Звонок поставил Горынычу на повестку дня очередной вопрос. Он понимал, что сейчас в преподавательской окажется много народа. Надо ли им сейчас рассказывать про подделку диплома у Бабель, или оставить это в тайне? Конечно, о таких вещах следует кричать: гласность является лучшей защитой от злоупотреблений. С другой стороны, он лишится тогда дополнительного козыря — сейчас Бабель даже не догадывается о том, что он раскопал, и можно разыграть эффект внезапности. Только как его лучше разыгрывать, Горыныч не понимал.
Как обычно, в кабинет влетела Аня, кинула на стол кучу плюшек, взяла чайник и убежала наливать воду. Хотя такой срочности сейчас и не требовалось — наступил большой перерыв, во время которого учеников кормят обедом, и который продолжается пятьдесят минут. Ровина сидела на своём привычном месте и безучастно проверяла работы. Пришёл Илья Испаинов, на ходу объясняющий кому-то по мобильнику, как лучше пофиксить очередной баг. Появилась Надя, поискала глазами мужа, не нашла, решила подождать его здесь. Потом появились Семёнов с Алёной Сидоровой, ведущей в интернате биологию. Алексей поймал свою жертву и терзал её рассказами.
- Понимаешь, это ерунда, что там написано. Исчезающие животные вовсе не будут моментально восстанавливать свою популяцию, если люди внезапно исчезнут с лица земли. А скорее всего, они довольно быстро вымрут. Например, тигры. Их популяция состоит из множества островков, и на большинстве проживает отсилы несколько экземпляров. Если всё оставить на самотёк, то инбридинг быстро сделает своё дело. Близкородственное размножение очень быстро вырождает популяцию. Несколько животных — это не популяция, слишком бедный генофонд.
Алёна лениво слушала и кивала. Вступать с ним в спор она явно не хотела, иначе этот разговор затянется надолго.
- Нет, конечно, есть бенгальские тигры, которых вроде как немало, но это я привёл для примера. Или вот ещё пример, про который я недавно прочитал. Несколько лет назад в Украине приняли полный запрет вылова осетровых. Логичная ведь природоохранная мера? Да чёрта с два. Браконьеров это не остановило — как ловили, так и ловят дальше. Зато ихтиологи, искусственно разводящие осетровых, словили на этом большую проблему — им ведь нужно выловить рыбу и выдоить из неё икру и молоки. Рыба при этом не страдает, остаётся живой и отпускается на волю. Только эти действия стали незаконными, ловля-то запрещена. А естественным образом осетровые размножаться уже не могут, ибо они должны подняться в верховья рек, а все реки сейчас перегорожены плотинами, отрезающими нерестилища. Да, и ещё корабли размывают берега маленьких ериков, являющихся нерестилищами осетровых. В общем, нужно сперва биотопы спасать, а пассивная охрана ни к чему не приведёт.
- А, биотопы? - раздался скрипучий голос Ильи, который как раз закончил телефонный разговор. - Биотопы — это хорошо. - Илья помолчал немного, чтобы убедиться, что собеседник его услышал. - И что ты скажешь про биотоп, в который превратился СУНЦ?
- Про какой?
- Не кажется ли тебе, что мои слова про дерьмовый остров начали подтверждаться?
- Ты про что?
- По-моему, от СУНЦа осталось только вонючее болото.
- Болото. Но это произошло, потому что к власти пришла Бабель.
- То есть ты согласен, что осталось болото? - Илья дождался, пока мысль о том, что осталось болото, не укоренится достаточно прочно, чтобы можно было высказывать свежие мысли поверх той. - Ну и что же произошло с твоим биотопом?
- В интернате сменился директор.
- А тебе не кажется, что он сменился только вчера?
- Да. Но с тех пор произошло много изменений.
- И какие же эти изменения?
- Хотя бы то, что она уволила Азарова.
- Замечательно. Честно говоря, я бы и сам его близко не подпускал к детям, кроме самого топа. Но Азаров вёл один класс, тебе не кажется? Один, понимаешь? - для верности Илья поднял вверх указательный палец — вдруг собеседник не различает единственное и множественное числа. - А классов у нас пятнадцать.
- Ещё Польского надо учесть. За один день интернат потерял, хотя бы временно, двух лучших людей. Это сродни глобальной катастрофе, метеориту, который вызвал вымирание динозавров, или излиянию Сибирских траппов, вызвавших великое Пермское вымирание.
- Ну, с Польским Бабель ни при чём...
- Как это ни при чём! - вмешался Горыныч. - Ничего себе ни при чём!
- Это был несчастный случай. Вот если я завтра попаду под машину, - Илья замолчал и выразительно оглядел всех, чтобы слушатели прониклись трагизмом этой гипотетической ситуации, - может ведь такое быть? Может. И что, будем говорить, что СУНЦ от этого рухнет? Если рухнет, то грош ему цена.
- Это глобальный катаклизм. Если бы в прежние времена из интерната ушли Либенталь и Смирнов, то...
- Университет нашёл бы им замену, - отпарировал Илья. - А сейчас Университет нашёл замену Польскому.
- Поганую замену.
- Какой СУНЦ, такая и замена.
- Кстати, а где Польский сейчас? И что с ним?
- Инфаркт, - ответил внезапно вошедший Котельников. - С ним сейчас всё в порядке, то есть его жизни ничто не угрожает. А находится он сейчас в клинике Марии Магдалины.
- Надо бы навестить его...
- Бабель только расставила всё по местам, - резюмировал Илья. - Сама она ничего такого не сделала. Просто посыпались скрытые баги.
Горыныч рывком вытащил из сумки бутылку коньяка и плюхнул на стол. Бутылка врезалась в поверхность стола подобно метеориту, и звук удара привлёк всеобщее внимание.
- Будем бороться с пьянством? - спросил Семёнов.
- Нет, - резанул Илья. - Пьянство мы будем здесь культивировать. Всё согласно общей концепции. Вон там троих восстановили в правах, хотя недавно зарепортили пьянку.
- Да, - ответил Семёнов. - Раньше бы никогда такого не было. Выпил — вон из интерната. Было такое правило, и оно не нарушалось.
- Не «выпил», а «выпил и попался». Это разные вещи. - Илья дождался, пока все осознают, что это действительно разные вещи, и продолжил. - Если ты такой дурак, что не просто пьёшь, но ещё и попадаешься на этом, тогда да, фейл. А пьянство здесь культивируется уже давно, и преподаватели этому активно способствуют.
- А теперь это ещё и не будет наказуемо.
- Вот я и сказал — посыпались скрытые баги.
- А тебе не кажется, что функция руководства заключается именно в том, чтобы все эти баги таились по углам и не высовывались?
- Нет, не кажется. Я всего лишь про баги конструкции говорил. А твоей функцией руководства должен заниматься отдел рекламы. Представить товар так, чтобы он выглядел лучше, чем он есть. Завернуть кусок дерьма в красивый фантик и всем рассказывать, какая это вкусная конфетка. Сейчас мы просто содрали с него обёртку. И вся суть стала видна.
- Плохие вещи всегда присутствуют. В любом человеке есть что-то плохое и есть что-то хорошее. Вопрос в том, чему из этого нужно потворствовать, а что затыкать. Ровно то же происходит и в обществе. Если принимать на работу специалистов и смотреть именно на то, какой человек специалист...
- То такая команда будет неработоспособна, - закончил Илья. - Я как-то работал в такой команде, где каждый мнил себя большим спецом. В итоге просто все намертво переругались, задачи никто так и не распределил, и получился эпический фейл. Потому что каждый считал, что он бы мог вытянуть проект в одиночку.
- На это есть руководство. Руководитель проекта должен распределять обязанности, а остальные его слушаться.
- Хватит, - прервал разговор Горыныч. На лице у него сделалось целое хмурое небо — низкие слоистые облака лба и кучевые тучи щёк приобрели сердитый вид. - Я не для того принёс коньяк, чтобы вы рассуждали о том, какие качества тут культивируются, а какие нет. Это всё — предмет для отдельного разговора, но сейчас я не об этом. В этой суматохе мы забыли ещё одно важное событие, которое забывать ни в коем случае нельзя. Сегодня годовщина. Четыре года назад погибла Нина Лимонина. Сейчас бы она училась на третьем курсе. Наверняка кто-то из вас помнит её.
Горыныч хотел сказать что-нибудь ещё, но слова не шли наружу. Остальные попритихли и придвинулись к столу. Обычно Горыныч за словом в карман не лезет, а сейчас он замолчал, оборвав речь на полуфразе, и значит, ситуация совершенно необычная. В полнейшей тишине он разлил коньяк по рюмкам, раздал всем присутствующим. Даже Ровина взяла рюмку, хотя известно, что она спиртное вообще не употребляет. Горыныч молча посмотрел на остальных, поднял рюмку, немного подержал её поднятой, будто собирался чокаться с невидимым человеком, после чего открыл рот и вылил содержимое внутрь. Другие последовали его примеру. Ровина подержала рюмку в руках и положила на стол.
- Ты всё ещё считаешь, что это было самоубийство? - спросил его Семёнов почти шёпотом.
Горыныч утвердительно кивнул.
- А почему?
- Нипочему. Просто так считаю. У меня нет никаких аргументов.
- Всё-таки ты с ней общался больше остальных.
- Да. Поэтому так считаю. Но, повторю, никаких аргументов у меня нет. Пусть каждый считает как хочет.
Семёнов понял, что разговор про Нину Лимонину окончен. «Зря я его завёл,» - подумал он. Вспомнил, что ровно год назад Горыныч тоже принёс коньяк, и он, Семёнов, спросил то же самое. И разговор был точно таким же — кратким и бессодержательным. У Семёнова возникло ощущение, будто Горыныч тщательно законсервировал все болезненные воспоминания, и эти консервы старых времён не имеют срока давности.
Котельников отвёл в сторону Надю Семёнову. Разговор у них шёл шёпотом.
- Надя, напомни, пожалуйста: Нина Лимонина ведь была его ученицей?
- Да. Он тогда у них был классным руководителем. С тех пор классное руководство не берёт, хотя ему предлагали.
- А что тогда произошло с Ниной? А то я почти ничего не знаю.
- Попала под поезд. Они с подругами переходили через железную дорогу — ту, что рядом со станцией. И в это время как раз проходила электричка. Подруги успели перебежать, а Нина нет.
- А почему Горыныч считает, что это было самоубийство?
- Спроси чего полегче. Возможно, что она тоже вполне могла бы успеть, но почему-то не успела. Не знаю. Там какие-то тёмные обстоятельства. Кажется, её подруга оступилась и упала, а Нина стала её поднимать. И успела спасти подругу, а вот сама осталась на путях и погибла.
- А при чём здесь самоубийство?
- А может, всё по-другому было... Горыныч наверняка знает, но не говорит. Он же этим классом очень много занимался: и на выезды в лес их возил, чего у нас больше никто не делает, и по музеям, и просто в интернате оставался до позднего вечера, и вечно полкласса торчало у него в кабинете.
- Ну, так и сейчас вечно полкласса у него в кабинете.
- Да, но только сейчас они контрольные переписывают, а тогда... Тоже, конечно, по многу раз переписывали, он же не спустит ничего, но и просто сидели-общались. Но ты же видишь, он не говорит ничего.
- Понятно...
Горыныч держал в руке пустую рюмку. Морщины на его лбу несколько раз поменяли свою геометрию. Внутри, очевидно, шла какая-то эмоциональная борьба. Наконец он поставил рюмку. Лицо его приняло прежние очертания, точно небо, освободившееся от туч.
- Спасибо. Можете снова говорить о вреде пьянства и о том, как мы его культивируем. Впрочем, я к этому перестаю иметь какое-либо отношение.
- Ты всё-таки уходишь?
- Да, сегодня написал заявление.
- А если бы в твоём институте сменилось руководство — тоже ушёл бы?
- Руководство в институте сменилось ещё год назад. Министерство своего человека назначило... Порядки поменялись, верно. Количество ненужной бюрократии возросло невероятно. Статьи требуют, а на качество этих статей начальству плевать. У меня-то проблем со статьями никогда не было, но две штуки в год, как они хотят — это уже чересчур. Много там такого, от чего хочется уйти.
- Но ты не уходишь?
- Пока не ухожу. Пока что руководство института занимается отмыванием денег, а нас, рядовых сотрудников, не очень трогает. Денег до лабораторий, правда, почти никаких не доходит, а ведь выделяются какие-то миллиарды. Но это меня не очень трогает. Пока в институте можно работать, я буду работать там. Как только и там сделают условия, при которых невозможно работать — придётся уйти и оттуда.
- А куда уйдёшь? Из страны уедешь?
- Не знаю. Если не найду работы здесь, придётся уезжать. Но пока работа есть.
- Вот видишь, даже не двоих, а троих людей мы лишились, - сказал Семёнов, повернувшись к Илье. - А давай теперь посчитаем, сколько теперь из пятнадцати классов остались без физики? Четыре. Но это не просто четыре класса, а лучшие физико-математические классы. Лучшие, понимаешь?
- Понимаю. Вчера было замечено, что на нашем корабле оказалась большая-большая течь. Только эта течь не вчера образовалась, а значительно раньше.
- Ты хочешь назвать меня крысой? - обернулся к Илье Горыныч.
Илья смутился.
- Я ничего такого не имел в виду.
- Ничего страшного, можешь называть, - бросил ему Горыныч. - Я не из тех капитанов, кто гибнет вместе со своим кораблём. Точнее сказать, я вовсе не капитан, и капитаном никогда не был и быть не хотел. Так что твоя правда — крыса.
- Правда, Илья сам всегда говорит, что не работает в интернате, - сказал Семёнов.
- Не работаю. Это у меня хобби.
- В этом смысле ты сбежал отсюда ещё давно.
- В этом смысле меня здесь вообще никогда не было. Я не поднимался на этот борт, понимаешь?
- Не понимаю. Ты можешь считать себя кем хочешь, однако официально ты оформлен, ты заполняешь журнал, ты выставляешь четвертные и получаешь зарплату. А то, что ты её никогда не видел, так интернат тут ни при чём.
- Ты говоришь, как сказала бы Бабель. Она любит такой язык. С чем я тебя и поздравляю.
- Я боюсь, вы всё равно не сойдётесь, когда именно образовалась эта течь, - произнёс Котельников. - Потому что ни у одной из сторон нет аргументов, есть лишь метафоры.
- Но, кажется, Алексей признал, что прежний интернат мы потеряли, и потеряли безвозвратно.
- Всё-таки я не понимаю, - спросила Алёна Сидорова. - Вот объясните мне, дуре, такую вещь. Да, Бабель, конечно, интернат развалила за один день...
- Она не первый день в интернате, - заметил Илья.
- Она здесь уже два года. Но вот какой вопрос: а как же она появилась здесь? Почему её сюда пустили?
- А вот потому что наш директор относился к сотрудникам именно по такому принципу, как только что говорил Алексей. Главное, чтобы специалист был хороший.
Горыныч бросил презрительный взгляд в сторону Ровиной, которая никакого участия в разговоре не принимала и вообще занималась своими делами.
- И Бабель весьма хороший специалист по канцеляриту и бюрократизмам, - продолжал Илья. - Только Польскому почему-то не приходило в голову, что этот высококлассный специалист возьмёт и подсидит его.
- Да, она наверняка не допустит этой ошибки, - сказала Аня. - Уж эта-то оставит только тех, кто верен ей, от остальных легко избавится. Ей же плевать на преподавателей. Что Азаров, что Толстая — чем меньше проблем, тем лучше. Да и сама она — ставленница дражайшего Ягунова. Так что сплетничество и стукачество, думаю, быстро войдут в моду.
- У нас тут некому.
- Тут некому, да только этим кабинетом интернат не ограничивается. Сюда, заметим, приходят-то далеко не все. Вот почему, например, сюда никогда не заглянет Рыжкова? Потому что у неё свой кабинет есть. И тёплый, а не как здесь. Это нам не допроситься обогревателя, а у неё их две штуки стоит.
- У меня в кабинете тоже обогреватель, - сказал Семёнов. - И я тоже его никому не даю.
- Да с тобой-то всё понятно, у тебя же там раритетная коллекция. Ты этот обогреватель наверняка из дома принёс, так ведь?
- Нет, просто купил.
- Тем более. И, кстати, неправда, что не давал, на полугодовую контрольную вполне дал, только потом обратно забрал, не дожидаясь конца контрольной.
Семёнов смутился.
- Там температура стала падать, а при резком охлаждении диверсиколофлоры могут поскидывать листья. А растут они очень медленно.
- Да неважно, не оправдывайся. С этими твоими язык-сломаешь-чем ты без обогревателя не можешь.
- Всё-таки я одного не понимаю, - Алёна терпеливо выслушала этот набор реплик и решила продолжить. - Ведь Польский был плохим администратором, так? Ну, хорошего директора ведь просто так не подсидишь.
- Это верно, администратор из него был никакой.
- Так почему именно он стал директором? Как это получилось?
- А кого ставить-то? - ответил Горыныч. - Вот посмотри, кто у нас вообще есть. После того как ушёл Марк Смирнов, математики у нас считай что нет. Надя, прости, но ведь правда нет. Из физиков кто котируется в научных кругах? Польский и Азаров, и всё.
- Ты ещё котируешься, - сказал Котельников.
- Ну, я интернат не оканчивал и даже никогда тесно с ним не сотрудничал, так что меня вообще считать не надо.
- Бабель тоже не оканчивала...
- Так вот ставить-то особенно было некого. Ну не Мишу же директором делать. Так что Серёжу поставили скорее от безысходности. Я так понимаю.
- А сейчас и вовсе никого не осталось...
- Да. Поэтому я и предлагаю считать, что интернат мёртв. И подходить к этому соответствующим образом.
- Есть же ещё Полозов, Холмский...
- Есть, но Полозов историк, Холмский — лингвист, да ещё и не ведёт сейчас ничего, кроме факультатива, а интернат физико-математический.
- А почему директором интерната непременно должен быть учёный, и при том физик или математик?
Семёнов взял слово.
- Традиция такая. Она завелась со дня основания этого интерната. Теперь эту традицию сломали. И с ней, кажется, сломали ещё многое. Но раньше директором интерната мог быть только человек, который имеет большой вес в науке. Первые два вообще академиками были. Просто раньше наука была на первом месте в интернате. Либенталь любит подолгу говорить про это. Тогда из школьников целенаправленно делали учёных.
- Точнее, отбирали тех, кто склонен к науке, - заметил Илья.
- Да, их и отбирали. Вступительные испытания тогда каждый год готовили с чистого листа. Да и не было тогда никакой базы задач для подобных экзаменов. А потом... потом всё вошло в колею. Постепенно сформировалось представление о том, как должен выглядеть вступительный экзамен, а с ним и представление о том, что должен знать и уметь поступающий. И именно это убило науку в интернате. В первые годы был письменный экзамен, и ещё было собеседование, где с детьми говорили на научные темы, о которых они, конечно, ничего не слыхали в своих школах. И принимали по итогам собеседования, то есть фактически — кто понравился экзаменатору.
- И не было злоупотреблений?
- Да были, конечно. Начальству одно время очень не нравилось, что слишком много евреев принимают. Сочли это за злоупотребление, отстранили Марка Смирнова на два года от приёмной комиссии. Но евреев в науке объективно много, это такой факт. И ещё потом за нас заступились. Но об этом лучше Либенталя спросить, он там в самой гуще событий был, сам чуть не полетел из интерната, когда за Марка Смирнова заступаться начал. Там отдельная история была, она с лёгкой руки Марка Смирнова теперь еврейским погромом называется, только я не об этом... Так вот из первых выпусков более половины стали докторами наук. Более половины, представьте! Вот это была работа! Это значит, что, как бы субъективно ни оценивали способности при приёме, но они почти не ошибались.
- А что произошло потом?
- Потом? Ещё раз, об этом Либенталь лучше расскажет... Это его субъективное мнение, но в целом я с ним согласен. Потом накопилась порядочная база вступительных задач. И сделался соблазн использовать старые задачи для новых вступительных экзаменов. С другой стороны, а как их не использовать? Как Либенталю или Смирнову не использовать собственный опыт, собственные наработки? В итоге они стали просто менять уже отработанные задачи. Это ухудшило приём, потому что если раньше каждая задача была тщательно обдумана, то теперь всё пошло как по накатанному. С одной стороны это хорошо, потому что не приходилось тратить несколько дней на то, чтобы мучительно придумывать задачи для очередных экзаменов. Но это только внешне, а на самом деле такое упрощение очень сильно ухудшает ситуацию, потому что они перестали чувствовать задачи, перестали чувствовать поступающих... А потом приёмную комиссию стали прессовать, мол, необъективно они оценивают. Пришлось выработать критерии, что должен знать и уметь ученик, поступающий в интернат. И это напрочь сгубило интернат. Да, было необъективно, но вот вам полностью объективная статистика: при старом «необъективном» приёме почти весь класс уходил в науку, а при новом «объективном» эти показатели упали в разы. Потому что никакие критерии — что должен знать и уметь учёный — не могут отражать суть. Процесс обучения, настоящего обучения — это всегда диалог учителя с учеником, и этот диалог невозможно заформализовать, хотя чиновники пытаются сделать именно это. Причём в этом диалоге иногда непонятно, кто из двоих учитель, а кто ученик — Либенталь говорил, что на каждом занятии, которое он проводил, он учился чему-то новому. На каждом занятии, представляете? Да и мы тоже учимся у своих учеников, и это нормально и естественно. Только в этом случае — если мы сами можем чему-то научиться на своих же занятиях — идёт настоящее обучение. Ну а теперь мы должны готовить учеников к ЕГЭ, а это уже совсем стандартизация, когда образование превращается в сплошное натаскивание. При таком натаскивании учитель уже не может научиться ничему новому, потому что все задачи, которые нужно обсудить, и все методы их решений стандартны и известны заранее. Повторюсь, обучиться на этом чему-либо невозможно, остаётся только дрессировать учеников. Дрессура и обучение — совершенно разные вещи, и очень даль, что многие этого не понимают. А когда человек не учится — он не развивается. А если учитель на своей работе не развивается, он не может вкладывать в свою работу душу, и работа оказывается мертва.
- Так это только в плюс нашим чиновникам — они же привыкли видеть по-другому. Если учитель вкладывает душу в свою работу — взять на заметку такого учителя, наверняка он педофил.
- Правильно, вот мы и получили в школах поколение учителей, которым стандарты мешают развиваться. При такой системе учёных нет и быть не может. Потому что нестандартные мысли уже не допускаются.
- Да и вообще мыслящих людей не будет...
- Так ведь именно это и является целью нашего государства, нет? Оболванивание населения. Иначе зачем вообще ввели этот ЕГЭ?
- Это и в науке делается, - подал голос Горыныч. - Спустили нам сверху: младшему научному сотруднику — не менее одной статьи в год, старшему — не менее двух. Кто не удовлетворяет этим формальным критериям — тот не учёный, типа. А какого качества эти статьи, наших экспертов науки это не интересует. Вынь да положь статью. Ну, теперь так статьи и пишутся — в соавторы берут чуть не всю лабораторию, чтобы у каждого было нужное количество публикаций. А если статья длинная, её просто делят на части — тоже для количества. Качество от этого, сами понимаете, не улучшается. Противно. Просто противно.
- Только я думаю, Либенталь всё-таки не вполне прав, - продолжал Горыныч. - Дело в том, что в пятидесятые-шестидесятые был настоящий культ науки в стране. Наша физика была на передовой. Атомная, водородная бомба и дальше, дальше... А послевоенные успехи в науке имели большой резонанс. Многие ребята тогда просто мечтали стать физиками-химиками, потому что эти физики-химики были настоящими героями. Про них снимали фильмы, про них писали книги, они выступали на радио... Каждый ребёнок в детстве мечтал стать космонавтом, и очень многие, когда перерастали эти детские мечты, хотели конструировать самолёты и космические корабли, хотели копаться в микромире и изучать, как устроена наша вселенная...
- Так это же слова самого Либенталя!
- Да, я повторяю его слова, но выводы-то будут другие. Итак, был настоящий научный бум. А потом просто угас интерес. Он угас уже в семидесятые, а в восьмидесятые учёным было становиться уже совсем не модно. Ну а в девяностые годы наука почти голодала, так что сейчас, если человек желает заниматься наукой и при этом не валит за границу, его знакомые просто крутят пальцем у виска — и, если ещё закрутят гайки, я к этим многим вынужден буду присоединиться. В учёные стало идти позорно, а модно в бизнесмены. Сейчас, правда, и эта парадигма сменилась — теперь модно быть программистами, потому что работа не пыльная и ответственности меньше. Бизнесменов ведь и стреляют иногда, а программистов — только в голливудских фильмах, когда они взламывают финансовые схемы. Я думаю, именно с этим связано угасание интерната. А также то, что в последние годы с набором проблем нет — точнее, есть проблемы с качеством, а вот конкурс весьма высокий. Чтобы быть программистом, нужно приличное образование, и многие это понимают. Вот мы и получили высокий конкурс — три человека на место, пять человек на место. Да хоть десять человек на место, всё равно это не тот контингент, который был в первые годы интерната.
- Не согласна, - ответила Семёнова. - Мы с Андрюшей хлебнули проблем, когда он шёл в начальную школу, а потом и в среднюю. Дело в том, что в большинстве школ не учат вообще ничему, а родители используют школы как хранилища детей. И те, кто понимает, что учиться всё-таки нужно... не все, конечно, это понимают, но такие есть — ищут ребёнку школу поприличнее. А где её взять, эту школу поприличнее? И есть ещё один момент. Вы посмотрите, какие требования предъявляются сейчас к поступающим. Виртуозное раскрытие и закрытие скобочек, знание коллекции тригонометрических формул, десятки типовых задач...
- Это и в ЕГЭ есть.
- Конечно. Но в наши времена не требовалось знать столько.
- Зато занятия были содержательнее, - ответил Семёнов. - В сущности, произошёл стандартный эволюционный процесс. Развитие специализации, обрастание разными мелкими деталями и подробностями... Сначала плавники преобразуются в лапы, затем на концах лап начинают формироваться пальцы, потом на этих пальцах образуются когти, и у всех разные — у кого плоские, для ходьбы, у кого крючковатые и острые, для хватания. Вот и наши экзамены обросли многими деталями.
- И теперь этот эволюционный процесс привёл на вершину Бабель. Так, по-твоему? - спросил Илья.
- Нет. Бабель — это глобальная катастрофа.
- А почему нет? Ну вот почему? Ты же сам сказал, что сперва директора были академиками. Потом выяснилось, это для управления проектом этого не нужно, стали просто доктора наук. А теперь оказывается, что и вовсе учёная степень не нужна. Чтобы управлять, нужен управленец.
Горыныч еле сдержал себя, чтобы не возразить про учёную степень. «Не сейчас. Успеется,» - подумал он.
- Пусть так, - ответил Семёнов. - Но это регресс, а не прогресс.
- А в твоей эволюции никогда не было регресса? Разве киты не утратили конечности?
- Был, конечно. Были глобальные катаклизмы, были вымирания...
- А бывает и медленное угасание. Например, озеро потихоньку превращается в пруд, а пруд в болото.
- Но тогда получившаяся экосистема служит совсем другим целям. Это не то место, где я бы хотел работать.
- Она уже давно служит другим целям. Просто произошёл ещё один эволюционный скачок. И вы наконец-то заметили, что за биотоп этот СУНЦ.
- Очень немаленький этот эволюционный скачок. Да и вымирание началось.
- Когда пруд окончательно превращается в болото, вымирание неизбежно.
- Правильно. Был пруд, стало болото. Вот и вся разница.
- Было уже наполовину болото, просто там ещё могли жить какие-то рыбы.
- Так по-твоему, это вполне естественный процесс — угасание и превращение в болото?
- Да, конечно.
- Нет, это вмешательство извне.
- Только глобальная катастрофа в чём-то тоже естественный процесс. В эволюции такие катастрофы случались регулярно, а значит, они являются неизбежным фактором эволюции. Так и в СУНЦе. То, что произошло сейчас — должно было рано или поздно произойти. Разве не так?
Семёнов задумался. С одной стороны, рассуждение оказалось вполне в его стиле, и он не мог не признать эти аргументы. Но признать их означало признать, что интернат и должна была постигнуть такая участь, а этого ему очень не хотелось.
- А вообще-то это нормальное явление — когда пруд превращается в болото. Чтобы этого не происходило, пруд приходится расчищать, - подал голос Котельников.
- Вот именно, - ответил Семёнов, почувствовав в этой фразе логическую уловку, которая могла бы спасти его рассуждения от краха. - Хотя озёра, особенно достаточно крупные, не заболачиваются. В случае нашего интерната никакого заболачивания не было, это именно катастрофа, фазовый переход.
- Я что хочу сказать? - продолжил Котельников. - Обратный процесс — превращение болота обратно в пруд и в озеро — сам собой невозможен. Болото нужно расчистить, а пруд углубить. Это должен сделать кто-то, и для этого нужна какая-то идея.
- Это ты к чему?
- Мы ведь ведём разговор о том, как и почему появился этот интернат, так ведь? Так вот подобные проекты появляются, когда у кого-то — разумеется, там, наверху, - возникает какая-то цель. Разумеется, эта цель во все времена была военная. Нужна большая пушка. И когда бывает нужна большая пушка, образование начинает подниматься. Потому что сделать большую пушку, не имея в стране достаточных мозгов, просто невозможно. В первый раз пушка понадобилась Петру Первому — и мы хорошо видим результаты его усилий. А в двадцатом веке эта пушка была позарез нужна Сталину.
- Интернат появился уже после Сталина.
- Правильно, уже после. Но импульс, основной толчок, шёл ещё с тех времён — неспроста тут только что вспоминали про создание водородной бомбы. И только в этом случае уровень образования может повышаться. Это как энтропия. В остальных же случаях, когда повышение уровня образования никому из руководства страны не нужно, мы имеем естественный процесс дебилизации населения. Грамотность резко падает — вы посмотрите, сколько ошибок делает нынешняя молодёжь, ведь это позорище. А скоро все разучатся читать и писать, ибо станет незачем. Аудиокниги заменяют обычные бумажные, ток-шоу — вместо фильмов, и так далее. И пока кому-нибудь не понадобится вновь большая пушка, наше образование так и будет скатываться по наклонной. Цель нужна, вот что. И этой цели у нас как раз нет.
В этот момент раздался звонок, чётко обозначив цель следующих сорока пяти минут.