Боже, как это было прекрасно. Влажно, сизо и сумрачно. Рыжие листья каких-то тонких кустов еле заметно трепыхались под неуловимыми колебаниями ранненоябрьского воздуха. Тонкая дымка тумана приподнималась над болотистым серым озером. Ели отражались в нём нечётко, слегка размыто, будто фотограф не навёл фокус. Зато жизнь демонстрировала мне один фокус за другим, один за другим, один за другим… Чтоб им пусто было, фокусам.
А пока передо мной было забытье. Прострация. Такая тонкая грань между мирами, что я уже едва понимала, где нахожусь, – в прежнем или уже в будущем. Холод согревал. Но странным было не это. Не то, что густой лес по ту сторону озера был ужасающе дик и высок. И даже не то, что я сидела на мокрой траве цвета линялых лимонов, на измятом пальто, совершенно одна.
Странным было то, что я была жива. Хотя порою казалось иначе.
Мой пульс дрожал в рукавах вязаного свитера, перед глазами плыли тёмные круги, и очень хотелось пить. Ещё хотелось в постель – в тёплую, свежую, без подушек, и чтобы кто-то рядом. Чтобы объятия были такими, каких доселе не было. Чтобы весь этот мир с его ёлками, ветками и травой испарился. И выкинул меня в другой, более милый, более нужный…
Мне даже не на что было сфотографировать эту неземную явь. Колючие пальцы сосен и пурпурный контур деревьев. Солнце, которого не было. Всё застыло в сепии. И уже почти не дрожало. И я не дрожала.
Я хотела домой.
Но если никто не заберёт меня отсюда, сама я не выберусь. Я застыну в сепии.
А никто не знает, что я здесь, на берегу непонятного озера в непонятном лесу. Я сама не помню, куда бежала, ехала и ползла, и как очутилась здесь…
Мне холодно.
Спаси меня.