Бубу даже остановился, засомневавшись: то ли вправду ему нежданное счастье привалило, то ли это мерещится в сгущающихся осенних сумерках. Толстый мужик, по виду начальник, крадучись вышел из подъезда и, стараясь не звенеть бутылками в двух мешках, засеменил к мусорным бакам, стоящим в глубине двора у трансформаторной подстанции. Сбросив свою ношу и не замечая застывшего в стойке охотничьей собаки бомжа, жилец проворно юркнул в чрево дома. И только теперь Бубу, прозванный так в своей среде за привычку говорить глухо и в нос, понял, что это не обман зрения. Задыхаясь от участившегося сердцебиения и стараясь как можно быстрее переставлять больные ноги, бывший инженер почти грудью упал на мешки с «хрусталем», чувствуя через мешковину тепло чужой квартиры, еще сохранившееся в стекле.
Лихорадочно и оценивающе ощупывая мешки, Бубу со скрипом прокручивал «подшипники» мозгов, с испугом соображая, что ему делать с долгожданным счастьем. Сколько раз, полуголодный и неопохмеленный, засыпая в подвале на продавленной спинке дивана, он мечтал найти кошелек. И когда в воображении это становилось почти реальным фактом, он начинал фантазировать дальше, планируя, что будет делать с деньгами. Поначалу его заносило куда-то высоко-высоко: он покупал себе костюм, галстук и туфли. Затем шел в баню и в парикмахерскую. И, возвысившись таким образом над своими нечесаными и давно не умывавшимися сотоварищами, храпевшими в похмельном забытье, Бубу представлял, как пойдет в ресторан и закажет по высшему разряду полный стол еды и питья. Но на этом моменте его мысли всегда начинали давать сбой. То ли он впадал в дрему, то ли пробивались остатки прежнего благоразумия, но вначале из предстоящих расходов исчезал галстук, затем костюм и туфли, которые заменяли свитер, недорогая стеганая куртка и войлочные ботинки. Потом вместе с рестораном испарялись и они: зачем тратиться, когда и еду, и одежду можно найти в мусорных бачках. А вот для разливного спирта, втихую продаваемого в кособоких киосках, деньги нужны. Ну, а если есть спирт, то ресторан можно и в подвале устроить.
Так Бубу думал прежде, когда мечтал о кошельке, который можно было спрятать в одном из карманов его куртки. Но сейчас его мысли были поглощены другим. Если тащить это добро в подвал, то Жбан, верховодивший в их компании и прозванный так за большой рот и глотку, в которые проваливалось все, что пил и жевал этот громила с большими кулаками и темным прошлым, или отберет бутылки вообще, или заставит завтра поить и кормить всю ораву. А ни того, ни другого Бубу не хотелось делать. Бомжи хотя и собирались компанией в одном подвале, но жили каждый сам по себе, пили и ели, где кто ухватит и кому как повезет. Хотя порою они делились друг с другом едой и спиртом, осознавая, что никто не застрахован от болезней и того, что день окажется пустым. Но тот, кто угощал и принимал дар, помнили до крохи и грамма, кто кому и сколько должен. Тех, кто не возвращал долги, или били, или изгоняли из подвала и компании.
Неизвестно, сколько бы еще времени ошалелый бывший инженер обнимал свою добычу, но тут его взгляд упал на строящийся неподалеку дом. Так же, как и тот толстый мужик, стараясь не звенеть посудой, Бубу поволок мешки на стройплощадку. Там он пробыл долго. Темень уже стала почти ночной, когда он, измаявшись от того, что несколько раз перепрятывал на стройке свое богатство, боясь, что кто-то его отыщет, добрел до подвала.
- Че, мурло, допоздна шляешься? Или нашел чего? – Жбан, сидевший за столом (старая дверь, установленная на кирпичах) уставился на Бубу своими наглыми глазами, одновременно искоса глядя, как инженер достает из сумки зачерствевший кусок пирога с повидлом, корки хлеба, селедочные головы с кишками и мятые помидоры. Жбан хотел еще что-то добавить, но, видя, что Бубу трезв и не желает говорить, отцепился и, загребя со стола пирог, отошел в сторону и уселся в свое излюбленное кем-то выброшенное кресло.
…Быстро перекусив, не ощущая вкуса отбросов, Бубу, не вступая ни с кем в разговор, ушел к себе в угол, к спинке дивана. Но спалось ему плохо. Или сказалось вечернее волнение, или действовала жара от подключенного утром центрального отопления дома, но его мучили кошмары. То виделся бульдозер, который, ровняя площадку, загреб и подавил весь «хрусталь», то наплывала небритая жабья рожа Жбана, держащая в каждой руке по бутылке и откусывающая от них будто это эскимо. В такие моменты бывший инженер даже начинал стонать и кричать во сне, из-за чего кто-то даже швырнул в него обломком кирпича, больно ударившим его в ногу.
Бубу не знал, сколько он так маялся. В конце концов, не выдержав, он на ощупь, но проворно, по изученному маршруту, выбрался из подвала. Ночь уходила к рассвету. И хотя было все так же темно и по-прежнему ярко сияли осенние звезды, где-то уже звенели первые трамваи, а в домах начинали зажигаться огни. Ежась от пронизывающего ветра, Бубу заковылял к стройке. Он не сразу нашел то место, где прятал свой клад, от чего покрылся холодной испариной, а когда нащупал сквозь мешковину гладкие бока бутылок, то чуть не заплакал от нервного стресса. Перекурив, чтобы успокоиться, Бубу также тихо и, как казалось, незаметно вернулся на свою лежанку. На какой-то миг ему показалось, что Жбан не спит и что от него тоже веет холодом с улицы, но по подвалу разносился надсадный храп спящих бомжей, и Бубу успокоился. Он даже сразу заснул, провалившись в беспамятство. Ему снова снились сны. Но на этот раз они были хорошие. То ему виделись завод и работа, которые он любил. То смутно жена и дети, уехавшие в другой город, куда он тоже собирался отправиться. То Маркиза, такая же бомжиха, как и он, жалеющая его и ссужающая ему мелочь на опохмелку. А потом он, Бубу, сидел во сне богатый, кушал батон с копченой колбасой и пивом и угощал этими яствами Маркизу, которая, как всегда, была в элегантной шляпке, в замызганном, но тем не менее в элегантном где-то раздобытом платье. Они смеялись, и им было хорошо.
…Когда, насмотревшись давно невиданных во сне картин, Бубу открыл глаза, утро уже наступило. Серенький рассвет, проникающий сквозь щели в кусках жести, закрывающих окна подвала, высвечивал хмурые, серые лица бомжей. Еще не отойдя ото сна, Бубу потянулся, продолжая улыбаться. Но тут он вспомнил о бутылках. Стараясь не привлекать к себе внимания, он посмотрел по сторонам. Перво-наперво он повернул голову к лежанке Жбана. Громила сидел на ней, поджав ноги, и сосредоточенно смотрел куда-то в сторону. Другие, переругиваясь, собирали свои пожитки. Стараясь никого не задеть, Бубу выскользнул из подвала и, прихрамывая, заторопился к стройплощадке. Рабочие еще не пришли, и она была пуста. Оглянувшись, нет ли слежки, бывший инженер упал на колени и засунул руку под щиты опалубки, лежащие возле забора. Но вместо мешковины и твердости стекла рука щупала лишь пустоту. Тогда Бубу лег на землю, чтобы посмотреть снизу и убедиться в том, что мешки на месте, они просто завалились набок, и он не может достать их рукой. Бомж засунул голову под доски и его взгляд без помех уперся в железобетонную гладь забора. Мешки исчезли. Это был такой удар для Бубу, что он вцепился руками в подмерзшую землю и начал биться об нее головой.
Прохожие, спешащие в то утро по своим делам, с опаской отходили подальше от забора стройки. Из-за него, ввинчиваясь ввысь, несся звериный вой, в котором было столько человеческой непередаваемой боли и отчаяния, что пешеходы невольно убыстряли шаг.