ЧАСТЬ ВТОРАЯ
или
КУРИЦА-ДВА
Господи! Ну почему я такая основательная зануда? Когда же, наконец, я доберусь до курицы, о которой собралась рассказать? Унесло в шестидесятые-семидесятые прошлого века, а простая история с курицей грозит превратиться в никому не нужные воспоминания... Коварная штука эти воспоминания! Хранятся в душе клубком, а только потяни за ниточку и клубок оживает, не даётся в руки, то вертится на одном месте, то убегает в сторону.
Итак: случилось это на Проводы. Мужа мама попросила отвезти её в Любашовку, откуда она родом. Любашовка — большое село, районный центр, километрах в ста пятидесяти от Одессы. Там у мамы полно родичей, на местном кладбище на Проводы собирается всё село. Поминают покойных, выпивают и закусывают как положено по обычаю, ведут неторопливые разговоры.
Свекровь много рассказывала о своём детстве, о матери-красавице Ирине, умершей от тифа очень молодой. Из бедной семьи была она отдана шестнадцатилетней в жёны Георгиевскому кавалеру, отслужившему в Лейб-Гвардии Преображенском полку Его Императорского Величества верой и правдой много лет. Ирина недолго прожила на белом свете. Успела родить ему двоих детей, девочку и мальчика. А он построил для неё дом. Самый большой и красивый по тем временам. Двери дома были так велики, что молодая жена могла въезжать туда на коне. И ей, и её мужу нравилась эта забава. Свекровь говорила, что дом сохранился. Мне хотелось посмотреть на него.
Выехали раненько утречком в воскресенье на нашем ушастом запорожце по имени Мурзик. Мурзик — от слова замурзанный. Заехали за свекровью на другой конец города и отправились в путь. Мама мужа, человек знающий что надо везти сельским жителям в подарок, загрузила багажник машины пакетами с сахаром, селёдкой, дрожжами, баночками консервированных шпротов и тресковой печени, майонезом и конфетами в разноцветных фантиках. А ещё финики, инжир и маслины, «выброшенные» в продажу на майские праздники. Всё это богатство, упакованное в дефицитные по тем временам целлофановые мешочки, увенчал двухкилограммовый шоколадный торт производства Одесской кондитерской фабрики им.Розы Люксембург. Чтобы заполучить его, свекровь выстояла длинную очередь к открытию специализированного магазина. Только там можно было купить знаменитый торт, да и то, если повезёт. Их расхватывали мгновенно. Два одесских хлебозавода тоже изготовляли торты, но обычные, бисквитно-кремовые. Это совсем не то. Не люкс, не Роза Люксембург. В детстве я представляла известную революционерку ужасной сладкоежкой. Не просто же так её именем названа конфетная фабрика!
Рассказываю с милыми сердцу подробностями, потому что все эти события семейно-бытового плана предшествовали появлению курицы.
Воспоминания увлекают. И уводят от предмета повествования. Одно тянет за собой другое. Каждое претендует на особую значимость для рассказчика. Кажется, что без него картина будет неполной. Может, оно и так, а может быть — нет.
Светилось прекрасное майское утро. Свежее и яркое. Свекровь на переднем сидении подробно рассказывала о деревенской родне. Дядя Петя, его жена Катя, о которой наша мама отзывалась неодобрительно, Гришка Порватый с женой мадам Порватихой, дядя Коля, уехавший в город, а потом вернувшийся, Красная Пашечка-пьянчужка, загадочная многомужняя, но бездетная Лёда, близнецы-братья, что побили Вовку-отца, - я запуталась и перестала слушать. Теперь жалею.
Муж задремал на заднем сидении, а я, следя за дорогой, почти пустой в этот ранний час, думала о народном обычае помянуть — выпить за упокой души, что является неписаным законом на Проводы. Конечно, пить я не стану ни при каких условиях, нам сегодня же надо вернуться, завтра — всем на работу, но не хотелось прослыть перед роднёй «городской цацей», «тендитной паночкой». Пьяное «обижаешь и не уважаешь» пугали меня. Я не знала как себя вести чтобы всем угодить.
Часа через два мы доехали до Любашовки, остановились в хате старшего родственника дяди Пети с тётей Катей. После приветственных объятий и поцелуев, маленький, толстенький румянощёкий дядя Петя быстро и толково стал распоряжаться. Машина была надёжно припаркована, тётя Катя в два счёта собрала завтрак. Шкворчащая яичница, жареная на душистом сале, дымящаяся картошка, присыпанная зелёным лучком, хрустящая капустка и розоватые кислые помидоры из погреба, с домашним хлебом, нарезанным аккуратными крупными ломтями, поначалу смутили меня. Было чуть после семи утра. Мы не привыкли завтракать так обильно и так рано. Чашка чаю, наспех выпитая перед работой, в лучшем случае — кофе, вот и весь завтрак.
Накрытый стол источал аппетитные запахи. Мы дружно уселись и принялись за еду. Худенькая тётя Катя следила за тем, чтобы тарелки не опустели, ловко подкладывая каждому "ну ещё хоть такусенький кусочек». Дядя Петя одобрительно посматривал на жену. Он имел большой опыт руководящей работы: начинал с сельского счетовода, был грамотным человеком и умел ладить с людьми. Его уважали и охотно слушались все. «Водителю надо отдохнуть, - сказал дядя Петя, - потом пойдём на кладбище, а после соберёмся у нас». Меня отвели в светёлочку, где царила высокая кровать с белоснежной постелью. Спать совсем не хотелось. Я переоделась и прилегла. И утонула в пуховой перине. Сделалось уютно и так хорошо на душе, как в раннем детстве. От постели пахло «стирочным» духом белья, что сушилось на воздухе. Занавешенное окошко давало приглушённый матовый свет. Я уснула.
Проснулась от деликатного покашливания. «Надо вставать, детинко!» - тихонько позвала тётя Катя.
Собрались и пошли на кладбище. День выдался ласковый, солнечный, свежезелёный. Небольшими группками располагались односельчане у прибранных могил с белыми крестами, каменными и железными. Паски (так называют на Украине пасхальные куличи), сбережённые к этому дню от Праздника, яйца-крашенки, домашняя ветчина, зелёный лук, румяная первая редиска, обязательная бутылка, заткнутая кукурузным кочаном, - традиционная снедь на Проводы. Люди поминали близких, выпивая чарку, сплёскивали остаток на могилку, закусывали, окликали и приветствовали соседей, отходили к другим могилам и возвращались к своим. В деревне живут дружнее, память там крепче городской. Всё на виду. Все знают друг друга.
Неожиданный наш приезд привлёк внимание. Свекровь сразу признали. История её семьи была известна. Помнили Георгиевского Кавалера Мефодия, её отца. Знали, что сбежал он после смерти жены от большевиков с двумя малыми детьми куда-то за Урал, в Алтайский край. Бедствовал, скитался. Но и там его догнала непримиримая власть.
А мама наша вступила в комсомол, утаив некоторые факты своей биографии, и стала жить самостоятельно. Молодая, статная, работящая, она "снимала угол" в доме раскулаченных и выселенных в Сибирь из Прибалтики таких же крестьян. В том же доме пришла к ней любовь. Первая. Отец моего мужа наполовину латыш, наполовину эстонец. Эстонская, латышская и украинская кровь смешались в небольшом посёлке Рубцовка. Чуть больше года пожили молодые вместе. Через короткое время после рождения сына, зимой 41-го, мужа забрали. А потом - война.
Так и осталась бы наша мама-украинка в Сибири, в городе Рубцовске Алтайского края навсегда, если бы Одесский завод ЗОР не был бы эвакуирован туда же. ЗОР - сокращение. Полное название завода, производившего сельскохозяйственную технику, завод им. Октябрьской революции. Официальное название "Одессельмаш" среди одесситов не популярно. Во время войны промышленный гигант ЗОР выпускал мины. Отчим моего мужа, одессит, работал слесарем-инструментальщиком. Высококвалифицированного рабочего руководство ценило. Как он ни рвался, но на фронт не попал. Зато нашёл своё счастье и обрёл семью. Мой муж не мог помнить своего отца. Настоящим отцом сделался для него одессит Юра. Вместе с заводом семья вернулась в Одессу в 1949 году. Судьба всех членов семьи прочно связалась с заводом ЗОР.
Мама, её муж Юра, а позже и мой муж - все работали на многотысячном предприятии. Зарплаты всегда не хватало. Юра перед сменой рыбачил. Была у них шаланда. Мама продавала рыбу. Рыбой, в основном, и питались. Когда её было много, солили. Тем и жили. Тяжёлыми были те послевоенные годы и в городе, и в деревне. Но летом в сельских условиях, на «подножном» корму прокормиться легче, чем в городе. Фрукты-овощи свои, не покупные. Моего мужа старые люди помнили пацанёнком-озорником, которого пару раз отправляли на лето к деревенской маминой родне.
Тётя Катя с нами на кладбище не пошла. Когда мы вернулись, накрытый к обеду стол уже ждал нас. Меня усадили по правую руку хозяина дома. Перед тарелкой краснела кружка с томатным соком. На мою трезвость никто не покушался и внимания не обращал. Я находилась под надёжной опекой дяди Пети. Застолье было многолюдным. Кто-то заходил ненадолго, только чтобы поздороваться и оказать уважение дяде Пете и городским гостям. Забегали на минутку соседки к тёте Кате, метнув любопытный оценивающий взгляд на стол и гостей. Наша мама охотно отвечала всем и сама расспрашивала о дальних родичах и односельчанах.
Пришёл директор школы и затеял разговор со мной. Расспрашивал, где я училась, какая зарплата учителей и как ведётся преподавание в Одессе. Расписывал преимущества жизни и работы в селе, заманывал посмотреть школу. Времени у нас было мало, но я впервые в жизни почувствовала, что профессия учителя действительно востребована, что учитель пользуется уважением, что его голос имеет вес в обществе.
В больших городах работу в школе по специальности учитель русского языка и литературы найти нелегко. Я это знала по собственному опыту. Уезжать из Одессы мы не собирались, но было приятно узнать, что в каком-то крайнем случае, мало ли что в жизни бывает, можно воспользоваться предложением, что профессия учителя почётна и значима, а не вызывает жалостливое сочувствие.
Майский день близился к концу. Завтра на работу. Мы засобирались домой. Попрощались, перецеловались со всеми, поблагодарили хозяев и сели в машину. Сзади что-то подозрительно шевелилось. Мы ахнули. В последний момент тётя Катя вдобавок к венку цибули (так украинцы называют лук), бутылкам с жареным подсолнечным маслом, доброму шматку сала, косичке чеснока, низке горького красного перца, нескольким банкам вишнёвого варенья и торбочкой сухофруктов подложила парочку живых цыплят. Одного маме, другого - нам.
Я спросила мужа: "Ты сможешь зарезать живую курицу? - Могу, конечно. Что здесь такого?" Он посмотрел меня удивлённо, а я на него - с боязливым уважением. Руки у моего мужа были золотые, он умел всё. Практик, одним словом. Теоретические умозаключения были по моей части.
С этого и началась история с курицей.
окончание
http://www.proza.ru/2016/01/11/1980
Светлана Лось
Торонто, 2016г.