его дверь кто-то деликатно постучал, а затем в комнату протиснулся, на манер вьюна, мужчина лет сорока, с живыми, нагловатыми глазами, облаченный в спортивное трико и джинсовую рубашку.
- Прошу извинить, – он старомодно приложил руку к груди и наклонил голову. – Олег Ветров. Прослышал, что вы в командировке и готов помочь в бытовых вопросах.
Балашов попытался отнекиваться, но все его отговорки остались без внимания. У Олега был то ли дар, то ли хобби – заводить знакомства. Особенно с людьми, наделенными властью или социальным статусом. Обладая сообразительностью и цепкой памятью, Ветров как бы ненароком начинал выспрашивать очередного кандидата в знакомые, в зависимости от рода деятельности, как живет такой-то и такой-то? В данном случае Балашову были заданы вопросы о здоровье поэта Макеева (у которого шалит печень) и дописал ли книгу писатель Гаранин?
Здесь следует дать пояснение, чтобы понять натуру этого буровика. Знакомство Ветрова с Макеевым можно однозначно считать условным. Волею случая оба одновременно оказались на парадном крыльце нефтяного офиса в Тюмени. Там Олег услышал, как поэта куда-то приглашали, а он отнекивался, ссылаясь на печень, которая шалит. Узнав в лицо Макеева, Ветров тут же бесцеремонно выпросил у него автограф в свой заветный блокнотик с адресами и телефонами и пригласил поэта на буровые почитать стихи. Тот пообещал – и на этом диалог закончился. Но зато в бригаде и в общежитии еще долго слушали рассказ Олега о том, как он увидел в Тюмени своего друга Саню Макеева. Как звал его приехать на буровые, но тот отказался из-за разболевшейся печени и очень сожалел, что по этой причине не может выпить с ним, с Олегом, по случаю встречи.
С писателем Гараниным было еще проще. Как-то в руки Ветрову попала «Литературная газета» и там он прочел о творческих планах писателя. Это позволяло Олегу в нужный момент и в нужном месте ввернуть, без указки первоисточника, данный факт, как свидетельство близкой осведомленности о творчестве писателя. Что он и сделал, расположив Балашова к себе таким общим знакомством. Поэтому московский литератор особо не удивился, когда ему тут же на выбор было предложено: пройти отужинать в соседнюю комнату, сходить в сопровождении Олега в магазин или в столовую. Столковались на магазине, так как у поэта кончались сигареты.
Пока они дошли до универмага, Балашов уже знал, что его приезд – это событие в культурной жизни поселка, что поэт должен непременно выступить перед нефтяниками, побывать на буровых (это Олег берет на себя), помочь местным начинающим поэтам. Возможно, были бы и другие распоряжения, но они подошли к магазину. Зато на обратном пути, умело направив разговор, литератор бегло узнал историю поселка, его знаменитых людей (себя к ним Олег скромно не причислил, да и то лишь потому, что жил в Кургане, а сюда ежемесячно приезжал на вахту) и еще много полезных знаний из истории и географии этого края.
…Утром, как и обещал (хотя такого уговора Балашов не припоминал), Ветров пришел пораньше за ним, прихватив даже горячий чай и бублики, резиновые сапоги с портянками, робу и чью-то, взятую напрокат, куртку. Такая бутафория поначалу рассердила поэта, но Олег, который уже покровительственно и дружески величал его Валентиновичем, убедил, что негоже пачкать хорошую одежду, в которой Балашову еще лететь в Москву. И поэт сдался.
Два дня он пробыл на буровой площадке. Интересовался всем, что попадало в поле зрения, даже пытался помочь нефтяникам в работе, перезнакомился не менее чем с полсотней людей, вместе со всеми перекуривал и обедал в столовке, дарил автографы на листах кем-то пожертвованной общей тетради, и (во многом благодаря Олегу, который всем представлял Балашова как своего московского друга и большого поэта), вскоре стал здесь своим парнем. И вновь к поэту пришли легкость и какое-то иное восприятие всего, что его окружало.
Это чувство усилилось, когда на третий день Дудкин попросил Балашова выступить в поселковом Доме культуры с лекцией о литературе и прочесть стихи.
***
Зал был переполнен, чего Балашов не ожидал. За эти три дня он повидал на буровой и в поселке всяких людей. Тех, кто приехал сюда с намерением как можно больше заработать и лишь в этом видевших смысл пребывания в этих суровых краях. Тех, кого уже не интересовала работа, как таковая, – по причине полного алкоголизма. А в основном, как показалось Балашову, таких, для кого литература и поэзия закончились вместе с последним школьным звонком. Но он ошибся. Для «разогрева» нефтяников вечер поэзии был разбит на две части: вопросы и ответы о литературе, а затем стихи. Но вскоре поэт понял, что «жар» начинает исходить от него самого. Если поначалу вопросы задавались робко, как бы из вежливости, то вскоре Балашову досталось за содержание толстых и тонких журналов, за то, что в магазинах нет хороших книжек, а писатели пишут только про бандитов, а не про тех, кто, как они, честно работает.
Передышка наступила, когда он начал читать стихи. Зал слушал внимательно и как бы напряженно, стараясь постичь философию и глубину магии рифмованных слов. Чередуя стихи по сложности сюжетов и форме подачи, Балашов оценивал децибелами оваций как и на каком уровне зал воспринимает его стихи. И когда отгремели последние хлопки, поэт поставил себе «четверку», боясь признаться в том, что она – с минусом, натянутая. И что между ним и залом все же было какое-то недопонимание. Но тем не менее вечером поэзии он остался доволен, и под патронажем Олега, увлекаемый нефтяниками, пошел в общежитие. И даже почувствовал, несмотря на осенний, по-северному крепкий ночной морозец, какое-то тепло, исходящее от идущих с ним рядом. А еще он увидел звезды – яркие, крупные, которые в Москве, да и вообще в городах, скрадывают фонари. Эти небесные лампадки казались близкими и звали к себе, ввысь.
…Его мысли прервал Олег.
- Валентинович, никаких отказов! Вечер поэзии продолжим в нашей комнате. Друг ты нам или нет?
…И хотя уловка была более чем прозрачная, отказываться Балашов не стал, так как ему было просто и хорошо с этими людьми.
И они постарались отблагодарить московского поэта, неведомо как оказавшегося в их медвежьем углу, и запросто, без гонора, читающего стихи и живущего вместе с ними в общежитии, а не в апартаментах для начальства. А посему стол был заставлен по местному высшему разряду. В центре возлежала нельма в окружении нескольких муксунов, далее следовали тарелки и тарелочки с медвежатиной, груздями, клюквой, вареной картошкой и еще Бог знает с чем, что Балашов сразу не успел рассмотреть, а потом, возможно, и ел, но не запомнил вкуса. И не мудрено, так как количество спиртного значительно превышало объемы закуски.
Тамадой, естественно, был Олег. И, надо отдать должное, он умело дирижировал компанией, и каждого представлял как уникальную личность не только управления, но и, возможно, всей Сибири. Потом все говорили тосты, в том числе и Балашов, за что-то благодарили друг друга и все клялись встретиться здесь же через год: поэт как раз закончит поэму о буровиках, а они дойдут до промыслового нефтяного горизонта.
В какой-то момент Балашов почувствовал, что разбавленный спирт ударил в голову и что настало время охладиться. Он вышел на крыльцо общежития и стоял, пока не начал коченеть. Затем пошел к себе в комнату за сигаретами, где его и отыскал Олег. Они закурили, сидя за столом напротив друг друга и стряхивая пепел в пустую консервную банку.
- Валентинович, ты не обижайся, но я тебе должен сказать, – буровик прервал молчание.
- Говори, – Балашов пьяно кивнул головой.
- Понимаешь, стихи твои хорошие, но они не наши, – продолжал свой диалог Олег.
- А чьи они? – поэт откинул голову назад.
- Нет, ты пойми, – Ветров не ответил на вопрос, напряженно силясь что-то вспомнить. – Как там у тебя… Ага, вот… /Взрывая галактики бытия, /Листая тома истории, /Я спрашиваю: кто – я – /В нашей фантасмагории?!/. Или возьмем вот это… /Политики рвут мир на куски./ Латают и снова кромсают./ А где-то, отбросив злобы тиски – / Метисов с любовью рожают./
- И чего тебе не нравится? – Балашов силился подняться из-за стола.
Ветров, перегнувшись через стол, положил свою руку на руку поэта, как бы в знак примирения.
- Ты не обижайся, Валентинович, это я тебе как другу говорю, – Олег нетрезво приложил другую свою руку к груди. – Стихи у тебя хорошие, рифма в них есть, но они не наши.
- Почему не наши? – Балашов открыл слипающиеся глаза и с обидой в голосе продолжил. - Очень даже наши!
- Нет! – Буровик был непреклонен. – У нас в бригаде есть поэт Володя Горбатов (жаль, что ты с ним не встретился – он в отпуске). Так вот тот и к праздникам, и к дням рождения ребят, и просто так, для души, пишет стихи. Наши стихи. Я тебе сейчас прочту.
…И, не дожидаясь согласия Балашова, начал декламировать:
- Тайга вокруг стоит стеною,/Но отступать не будем мы./Красивый город здесь построим,/Где было царство лишь зимы./ Мои друзья – простые люди,/ Но каждый в деле – великан./ Мы знаем: очень скоро будет –/ Над вышкой нефтяной фонтан./ … Здорово написано, да!
- Здорово! – машинально, как эхо, повторил поэт, кренясь к столу и проваливаясь в глубокий сон.
…Когда Ветров, уложив гостя в постель, вернулся в свою комнату, бригада еще продолжала вечер поэзии. Кто-то спросил о Балашове. Олег коротко ответил, что тот намаялся и уснул. И, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Хороший поэт, но ему немножко надо подучиться писать стихи.